Ещё одно изменение позы. Теперь смотрю на парашют. Складывалось впечатление, что я мгновенно перетекаю из одного положения в другое. Вспышка…
Как! Не может быть!
— Этого не может быть! — я почти закричал. — Здесь не хватает кадров!
Она покачала головой.
— Верно, действительно не хватает кадров. Прошу прощения за безобидный розыгрыш. Запускаю настоящий видеоряд… пойду, гляну на свои обновки.
Она оставила телевизор включённым и ушла. А я смотрел, как прыгаю с одной стропы на другую, устанавливая пиропатроны. Разглядеть их было, конечно, невозможно. Но я-то знал, что там происходит. А теперь и Светлана знает. Я широко развёл руки в стороны:
— Да что же это такое?!
Я же говорю: гении! Или я — даун. Они разводят меня, как ребёнка. Не успеваю попасть в одну ловушку, как уже барахтаюсь в следующей.
Ладно. Пора глянуть, что там, на спасённой «Аркадии» делается. Хотя сильно сомневаюсь, что на пароходе кто-то сообразил, что его только что спасли.
Я «вышел» в своей, в триста седьмой.
И задумался.
Единственное отличие между мной и Никаноровым в том, что я воспользовался обоими бленкерами: оригиналом и «куклой» Крецика. Никаноров в подвале обмолвился, что передал Крецановскому не только фото, но и радиосхемы. Крецик передал файлы исполнителям, те собрали агрегат, совершенно не заботясь о его работоспособности, — муляж для Мегасоца в порту выгрузки. Специально для уничтожения!
Но если Никаноров случайно сделал бленкер смерти, то исполнители Крецановского могли с той же «невероятной вероятностью» сделать генератор каменного убежища. Или оба прибора работают «в паре», каким-то образом дополняя друг друга.
После третьего сканирования глаза, я потерял сознание. А перед этим «грел» мозг щупом Крецика. А вот Никаноров сто раз совал себе в глаз щуп бленкера, и ничего с ним не случилось. С другой стороны, исполнители Крецика вряд ли упустили возможность проверить работоспособность муляжа, — а вдруг заработает? Может, и почувствовали что-то, но на индикаторах высветился непонятный набор знаков. Испытатель мог не обратить внимания, что в нём что-то изменилось. Тем более, никто этих изменений не искал.
Значит, уникальность моего положения только в последовательности: бленкер Никанорова, потом прибор Крецика. Третий «подход» к бленкеру, может, и не нужен. И потеря сознания «образца» — недвусмысленный сигнал, что этому экземпляру всё отмерено сполна.
Или, напротив, именно после прибора Крецика следует «закрепить» какой-то результат бленкером Никанорова. И моя потеря сознания — свидетельство каких-то глубинных перестроек в извилинах…
Так что же, — экспериментировать? Подобрать самого безопасного кандидата и провести его через оба прибора? И кто же у меня «самый безопасный»? И по каким признакам я буду определять безопасность?
Чёрт подери, — все мои новые знакомые умнее меня, а значит, смертельно опасны. Они быстрее соображают, у них превосходные реакции и годами отработанное мастерство мышления. Собственно, именно за это ГПУ и поместило их в карантин: убивать гениев жалко, но оставлять на свободе опасно.
Они и сейчас, без всяких «бленкеров», легко загоняют меня в тупик и только из общего человеколюбия не добивают, а посмеиваются, когда я, кряхтя и охая, выползаю из очередной ловушки. Как легко Светлана меня развела! Всего лишь вырезала две секунды видеоряда. И я тут же раскололся. Но почему?
«Неуязвимость — убийца осторожности, — назида-тельно сказал Демон. — Ты перестал воспринимать окружающих, как смертельную угрозу. Отсюда и ошибки… Даже озеро в убежище, ты воспринимаешь, как досадную неприятность, к которой проще приспособиться, чем устранить…» Да. Келью нужно осушить. Срочно…
Зазвонил телефон. Мария.
В этот выход, я захватил айфон из камня с собой. Мне был нужен таймер. И связь со Штабом.
Мария мне тоже нужна. Или нет?
— Привет, красотка!
— Я выбросила пистолет в иллюминатор.
— Ого! Теперь придётся писать рапорт…
— Макс, прошу тебя, вернись в каюту. Уверена, что найду слова, которые ты услышишь.
— Только слова?
Я почувствовал, как она улыбнулась.
— Бутерброды на столе. Включаю чайник. Ты расскажешь, что сочтёшь нужным. А я расскажу всё, о чём спросишь. Это достаточное условие?
— Иду, милая, — я уже был на ногах. — Извини, по второй линии кто-то пробивается.
На второй линии был не «кто-то», звонили из Штаба. А просто так они звонить не будут.
— Неприятности? — спросил я.
— Мегасоц запустил крылатые ракеты, — привычно спокойно доложила Светлана. — Три штуки. Дональд разглядел их в своём телескопе недалеко от Копенгагена, на инфракрасном. Но он нам больше не поможет. Его спутник ушёл за горизонт.
Впервые я был готов послать всё к чёртовой матери. У меня вот-вот наладятся отношения с девушкой, которая четыре часа назад меня расстреляла. А тут какие-то ракеты! Может, их собьёт кто-то другой?..
— Время подлёта?
— Сорок минут. Амеры ещё не знают. Никто не знает.
— Чем зарядили?
Она, как и я, терпеть не могла вопросы, на которые не может ответить. Промолчала.
