Комендатура по-прежнему находилась в закутке рядом с пассажирским залом третьего класса. Впрочем, сейчас все залы походили на третий класс — суета, грязь, непомерная скученность. Возле полотняной ширмы стоял полицейский, прежде такого не было. Он потребовал предъявить документы, и Толкачёв протянул ему отпечатанное на пишущей машинке удостоверение. Полицейский прочитал его, потом отогнул край ширмы и крикнул в глубину.
— Господин комендант, тут до вас штабс-капитан. Документы, кажись, в порядке.
— Пропусти.
Комендант сидел на полу перед железной печкой, возле его ног разметалась кипа бумаг. Он рвал их пополам и бросал в топку.
— Что у вас?
— Я только что прибыл с Гниловской на санитарном поезде…
— На санитарном? Их ещё вчера расформировали.
Комендант оторвался от своего занятия и посмотрел на Толкачёва.
— Позвольте, не вы ли приходили ко мне месяц, эдак, назад? С вами ещё был, — комендант потряс пальцем. — Как его… матершинник…
— Штабс-капитан Некрашевич.
— Именно! Ох, и мастер он истории рассказывать. Да всё с заковыркой. Он после вас у меня часа два сидел, чай пил. Лучше бы я его сразу выпроводил.
— Да, это были мы.
Комендант поднялся с пола, оправил мундир.
— Извините за вид и беспорядок, эвакуируемся. Приходиться, сами видите, уничтожать бумаги. Так что вам нужно?
— Мне необходимо явиться к генералу Маркову. Я хотел справиться у вас, где мне его найти.
— Нет ничего проще. Штаб генерала Маркова находится в здании управления железной дороги. Это тут неподалёку, слева от вокзала.
За ширмой поднялся шум, истерично закричала женщина. Комендант окликнул полицейского:
— Колодкин, что у тебя ещё?
— Да студентик, пёс шкодливый, прокламации разбросал. Третий раз за седни.
— Так поди разберись. А то стоишь как столб на Пушкинской, никакого от тебя проку, — и вернулся к Толкачёву. — Сейчас идите на перрон, а дальше ступайте направо вдоль путей. Здание приметное, не промахнётесь.
Здание оказалось не то чтобы приметным, скорее, массивным; тяжёлые облезлые стены, узкие окна. Если выбирать место для последнего боя, то это явно оно. Электрический фонарь напротив входа освещал вереницу ломовых телег. Возницы сбились кучкой на углу, курили, хмурились на дежурного офицера. Рядом топтались гимназисты из Студенческого батальона. Толкачёв спросил, здесь ли Марков. Дежурный, не глядя, кивнул на окна второго этажа.
Внутри всё оказалось суетно и по-военному скупо. Офицеры и гражданские перебегали из кабинета в кабинет, толкались в коридорах, топтали сапогами паркет, спорили, гундели. Гимназисты выносили на улицу ящики с патронами. Сколько Толкачёв не спрашивал, где он может найти Маркова, от него отмахивались. Все чем-то были заняты, к чему-то стремились, и никому ни до кого не было дела. Толкачёв подумал: всю бы эту свору — да на фронт, и тогда отпала бы необходимость суетиться, перебегать из кабинета в кабинет, спорить.
Маркова он нашёл случайно. Устав бродить по коридорам, он присел на скамейку для посетителей, и вдруг услышал из приоткрытой двери знакомый голос. Толкачёв наклонился, заглянул в щель. Марков стоял возле окна, скрестив на груди руки. Напротив в глубоком кресле сидел генерал Эльснер, начальник отдела снабжения армии. У него за спиной стоял Звягин. Марков говорил:
— Я не могу сейчас снять с позиций ни одного взвода. Даже одного отделения не могу снять. Красные пытаются прорваться в районе гвоздильного завода. Если им это удастся, они выйдут к Аксаю и к Кизитеринке, и отрежут путь на Ольгинскую. В этом случае мы окажемся зажатыми в Ростове со всех сторон. Организовать переправу через Дон в черте города невозможно. Мост на Батайск взорван, по реке прошёл ледокол. Чтобы лёд встал заново, нужно несколько дней. У нас их нет.
— И что же делать? Сергей Леонидович, поймите, у меня полный состав снаряжения. Прикажете всё оставить? Едва договорились с казаками, получили доступ на склады — и всё оставить?
В интонациях Эльснера проскальзывала нервозность. Он встал, прошёл к камину, вернулся.
— Сергей Леонидович, прошу вас выделить мне тридцать человек. Всего тридцать! За ночь мы перевезём всё имущество в Аксай, распределим по частям.
— Вчера надо было распределять, Евгений Феликсович. А сейчас дай бог вывести то, что на себе.
Спор, по всей видимости, длился давно. На столе возле книжного шкафа стоял чайник и поднос с остатками ужина. Из пепельницы торчала затушенная сигара.
— И всё же я настаиваю, — не успокаивался Эльснер. — У меня есть приказ генерала Корнилова вывести снаряжение в станицу Ольгинскую. А вы заставляете меня этот приказ нарушить.
Марков заметил заглядывающего в дверь Толкачёва.
— Что вы там прячетесь, штабс-капитан? Заходите.
Толкачёв оправил шинель, вошёл.
— Мой офицер по связи, — представил его Марков, Звягин при этом отвернулся к окну, а Эльснер с любопытством прищурился. — Вы весьма вовремя, Толкачёв, дел выше головы. Кстати, почему вы не явились сразу по возвращении из Таганрога?
