— Господа офицеры!
Корнилов поздоровался со всеми, пожал дежурному руку и попросил проводить его к генералу Алексееву.
Следом в вестибюль вошёл невысокий сухонький человечек, небритый, в старом пальто с вытертым до основания барашковым воротником, в шароварах и разваливающихся сапогах. В этом одеянии он казался смешным. Кто-то хихикнул, а капитан Болотин заступил ему проход.
— Куды прёшь? Не положено!
Человечек испугано прянул назад, но настолько неестественно, что даже неискушённому театралу было понятно, что страх этот притворный.
— Это со мной, — обернулся Корнилов на выкрик капитан. — Сергей Леонидович, не отставайте.
И по вестибюлю прокатился шёпот: генерал Марков! Болотин шагнул назад, покраснел, начал бормотать оправдания. Марков рассмеялся.
— Не расстраивайтесь друг мой. Сей маскарад ввёл в заблуждение не только вас, но и большевиков в тех местах, через которые мне пришлось пробираться.
Марков подмигнул Болотину и легко вприпрыжку взбежал по лестнице вверх. Его проводили восторженными взглядами. Если Корнилова боготворили, то Марковым восхищались.
К Толкачёву подошёл ротмистр Шапрон дю Ларре.
— Штабс-капитан Толкачёв?
— Так точно.
— Долго же вы к нам добирались. Запрос на ваш вызов был послан ещё несколько дней назад.
— Чрезмерная активность большевиков не позволила мне прибыть в штаб в указанные сроки.
— Принимается. Официально уведомляю, что в отношении вас назначено следствие в связи с массовой гибелью ваших подчинённых. В виду этого вы помещаетесь под домашний арест. Где вы проживаете в Новочеркасске?
— Улица Грушевская дом двадцать три, расположение Юнкерского батальона.
Ротмистр покачал головой.
— Это не подходит. Вам снимут комнату где-нибудь поблизости. А пока следуйте за мной, необходимо подписать бумаги об аресте и обязательство не покидать город без разрешения следователя трибунала.
— Кто назначен вести дело?
— Полковник Звягин.
— Больше никого не нашлось?
— Вы имеете что-то против Звягина? Напрасно. У него большой опыт. Он служил следователем в трибунале Северного фронта и имеет на сей счёт положительные отзывы.
— У меня есть основания полагать, что именно полковник Звягин инициировал следствие, поэтому считаю, что он лицо заинтересованное.
— Отговорки. Полковник Звягин ни коим образом не причастен к происшествию, а значит, не может быть заинтересованным лицом. Ступайте за мной.
Толкачёву сняли комнату с полным пансионом в квартире дома напротив. Какими-то особыми удобствами комната не отличалась, но после передовой Толкачёв и не искал удобств, его вполне устраивали тишина и хозяйская библиотека. Владелица квартиры милая добродушная женщина лет шестидесяти, полненькая, в старом кружевном капоте, жильцу обрадовалась. Её скучная и однообразная жизнь отныне наполнялась смыслом. Трёхкомнатная квартира, некогда шумная и тесная, для одного человека была слишком пустой и огромной. Хозяйка представилась просто: Домна Ивановна — и это имя шло ей необычайно. Особенно оно подходило к капоту. В сочетании с ним она напоминала Оленьку Племянникову, каковой она могла бы стать сейчас. Почему именно этот персонаж выплыл из его памяти, Толкачёв сказать не мог, но решив так однажды, он уже по иному думать не желал.
В первый же вечер Домна Ивановна пригласила Толкачёва в гостиную и, разлив по чашкам крепкий ароматный чай, взялась рассказывать о муже и сыновьях, подкрепляя свои рассказы фотографиями. Фотографии она доставала из большой лакированной шкатулки и подавала Толкачёву с такой осторожностью, словно боялась разбить их. Люди на фотографиях выглядели застывшими: мужчина в шинели горного инженера, женщина в рясе и апостольнике, дама под зонтиком, двое мальчишек в матросских костюмчиках — всё предсказуемо и однообразно до зевоты. Толкачёв любезно кивал, а потом обратил внимание на офицерские фуражки висевшие на стене над комодом. Хозяйка, проследила его взгляд, повторила несколько раз: да, да, да — и убрала фотографии в шкатулку.
В конце недели навестить арестанта пришёл Липатников. Он долго мялся в коридоре, извиняясь перед хозяйкой за нечищеные сапоги, потом долго отнекивался от приглашения «к чаю», сдался и, уже сидя в гостиной, с воодушевлением говорил о генерале Корнилове и о переменах в жизни Организации. По словам Алексея Гавриловича власть в Ростове заметно укрепилась, Войсковой Круг начал готовиться к очередному съезду, из Александровска-Грушевского, из Макеевки приходили добрые вести о разгроме Советов полковником Чернецовым. Собственно, этот полковник ещё недавно был есаулом, но в виду заслуг перед Доном — и заслуг не малых! — атаман Каледин присвоил ему звание полковника минуя войскового старшину. Все теперь пребывали в радостном возбуждении от побед. Началась реорганизация добровольческих подразделений. Офицерскую роту преобразовали в батальон, из Киева прибыли Корниловский полк, школа прапорщиков, воссоздали технический отдел, службу связи. Армия росла. Всё это внушало надежду на скорое возвращение к прежнему порядку.