— Перезвони за десять минут до подлёта.
— Позвоню, шеф. Надеюсь, вы на меня не в обиде?
Я не ответил. Может, работу бленкера Крецика проверить на Светлане? Или всё-таки рассказать обо всём Никанорову? В конце концов, он эту кашу заварил. В невменяемости не замечен. Напротив, решив, что представляет угрозу для человечества, улаживал проблему системно: то есть, летально и навсегда.
— Максим? Ты постригся?
Ксения! Зал второго этажа. Я и не заметил, как вышел из каюты и спустился. Меня погубит не атомная бомба, а рассеянность…
— Ты меня преследуешь?
Ксения обиженно поджала губы:
— Простите. Искала, чтобы вернуть оптику.
Я принял у неё из рук бинокль, а она круто развернулась и выбежала из холла в сумерки, на палубу. К своему месту под шлюпкой.
Ну, вот. Обидел человека. Может, предложить ей переночевать в триста седьмой?
«Ну, ты жук!» — с восхищением прошептал Демон.
Я быстренько подавил очаги альтруизма и спустился в сто третью, постучал. Мария открыла, выскочила навстречу и обняла меня за шею.
— Не нужно стучать, милый. Мы здесь вместе живём.
Она сделала шаг назад и замерла. Она смотрела на «ёжик» у меня на голове, на мой загар… а потом взяла за руку и повела к столу. Свечи, вино, бутерброды с икрой, дольки ананаса… красиво!
— Что празднуем?
— Последнее примирение. Мы больше не будем ссориться. Обещаю!
Я обратил внимание на её платье выше колен: плечи открыты, сквозь тонкую ткань проступают соски.
— Ты решила меня соблазнить? Так я давно…
Она закрыла мне рот поцелуем.
Через долгую, сладкую минуту решительно отстранилась и властно указала на кресло.
— Присядь. Я должна сказать что-то важное. Пожалуйста, сядь!
Я сел, а она сделала несколько шагов к двери и обратно. Мимо меня. Я обратил внимание, что она босиком. Как девчонка!
Села на кровать, подобрала под себя ноги и вдруг выпалила:
— Я сдаюсь! Ты — главный.
Мне не пришлось стараться, чтобы сделать глаза круглыми. Само получилось.
— Я долго думала, и решила, что тебе нужна помощь. К Васнецову ты, конечно, никакого отношения не имеешь, но «марсианскими» возможностями обладаешь. Приобрёл их недавно, через бленкер Никанорова. Что дальше делать, не знаешь, но, как можешь, пытаешься творить добро…
Я вспомнил расправу над чекистами, и мне сделалось холодно. Уловив тень на моём лице, Мария заторопилась:
— Хочу сказать, что больше не буду требовать, и сделаю всё, о чём попросишь. Что ты можешь на меня положиться, и я согласна, что ты был прав: стреляла с перепуга, о чём сильно жалею. Я не прошу поверить мне сейчас, но прошу дать время, чтобы доказать, что я не полная дура…
Она закрыла ладонями лицо, а я бухнулся перед ней на колени и обнял за талию. Даже если она врёт, я отчаянно нуждался именно в тех чувствах, которые она разыгрывала. Именно их не хватало, для завершения каких-то процессов у меня в душе.
И этим процессам безразлично: искренние эти чувства или только имитация. Оказывается, так тоже бывает.
Я нервно рассмеялся, закашлялся и вдруг разрыдался. Как оказалось, жернова прошлого и будущего всё это время нещадно уродовали мою психику. Самоконтроль дал трещину, и из неё расширяющимся потоком хлынула тихая ненависть: к холодному, голодному детству, к юности без неба и красок, к безотцовщине и к равнодушию, с которым мир смотрел на мои попытки не стать чудовищем, без сердца и разума.
Опустился на пол. Хотел быть как можно ниже. Чтобы если падать, то не больно. А если вставать, то недалеко. И вдруг понял, что не один. Мария сидела рядом, тоже на полу. Крепко обхватив меня за голову, и прижав к себе. И щёки у неё были мокрыми.
Так мы и сидели, тесно прижимаясь. На полу тихо плакали два монстра, каждый о своём…
Спустя вечность и десять минут жизнь продолжалась. Она тихо скользнула в ванную, чтобы умыться, а я сунул флешку с программой уничтожения протокола моих перемещений по планете. Не знаю, зачем. Ведь список моих «посещений» она могла размножить и переслать в тысячу мест.
Потом умылся я. Мы посмотрели друг на друга и улыбнулись. Мне было неловко за свою истерику. А она делала вид, что ничего не случилось. Взяла бутылку, но я отобрал. Ещё не хватало, чтобы женщина разливала вино по бокалам.
— Я верю тебе, Мария, — сказал я вместо тоста, приподнимая бокал.
— Я верю тебе, Максим, — эхом отозвалась Мария.
Замурчал, просыпаясь, компьютер. Кто-то просил подтвердить связь. Я посмотрел на Марию.
— Выключить? — спросила она.
Жестом попросил соединить, и отполз дальше от объектива. Если это то, о чём я думаю, лучше ответить.
Она развела руками и ещё раз вопросительно на меня посмотрела, а я печально кивнул.
— Мегасоц запустил ракеты, — я узнал гнусавый голос Джонсона. — Наши спутники в режиме накачки. Лазерами спалим ракеты на траверсе Амстердама.