ний лютик — символ власти и богатства. Уверен, он стоил баснословно дорого. Там одних бриллиантов на полмиллиона драков. И где брошь теперь? Сгинула, как и все остальное.
— Почему вдруг лютик? Драконы всегда выбирали в символы не абы что: у рода Драгон — скрещенные мечи, у Фельгордов — парящий орел с ланью в когтях, у Камгерр — пасть змеи, изрыгающая пламя, а тут простоватый цветок. Я бы еще понял розу — у той хотя бы шипы. А лютик? Разве что ядовитый, а так ерунда какая-то. Несерьезно для древнего рода…
— Простоватый цветок, да не простой. Он в свое время помог семейству Хариим превзойти остальных драконов. Когда Фольк согласился принять захудалое наследство, я тоже заинтересовался лютиком. Перерыл всю имперскую библиотеку, пока не нашел упоминание об истоках рода. Книга была почти такой же древней, — господин Дэ похлопал по карману, где спрятался первый кристалл.
— И что там было написано?
— Накарябано. В старину страницы делались из специальной кожи, которую легко процарапывали когти дракона. Потребовались века, чтобы ученые восстановили древнюю письменность и создали окуляры для прочтения таких книг.
— Так что там говорилось о лютиках? — Евпахий проявлял любопытство, граничащее с нетерпением, что льстило рассказчику.
— Цветы положили начало богатству рода Хариим.
— И это все? — гном выглядел разочарованным. — Как можно разбогатеть, разводя лютики?
— Лютики как раз не хотели разводиться. Дикие, они вместе с другими цветами росли всюду вдоль ручья, но не на участке, принадлежащем семейству Хариим. И как ты думаешь, кто указал патриарху на эту странную особенность? Женщина. Она с упорством, свойственным только тем, кто хочет, чтобы в их доме было не хуже, чем у соседей, приносила и высаживала вдоль ручья выкопанные в другом месте лютики. Но те радовали своим солнечным цветом лишь посмеивающихся над ней кумушек. Там росли и кустились — здесь чахли и погибали.
— И что мешало им расти?
— Золото. Его пласт поднимался так близко к поверхности ручья, что золотоносную породу прикрывал лишь тонкий слой земли и ила. Корням лютиков просто не за что было зацепиться. Больше над незадачливой женщиной никто не смеялся, а лютик стал символом рода.
— Увядший лютик… — рассказ впечатлил гнома.
— М-да. Фольку потребовались годы, чтобы собрать портреты предков рода Хариим, — господин Дэ подпер челюсть кулаком и не мигая смотрел в потолок, где выплывали из небытия лики представителей некогда богатейшего семейства. Его жадный взор выхватывал унизанные кольцами и перстнями руки, броши и ордена, щедро украшающие богатые одежды, золотые цепи с подвесками, что по старинной моде пересекали гордо выставленную грудь. — Сколько бы Ракон ни пыжился, былого величия ему не вернуть. Герцог всегда будет зависеть от более могущественных соседей.
Заказчик шумно выдохнул, когда кристалл погас. Потер занемевшую шею, разминая, наклонил голову к одному плечу, к другому.
— Но заметьте, на этот раз завидуют ему, — гном, готовясь уйти, кряхтя сполз со слишком высокого для него стула. Второй кристалл вернулся в коробку, которую газетчик торопливо спрятал в своей сумке. — А портал не чета лютику, пусть и золотоносному.
— Лорд Ракон несвободен, и это самая большая его беда. Ему постоянно приходится прогибаться под более сильных и более богатых.
Гном кивнул.
— Ваша правда.
В журналистских уже несколько дней как гудели, что с приездом рыжеволосой царевны герцог оказался перед непростым выбором: в борьбу за власть над порталом вступили Качеры, но и Беренгер Четвертый ни за что не захочет отступиться от своего.
— Фольк вынужден будет жениться на качерке, вот увидишь, а это не понравится Эйропе, чья армия уже на острове.
— Будет война? — гном вновь забрался на стул. Как оказалось, еще не время уходить. Профессионал, сидящий в нем, делал мысленные пометки скандальной статьи.
— Будет, если за лорда Ракона не вступятся те же Фельгорды и Камгерры.
— А они вступятся?
— Зачем драконам какой-то остров развлечений с порталом, который постоянно кто-то хочет отнять? — господин Дэ налил себе из графина воды, жадно выпил. Евпахий проводил взглядом каплю, сбежавшую под воротник рубашки из дорогой ткани.
«Любит подлец пустить пыль в глаза. Вон и пуговицы нашил на китель с мордой дракона, а сам о них невысокого мнения»
— Драконам вообще никто не нужен, — продолжал откровенничать Дэ. — Ни иные миры, ни иноземные открытия. Они самодовольные бездельники, ошивающиеся при императорском дворе и строго бдящие только за своим богатством. Они и медяка не потратят на защиту чужого имущества. Выскочку Ракона ждет полное поражение. Знал бы ты, как они потешались над Фольком, когда он вдруг согласился принять титул, в довесок к которому шел никчемный остров.
— Да они, верно, и сейчас смеются, поскольку ему приходится трудиться в поте лица, — гном хоть и не любил Ракона за излишнюю крутость нрава, не мог не уважать его. Трудяга в корне отличался от своих собратьев.