Слушая Алексея Гавриловича, Толкачёв думал, что жизнь идёт мимо него. Со дня ареста прошло несколько дней, а Звягин приходил лишь однажды. Задал несколько общих вопросов и больше не появлялся.
Время снова пошло стороной. По утрам Толкачёв выходил во двор. Иногда брал книгу, но никогда не читал, а, сунув её под мышку, прохаживался от угла дома до сарайчика — медленно, поникнув головой и без мыслей. Только когда к подъезду лазарета подкатывала пролётка, он оживал и с радостью наблюдал, как часовой игнорирует очередного высокопоставленного посетителя.
— Заметил, кто сейчас подъезжал?
У забора со стороны улицы стоял Парфёнов.
— Отсюда лиц не видно.
— Родзянко собственной персоной. Чтоб он сдох.
— Деятельность сего господина не повод опускаться до оскорблений.
— Чтоб он сдох! — с маниакальным упорством повторил Парфёнов. — Всех этих либералов, этих Гучковых, Родзянок, социал-кретинов… — он сжал кулак. — Моя воля, так я всем этим господам и их родственникам отсёк бы причинные места и отправил каяться на паперть.
Парфёнов злился, и вряд ли это было вызвано одним только приездом Родзянко. Толкачёв осторожно дотронулся до его плеча.
— Случилось что-то, Василий?
— Что у нас может случиться? Звягин вызывал… Ты с ним раньше не встречался? До войны? Он пока расспрашивал меня, я всё думал: может ты жену у него увёл? Хотя ты… Если только в прошлой жизни. Я хочу сказать, Володя, весь батальон тебя поддерживает. Весь. Никто не считает, что ты виноват в гибели наших мальчишек.
— Спасибо. Я ценю это.
Толкачёв взялся за штакетник: невысокий, хлипкий, местами едва держится, при желании можно легко перемахнуть через него и сбежать. И никто не станет искать. Никому он не нужен, потому что сама Организация не более чем полулегальная никем не признанная общность людей, собравшихся в одном месте, а трибунал… Совершенная профанация.
— Василий, если меня приговорят к расстрелу…
Парфёнов взорвался.
— Ты вообще когда-нибудь меня слушаешь? Ты о чём? Никто толком не знает, что там случилось! Была атака. А может они на засаду вышли. А может кровь в них взыграла! Молодые, резвые! Что угодно могло быть! Ты-то здесь при чём?
Он выдохнул. На скулах выступили пятна. Видимо, разговор со Звягиным дался ему нелегко, раз его до сих пор так лихорадит.
— В Ростове на вокзале встретил твою Катю, — заговорил Парфёнов уже спокойнее, хотя в интонациях ещё звучали отголоски обиды. — Выпили кофе, поговорили. Она совсем не похожа на Лару. Совсем не похожа. Переживает, что ты пригласил её в театр, а сам пропал куда-то… Слышишь меня?
Толкачёв рассеяно кивнул и почувствовал, как по плечам и по спине провели чем-то шершавым. Он никак не ожидал, что Парфёнов вдруг заговорит о Кате, но хотел, чтобы тот продолжал говорить, не важно что, но именно о ней и для него. И ему почудилась в его словах толика зависти. Раньше ему казалось, Василий завидовал, что Лара предпочла не его, а теперь вот и Катя. Но нет, конечно, это лишь кажется, а когда кажется надо креститься. Толкачёв поднёс руку ко рту, будто бы вытереть губы, и быстрым движением пальцев перекрестился. На душе стало спокойней.
— Спасибо, Василий. Я очень рад, что вы познакомились. Очень. Правда.
Парфёнов зашёлся в остром приступе кашля.
— Простыл… Знаешь, друг мой, тебе нужно отдохнуть. Этот Звягин действует на тебя однозначно не положительным образом. Полежи на диванчике, почитай. Что за книга?
Толкачёв и забыл, что держит под мышкой книгу. Он развернул ей обложкой к Парфёнову.
— Стихи. Новый автор.
— Радуница, — прочитал Парфёнов название. — О чём пишет?
— Не знаю пока, не читал. Петербуржское издание, не представляю, как оно здесь оказалось. Могу одолжить тебе, хозяйка против не будет.
— Спасибо, не получится. Батальон переводят обратно в Ростов, так что я прощаться к тебе. Когда теперь увидимся…
К семи часам пришёл Липатников. Он взял привычку заходить каждый вечер после ужина. Сначала это выглядело как дружеское посещение, но с недавних пор у Толкачёва возникло подозрение, что причиной его ежедневных визитов является не он, а хозяйка. Милая женщина всё так же ставила чайный прибор в гостиной, но уже не на двоих, а на троих, и по глазам её было видно, что она с нетерпением ожидает прихода Алексея Гавриловича. Липатников всегда приносил что-нибудь к чаю: пряники, сушки, баночку варенья — но и без этих подношений он был желанным гостем. Домна Ивановна расплывалась в улыбке, делала реверанс, правда, в каком-то чересчур упрощённом варианте, и приглашала всех к столу.
Чаепитие проходило чопорно, разговоры велись ни о чём, во всяком случае, заезженные фразы о погоде, о ценах на продукты и прочая бытовая шелуха навевали скуку. Каждый раз, выждав, пока часы пробьют восемь, Толкачёв порывался уйти в свою комнату, но Липатников и Домна Ивановна в один голос уговари