Владелец отеля Отго Лацис оказался грузным мужчиной средних лет, с ненатурально приветливым выражением опухшего лица. Явился не один: длинноногая девица в коротеньком форменном платьице, производившая впечатление голой, внесла за ним поднос с пузатой бутылкой "Наполеона". Впрочем, едва она поставила поднос на стол и маняще улыбнулась Ганюшкину, хозяин тут же ее отослал. Заговорил он, естественно, по-английски, ужасно коверкая слова. Представился. Объяснил, что, по доброй здешней традиции, он лично знакомится с почетными гостями, дабы в дальнейшем не возникло недоразумений.
- Какие недоразумения имеете в виду? - тоже на английском холодно поинтересовался Ганюшкин.
- Господин Камерун, - латыш присел на краешек стула и, испрося взглядом согласия, разлил по хрустальным рюмкам коньяк, блеснувший коварной желтой искрой, - недоразумений быть не может, но наша святая обязанность обеспечить почетным гостям максимальный уровень комфорта. К сожалению, еще случаются накладки. Представители соседних племен всеми правдами и не правдами иногда проникают в отель. Никак не удается их окончательно отвадить. Как говорят, гони черта в дверь, он лезет в окно.
- Россияне, что ли? - уточнил Ганюшкин.
- Именно так. Вот прошу, - положил на стол визитку с золотым тиснением, - Если будут досаждать, звоните в любое время. Не церемоньтесь. Мы уж знаем, как найти на них управу.
- Чем же они досаждают, герр Отго? Латыш скривился в какой-то сверхъестественно презрительной гримасе:
- Клянчат. Лезут на глаза. Да мало ли... Лапотники.
- А вдруг я тоже один из них? - пошутил Ганюшкин. Принимая шутку, хозяин расплылся в радушной ухмьлке.
- Вот и видно, господин Камерун, вы не бывали в России. Когда увидите их вблизи, больше никогда ни с кем не спутаете.
- Что же в них такого особенного?
- Трудно объяснить. Хотя бы запах. Как от навозной кучи. Они ведь не моются. Экономят на мыле.
- Ах вот как? - удивился Гай Карлович, но от протянутой рюмки отказался. - Извините, герр Отто, на ночь не пью.
Латыш не подал виду, что огорчен, выпил один, провозгласив короткий дежурный тост во славу великой Америки, и быстро удалился, не преминув напоследок упомянуть о мерах предосторожности на случай неожиданной встречи с россиянином. Главное, зажать нос, не дышать и сразу звонить по этому телефону. Если же будет слишком назойливо клянчить денег якобы в долг, дать кулаком в морду. Другого языка они не понимают.
- Яволь, - уверил Ганюшкин. - У нас большой опыт сосуществования с негритосами.
Все же визит полоумного владельца отеля развлек его, увел от мрачных мыслей, и он решил спуститься в ресторан поужинать. Метрдотель видел его впервые, но словно узнал: кинулся навстречу, с поклонами проводил за столик в противоположном от эстрады углу, рядом с вечнозеленым фикусом. Ганюшкина это не удивило. Он давно привык к тому, что где бы ни оказывался, ведомый каким-то таинственным инстинктом, всегда безошибочно выбирал самое лучшее и дорогое - и получал желаемое. Вероятно, это главный отличительный признак людей, рожденных повелевать.
Метрдотель, пожилой благообразный татарин в смокинге, доверительно шепнул:
- Есть изумительные дамы... если пожелаете...
- Возможно, чуть позже, - обнадежил Гай Карлович. Хозяин отеля, разумеется, приврал для красного словца: в ресторане тут и там слышался грубоватый россиянский говор с мелодичным матерком. Неподалеку от Ганюшкина красномордый, возбужденный русачок, явный бандюга и словно только что вернувшийся с ответственной стрелки, угощал богатым ужином осанистую блондинку, его речь состояла в основном из таких фраз: "Не ссы, в натуре, блин, Надюха, прорвемся!"
Приврал герр Отто, приврал. Выдавал желаемое за действительное. Вообще публика, как определил Ганюшкин, мало чем отличалась от той, какая бывает в подобных заведениях в Москве: много кавказцев, моложавые европейцы, шумные, чувствующие себя повсюду хозяевами американосы и совсем мало аборигенов, латышей. Огромное количество профессионалок разных мастей, стайками возникающих то за стойкой бара, где расположился Рафик, то в проходах. Здешние ночные бабочки вели себя скромно, никому не навязывались, лишь с трепетом ожидали какого-нибудь знака от клиентов, чтобы послушно, поодиночке или целым ворохом опуститься на протянутую ладонь.
Гай Карлович заказал овощи, форель по-монастырски и бутылку белого вина. Чревоугодие не было его слабостью, он всегда тщательно следил за тем, чтобы не перегружать без надобности желудок. Но порой срывался, давал себе волю - и под настроение мог сожрать целого быка.
Пока ждал заказ, думал все о том же, будто заноза сидела в мозгу: "Мишаня, ах, Мишаня Шмульцер, какой же ты осел! Зачем тебе это понадобилось? Разве ты бедствовал, разве нуждался? Разве не открывалось перед тобой прекрасное будущее? Разве папочка ограничивал тебя в чем-нибудь? Чего тебе не хватало? Птичьего молока? Кровки младенцев? Что понудило задрать хвост на благодетеля? Дело не в деньгах, Мишаня, пойми. Дело в обманутом доверии, в нарушении высших нравственных законов. Нельзя кусать руку, которая тебя кормит. Так поступают только безродные псы. Значит, такой ты и есть. Истинно сказано: из хама не сделаешь пана. И черного кобеля не отмоешь добела. Плебей, порождение рабского, совкового племени. В этом вся причина, другой не может быть".
