Наш роман не имел продолжения. Не по моей вине я как раз прониклась к Сидоркину полным доверием. Он вывел меня на улицу, посадил в тачку (помнится, задрипанная "шестеха"), отвез домой (я тогда жила на Плющихе за квартиру платил гад Скоморохов), естественно, поднялся наверх выпить кофе, и, естественно, я его отблагодарила как умела, за то, что спас от ордынцев. Но все получилось как-то обыденно, дежурно, и, наверное, я не сумела выказать благородному рыцарю своих чувств. А они были. Он глубоко поразил меня тем, что рискнул жизнью ради незнакомой путаны. У него даже не было времени для раздумий, он принял решение за доли секунды, словно отточенный клинок, летящий в пространстве. Безусловно, в нем было нечто такое, что мерещится юным девам в грезах, а в реальной жизни не встречается никогда.
Он исчез, пока я спала. Но перед тем как исчез и еще перед тем как легли в постель, я сделала маленькую подлость, которую обычно себе не позволяю. Пока он был в ванной, заглянула к нему в карманы и обнаружила служебное удостоверение в красивом кожаном переплете. Но какое-то странное. В нем не было даже фамилии, только фотография, красная печать и цифровой код. Я таких удостоверений прежде не видела. На обложке - герб. Все гадала, с кем же довелось переспать. Похоже, с каким-то сверхсекретным агентом. Об этих сверхсекретных агентах я ничего не знала, кроме того что читала в книжках и видела по телеку. У нас при сталинском режиме была такая страшная организация, которая называлась КГБ. В Америке тоже была подобная организация, которая называлась ЦРУ. Разница в том, если судить опять же по кино, что их секретные службы занимались благородными делами, спасали человечество от фашизма и ядерной войны, а КГБ настроил лагерей, где людей пытали и расстреливали без суда и следствия. Наш КГБ возглавлял палач и изувер Феликс Дзержинский, чей памятник раньше стоял на Лубянской площади. Потом по пьянке сносили с пьедестала разъяренные демократы. Может мой спаситель был одним из тех, кто чудом спасся от толпы. Пока мы еще не уснули, меня подзуживало спросить об этом, но я не рискнула, потому что пришлось бы признаться, что рылась в его карманах. Если говорить серьезно, то я, разумеется, знала, что секретные службы много раз меняли названия, маскировались, заметали следы, чтобы избежать возмездия граждан, вырвавшихся из-за колючей проволоки (в каком-то журнале я читала, что в лагерях сидело больше людей, чем их было в стране, мистика какая-то, но сейчас все возможно), и наконец перешли на рыночные отношения, то есть смешались с прочим населением в царстве победившего капитализма. Но за последний год опять что-то переменилось: собственными ушами я слышала по телеку, как сам святейший патриарх, поздравляя силовиков с каким-то праздником, может быть, с днем рождения Дзержинского, возвестил, что среди чекистов встречаются хорошие и даже верующие люди. Допустим, он имел в виду сидящего в президиуме президента, но возможно, намекал на Антона Сидоркина. Как бы то ни было, я пришла к мысли, что следует немедленно отыскать в записной книжке телефон Сидоркина и умолить спасти меня вторично, причем за любую плату. Главное, что этот телефон у меня был.
Сидоркин, улизнув в то утро, по какому-то капризу шпионского ума нарисовал его помадой на зеркале в ванной, и я, отлично помню, переписала его в записную книжку. Все собиралась позвонить, да закрутилась. То да се, хлопоты по добыче деньжат, сложные отношения с Витюней Скомороховым, а вскоре уже Эмираты замаячили на горизонте девичьей судьбы. Но сейчас, лихорадочно листая телефонную книжицу, я с необыкновенной отчетливостью осознала, что совершила непростительную глупость: умная девица не должна ссылаться на занятость, коли ей выпало счастье повстречать истинного героя, что в нашем мире почти невозможно. Тут еще сыграло роль дурацкое самолюбие. Он тоже мог меня найти, знал, где спал, но не захотел. Значит, принял за обыкновенную московскую телку, которая проводится с кем попало по ночным клубам. С такой можно спать, но поддерживать серьезные отношения неприлично. Второе: я его боялась. В принципе мужиков бояться, в лес не ходить, но уж больно лихо он разделался с матеры абреками, усадив их у стены. Опять же кожаная книжица, фамилии, но с фотографией. Для вольных охотниц, к кони я себя, конечно, причисляла, чувство опасности то же самое, что копье для первобытного человека. Иногда только оно дает шанс выжить.
Наконец наткнулась на телефон - и в ту же секунду в комнате некстати возник Геннадий Миронович. И опять в раздвоенном воплощении. На сей раз это выразилось не только в проявлениях, но и в одежде. От коммерческого директора на нем были серые брюки от Юдашкина и претенциозный аглицкий галстук; от Мосла - мокасы на каучуковом ходу и алый клубный пиджак с золочеными пуговицами. После недельной разлуки обоих едва признала. Бухнулся в кресло.
- Налей, Надюха, чего-нибудь покрепче... В глотке пересохло... И собирайся, сейчас поедем.
- Куда, Геннадий Миронович? У меня рабочий день. Вам советовала бы написать объяснительную. Где изволили пропадать целую неделю?
Разинул пасть - точно, Мосол.
- Ты чего, Надь, упарилась?
- В каком смысле?