— Качерцы все верно просчитали, — господин Дэ оскалился в усмешке. — Через десяток лет, когда герцог осуществит все свои задумки, он станет как никогда силен. Потихоньку заменит бойцов армии Эйропы на своих, женится на той, что ему по душе…
— И за спиной которой не стоит алчный отец, могущий убрать зятя и взять опекунство над внуком.
— Но у Ракона нет этих десяти лет, — лицо Дэ сделалось жестким. — Он не успел — качерка уже здесь.
— Не хотел бы я сейчас оказаться в его шкуре.
Жовел Первый разворачивал донесение от Ульриха Большие яйца. С тех пор, как с острова случился большой исход гномов, пропойца оставался чуть ли не единственным, кто еще мог описать ситуацию. Засылались, конечно, подданные мелкими партиями, но убывали сразу же, как выполняли свое задание.
«Нечего дразнить гусей. Пусть позабудется маменькин проступок, а там потихоньку все вернемся».
Сообщение оказалось неожиданно серьезным. Ульрих писал криво, что явно говорило о пребывании в излишнем возбуждении и изрядной доле подпития: слова читались с трудом, буква налезала на букву, а потому приходилось не по одному разу пройтись по строке.
«Давеча сидел я в трактире с писакой из «Топора» и едва не выронил кружку, когда тот похвастался, что набросал статью под заголовком «Ракон готовится к войне. Чья возьмет? Качеры против Эйропы». Что за война, откуда такая взялась, вразумительно Евпахий ответить не смог, так как уже наквасился каменки, а она, как вы сами помните, может не только голову крепкого гнома по кругу пустить, но и камень растворить без остатка, за что и получила свое название.
Пришлось писаку оттащить к себе и тщательно обыскать. Изложенную на бумаге статью я изъял. Ее вы можете найти в коробке, где хранится еще более важная вещь — кристалл памяти с запечатленными на нем портретами прежних герцогов Хариим. Эти лики нам не были ведомы, поскольку по окончании строительства замка никто из гномов туда не допускался, а мебель и все прочие богатства завозились гораздо позже. Так вот приметил я на одном из нарисованных пальцев перстенек, что сейчас наверняка поблескивает на вашей царской руке…»
Жовел воззрился на свою пухлую пятерню.
— Который из перстней драконий, попробуй теперь разбери. Надо бы в кристалл глянуть. Так, что там еще доносит Ульрих… тра-та-та… на вашей царской руке… а, вот…
«Как бы драконы не опознали свою драгоценность при встрече. Снимите от греха подальше».
— Что ж, сниму. Лучше уж без кольца, чем без головы.
«Писаку, чтобы не вздумал возобновить свои изыскания о войне, я как следует припугнул. Пришлось даже набить ему морду и повыдергивать все колокольчики с бороды — взяли моду украшать себя всякой ерундой…»
Царь покосился на золотой колокольчик, что оттягивал самую длинную прядь его бороды. Вздохнул тяжко и вернулся к чтению.
«А статейку изучите внимательно. Выходит, что вокруг лорда Ракона устроили пляски качерцы. А они, не в пример Беренгеру Четвертому, не станут обходиться мздой да приглядом за порталом. Им ни к чему развлечения и всякие там карусели. Повыгоняют всех с острова взашей и будут владеть порталом единолично. Накроются тогда ваши турпоходы по иным землям, чего Ее Величество Риска никому из нас не простит.
Ваш верный подданный, Ульрих Большие Яйца».
Царь свернул послание, наклонился за коробочкой, что посыльный оставил на столе — как раз между чайником и вазочкой с крыжовенным вареньем.
Статью, хоть и была та написана красивым почерком, царь тоже прочел несколько раз.
— Ах ты… — только и молвил, прежде чем вызвать к себе супружницу.
Та вошла, виляя бедрами. Винного цвета бархат плотно обхватывал ее крупные телеса, неприлично высокий разрез распахивался, являя круглую коленку.
— Гоблины прислали, — выдала она, поправляя рвущуюся наружу грудь.
— Похабщина. Сними.
Царица захихикала.
— Они так и написали, что супруг, увидев жену в таком облачении, непременно захочет ее раздеть. Все как по написанному.
— Не до любовных раздеваний сейчас. Как бы на самом деле с голыми задами не остаться.
— Что еще? — царица быстро угнездилась на соседнем троне. Хоть и манило ее варенье, сдержалась, не стала окунать в тягучую жижу палец. Сердце и без сладкого трепыхалось будто бешеное.
— Доигрались мы, матушка…
— Жовел, очнись, я, Риска, рядом с тобой, а не Жизнь Давшая…
— Все мы доигрались, — он протянул царице статейку. Она бегло прочла и в досаде хлопнула бумагами по голому колену.
— Что же это? Неужто Соловейко такую непотребную кашу заварил?
— Тебе виднее, ты с ним связь держишь.
— Так я значения не придала, когда он отписался, что пригнал на остров невест, и теперь герцогу не до гномов.
— Вскоре никому станет не до гномов. Война, как пить дать, уделает герцога. Он же гордый, не захочет лечь под Качеры… А как вскроется наше участие в Раконовой погибели, так нас и вовсе ни в какое приличное общество не пустят. Некому, милая, будет наряды показывать.