Ганюшкина томило нетерпение скорее увидеть пасынка, заглянуть в бесстыжие очи, произнести неумолимый приговор, и чтобы отвлечься и хотя бы спокойно поужинать, он поманил пальчиком метрдотеля. То подлетел на полусогнутых, склонил седую башку:
- Чего изволите, сударь?
- Про какую там даму намекал? - О-о! - Старый пройдоха закатил глаза, будто в экстазе. - Штучный товар. Держим исключительно для знатоков.
- И в чем изюминка? Сиськи на спине?
Метрдотель оценил юмор, дернулся, заквохтал, но тут же посерьезнел:
- Бывают явления, которые не описать словами. Лучше самим убедиться.
- Даже так? Сколько стоит ваше явление? Сто долларов? Двести?
Метрдотель ничуть не смутился:
- Дорого, сударь, или вообще ничего. Как сладитесь.
- Позови, - кивнул заинтригованный Ганюшкин. Буквально через две минуты за столом оказалось небесное создание - худенькое, стройное, с едва заметными грудками под легкой блузкой, с бледной кожей, но с яркими круглыми, как у совенка, рыжеватыми очами. Ганюшкин от удивления сморгнул.
- Как тебя зовут, дитя?
- Полина, - прошелестел едва слышный голосок. Меня зовут Полина.
- Как попала в этот вертеп? Вроде не похожа на проститутку...
- Я не проститутка.
- Кто же ты?
По желтым глазам пробежала рябь, будто лампочки замкнуло.
- Кто хотите, но не проститутка. Скорее ваша греза. Он хотел сразу отослать девчушку, расценив гостинец метрдотеля какой-то неуместной шуткой, но официант начал накрывать на стол, и Гай Карлович замешкался. Спросил неожиданно для себя:
- Есть хочешь?
- Немного вина, если можно.
- Ви-и-на, - передразнил Ганюшкин. - Оттого худющая такая, что, наверное, не жрешь ничего. Скоро сил не будет клиента обслужить.
- Для этого не надо сил.
Ганюшкин встретился с ней взглядом: в ее круглых очах плясал, все пуще разгораясь, желтый огонь. И его проняло. Внезапно ощутил необыкновенное возбуждение, аж бедра свело.
- Эй, кроха! Да ты не ведьма ли? Как это делаешь?
- Ничего не делаю, просто смотрю на вас.
- Ага, смотришь, а мне невтерпеж. Сколько тебе лет?
- Не знаю.
- Как не знаешь? Все знают, а ты не знаешь?
- У меня нет документов. Никаких документов. Я сама до себе.
У Ганюшкина мелькнула шальная мысль: уж не столкнулся ли он случайно с произведением собственной фирмы? Помнится, в прошлом году Су Линь пытался наладить линию по производству живых кукол наподобие надувных, резиновых. К сожалению, идея лопнула. Возникли какие-то трудности с изменением генетического кода. Но несколько экземпляров, кажется, ушли на Запад. Вот и этот противоестественный желтый блеск глаз... Конечно, все это нетрудно выяснить у того же метрдотеля, но зачем? Так даже интереснее. По крайней мере, отступило навязчивое видение Мишани Шмульцера.
Официант удалился, и Ганюшкин разлил вино по бокалам. К еде не притрагивался. Аппетит пропал.
- Откуда же ты взялась такая - сама по себе и без документов? Из какого инкубатора?
Девушка пригубила вино, на худеньком личике - мечтательная улыбка.
- Об этом я тоже не знаю. Только могу догадываться.
- Ну-ну... поделись догадками.
Как ни старался подавить ее своей волей, девушка не отводила глаз, и они по-прежнему искрились, вгоняя его в смутную истому. Он чувствовал: еще немного, схватит ее в охапку и утащит в номер. Давненько с ним такого не случалось, а может, не случалось никогда. Чертовка, без сомнения, прекрасно понимала его состояние. Наклонилась ближе.
- Хотите верьте, хотите нет, иногда мне кажется, я произошла от лунного света. Ведь родителей своих я тоже не помню.
Ганюшкин осушил бокал, потер пальцами виски.
- Хорошо, давай разберемся. Значит, ты лунная фея, у тебя нет документов, и зарабатываешь ты тем, что спишь с мужчинами. И сколько берешь за сеанс?
- Что вы! - Бледные щеки порозовели. - Ничего не беру. Я боюсь притрагиваться к деньгам. Они жгутся.
"Да, - с горечью подумал Ганюшкин, - если это кукла, то какой-то чересчур усложненный вариант". Пожалуй, забава не для него, хотя зуд в паху не прекращался, вот что странно. Он пододвинул к себе тарелку с соблазнительно распластанной, разобранной от косточек форелиной, хрустальную вазочку с фиолетовым кизиловым соусом, начал сосредоточенно насыщаться, стараясь не глядеть на фею. Покосился на Рафика, который навис над баром, как черный гриф. И тут же перед глазами опять возник Мишаня Шмульцер. Что за чертовщина такая? Наткнулся на желтый блеск, вздрогнул.
- Чего молчишь? Скажи что-нибудь. Выпей вина. Развлекай клиента.
- Вы очень напряжены. У вас неприятности, но это ничего. Все пройдет. Хотите, помогу?