— Я воевал, господин генерал-лейтенант.
— Похвально. А теперь мы начинаем эвакуацию, армия отступает в Аксай. И вы, соответственно, тоже.
— Слушаюсь.
— А что у вас за вид? — Марков нахмурился. — Можно подумать, вы целый год по горам лазали. Что с вашими сапогами?
— Пуля попала под каблук…
— Хорошо, что не в вас. Почему не поменяли? Негоже русскому офицеру ходить в драных сапогах.
— Менять не на что. Ни сапог, ни обмундирования. Даже продовольствия нет. На кухнях ничего, кроме мучной баланды, уже дней пять получить невозможно.
Марков повернулся к Эльснеру.
— Это в ваш огород камешек, уважаемый Евгений Феликсович. Что скажете?
— А что тут скажешь? Это невозможно. Такого быть не может, — развёл руками Эльснер. — Мною лично, вы же знаете, Сергей Леонидович, мною лично было отдано распоряжение в первую очередь снабжать именно фронтовые части.
Толкачёв покраснел, как будто его несправедливо обвинили во лжи.
— Мы ничего не получали!
— Такого не может быть, — покачал головой Эльснер. — Это какая-то невозможная ошибка.
— Ошибка? — Толкачёв едва не сорвался на крик. — А вы посмотрите на людей, господин генерал! У кого подошвы к сапогам верёвками привязаны, а кто в обмотках на голую ступню! Или по лазарету пройдите, посмотрите на безногих офицеров, и всё прапорщики да поручики. По двадцать лет! В двадцать лет без ног! Каково это, господин генерал?
— Что вы позволяете себе? — Эльснер судорожно вздохнул, провёл ладонью по лбу, стирая испарину. — Как вы смеете так говорить со мной. Я, в конце концов, старше вас и по званию, и по возрасту. Прекратите!
Звягин двинулся к Толкачёву, но Марков ткнул в него пальцем: на место! — и взял штабс-капитана за локоть.
— Успокойтесь, Владимир Алексеевич, — мягко сказал он; такой мягкости в голосе Маркова Толкачёв прежде не слышал. — Я готов подтвердить: генерал Эльснер неоднократно в моём присутствии отдавал приказ отправить обмундирование и продовольствие на фронт. Верно, интенданты задержали поставки. Мы непременно разберёмся и накажем виновных.
Толкачёв выдохнул.
— Прошу прощения… — Он обратился к Эльснеру. — Прошу прощения, господин генерал, за излишнюю горячность. Накипело. Мы там голодные, обмороженные, а эти, — он глянул на Звягина, — ходят барами по дубовому паркету, щеголяют хромовыми сапогами да муравными мундирами. Навешали орденов за чужие заслуги… — и уже совсем тихо добавил. — Мерзавцы.
Звягин закусил губу, посмотрел на Маркова. Тот лишь усмехнулся.
— Хорошо, Толкачёв, мы вас услышали. А теперь идёмте. — Марков протянул Эльснеру руку для прощания. — Очень сожалею, Евгений Феликсович, но по сути нашего разговора помочь ничем не смогу. Увы-с. Я начинаю отвод войск в Аксай, и вам так же советую поторопиться с уходом. Прощайте.
— Прощайте, Сергей Леонидович. Надеюсь, следующая наша встреча пройдёт в более благоприятные времена.
— Spes novissimis moriatur[15].
Спускаясь по лестница, Марков махнул зажатыми в руке перчатками.
— Что ж вы, Толкачёв, так резко обошлись с генералом Эльснером? Не стоило, право. Это человек весьма педантичный и честный.
— Не тех назначают интендантами, — в ответ буркнул Толкачёв. — По-настоящему достойных людей почему-то обходят вниманием.
— Вы о ком сейчас?
— У меня есть хороший знакомый, подполковник Липатников. Интендант, но вынужден служить при лазарете обычным санитаром.
— Алексей Гаврилович в Ростове? — удивился Марков. — Отчего же он не зашёл ко мне?
— Вы знакомы?
— Кто же не знает Липатникова. Впрочем, я обязательно разыщу его в Ольгинской. А покуда, штабс-капитан, займёмся более неотложными делами.
Они вышли на улицу. Над Темерником поднимались пожары: горели керосиновые склады, кирпичные заводы Епифанова и бараки рабочих посёлков. Вечернее небо заливало адовым пламенем — ярко-красным с синими всполохами. Марков снова взмахнул перчатками.
— Каково, а? Вот она палитра войны. Ни один художник, кроме бога, не создаст такую.
Толкачёв подумал, что бог здесь совершенно не причём. А палитра эта рисуется обыденными красками артиллерийской канонады. Уж кому, как не генералу Маркову, артиллеристу, знать это? Но говорить вслух не стал ничего — не отважился, более того, присмотревшись к раскрашенному небу, он невольно согласился: а ведь и в самом деле красиво.
Дежурный офицер отдал Маркову честь.
— Всё погрузили?
— Никак нет, ваше превосходительство. Осталось несколько ящиков с гранатами.
— Так поторопитесь. Или не слышите, что противник наступает? Прижжёт он вам пятки, дождётесь.
— Невозможно погрузить, ваше превосходительство. Лошади усталые, возчики ругаются, помногу грузить не позволяют. А больше подвод нет.
— Глупости. Как это нет подвод?
— Последние изъяли. Да и где их найдёшь ночью-то?