- Да не бзди, все путем. Хозяин доволен. Сейчас повезу на смотрины.
- На какие смотрины? О чем вы, Геннадий Миронович? - Чтобы скрыть страх, я пошла к бару, налила водки в стакан. Мосол вообще ничего не пил, кроме водки и одеколона. Подала ему. - Кушайте на здоровье и ступайте себе с Богом. Сами не работаете, хотя бы другим не мешайте.
Глядел остолбенело - и водку зажал в кулаке, как гранату.
- Ты чего в натуре, Надь? О чем базар? Не врубаюсь.
- Извините, Геннадий Миронович, мне нужно в туалет. С гордым видом покинула комнату. Зинаида Андреевна за своим столом, как обычно, согнулась над ведомостями, окатила меня злобным взглядом. Весь стол завален бумагами, если учесть, что по штату в "Купидоне" числилось четыре человека, то наличие такого огромного бухгалтерского учета являлось для меня неразрешимой загадкой, как и мнодутое. Бухгалтерше я дружески кивнула, а с секретарей Вадиком-Таней, накладывающим на бледную физионoмию дневной макияж, обменялась парой фраз:
- Вадюша, если кто придет, меня нету. - Где же вы, Надежда Егоровна?
- Буду совещаться с Шатуновым. Ты видел, как он?
- Извините, Надежда Егоровна, не видел. Он всегда такой бесшумный, очень таинственный мужчина, прямо вам скажу.
- В чем таинственный?
Вадик шаловливо стрельнул подведенными глазенками.
- Ох стыдно сказать.
- Ну и не говори...
То, что Вадик не заметил прихода Мосла, меня не удивило. Как все юные геи, он вечно витал в грезах. В чем-то я ему завидовала. Точно так же он, скорее всего, не заметит, как однажды сбоку подкрадется смерть и разнесет вдребезги гнилую черепушку.
В туалете, плотно прикрыв дверь, достала мобильник и набрала номер, который нашла в записной книжке. Что-то подсказывало, если не успею сделать это сейчас, другой случай представится не скоро. Ни на что особенно не надеялась, облик секретного героя, возникший в воображении, был, скорее всего, не более чем фантазией, поэтому не расстроилась, когда услышала сперва длинные гудки, потом характерный щелчок и шорох ленты. Мужской голос бодро объявил: "Сидоркин, к сожалению, отсутствует, если хотите передать что-то важное, сделайте это после сигнала. Сидоркин вам обязательно позвонит".
Я тупо слушала шуршание ленты и не знала, что сказать. Пришлось набирать номер второй раз.
- Антон, дорогой, - окликнула тихонько, - ты когда-то спас меня, вырвал из рук изуверов. И у нас была восхитительная, волшебная ночь. Потом ты исчез. Позвони, пожалуйста. Позвони, как только сможешь, - и добавила после короткой паузы:
- Я соскучилась по тебе, Антон.
6. ОПЯТЬ ТУРКИ
Мосол привез меня в дачный поселок на двадцатой километре Калужского шоссе. У него была страсть менять машины и водителей чуть ли не каждый день, и на этот раз мы ехали в симпатичном желтеньком "Седане", за баранкой сидел незнакомый башибузук. Видимо, он был глухонемой, потому что Мосол разговаривал при нем совершенно свободно. Пока я звонила, он пару раз приложился к бутылке и заметно закосел, что было на него непохоже. Обычно водка его не брала, он только разбухал, наливался розовым соком, и бешеные очи проваливались внутрь черепа. А сейчас развезло. Он был в каком-то умильно-сладковатом настроении, как в сиропе. Лапал меня на заднем сиденье, но тоже как-то по-домашнему, без азарта. Повторил несколько раз, что товар сделал ноги и босс чрезвычайно доволен. В частности, и мной. Теперь мне, возможно, светят премиальные. Я не стала интересоваться, что это такое - премиальные, попросила его угомониться:
- Геннадий Миронович, мы не одни. Неужели нельзя вести себя прилично?
- Расслабься малек, - рокотал он. - Никто тебя не тронет, любому пасть порву, поняла, нет?
- Ага, - усомнилась я. - У вас, наверное, таких, как я, десятки. Только для забавы. Серьезных чувств вы, Мосол Миронович, не испытываете.
- Не-е, падлой буду. - Он вдруг посерьезнел, убрал лапы. - Ты особенная. Не токо я заметил. Из тебя, Надь, вполне возможно, центровую слепят.
- Объясните ваши непонятные слова.
- Чего непонятного? Центровой в бизнесе, как законник. Неприкосновенный. Со всеми полномочиями. Сходняком коронованный.
- Чем же я могу заслужить такую честь?
- Вопрос с закавычкой. Скоко пользы принес общему делу, стоко и получишь. Оценка идет по многим статьям. Но главное, конечно, поручители. Поручиться должны те, кому воры доверяют, не фраера. Причем кровь слить в залог.
- Вы, Мосол Миронович, немного выпивши, потому несете бог весть что. Откуда у бедной девушки такие поручители?
- Найдутся, Надь. Не трухай, найдутся. На смотринах не оплошай, а там видно будет.
Меня мутило от перегара, которым он дышал, и от его сивой рожи, и оттого, что опять шел разговор, в котором не понимала ни словечка. Но должна была соответствовать. В одном Мосолушка прав: у бизнеса и у урок общие законы. И там, и там, если догадаются, что только прикидываешься своим, - разорвут всей стаей.