26 августа 1922 года турецкие войска перешли в наступление против греческих войск юго-западнее города Афьон-Карахисар, стремясь окружить и отрезать их от Измира (Смирны).
Али несколько раз рассказывал Кириллу о том, что воевал в дивизии Чапаева, а тот, в свою очередь, очень ценил, уважал командарма Фрунзе и дружил с ним. Юлдубаев даже видел его несколько раз рядом с Чапаевым в сражении под Уфой, на реке Белой, в июне 1919 года. Изгнанников не очень-то и верил тому, о чем рассказывал молодой переводчик. Не верил, что Красная армия могла породить одаренных полководцев-самородков из среды простого народа.
«Вот у белых: Слащев, Кутепов, Корнилов, Врангель, Деникин, наконец. У красных: Егоров, Каменев, Шапошников. Все-таки образование, а у многих – Академия Генерального штаба и опыт Германской войны за плечами. А тут какие-то Чапаев, Буденный, Жлоба, Тухачевский и прочие», – думал Кирилл.
Однако сам он вскоре понял, что его определили под начало действительно довольно способного и талантливого военачальника. Наступление под Карахисаром, к сожалению для него самого, убедило Изгнанникова. Турки неспроста поставили Фрунзе на должность главного военного советника при главнокомандующем их армией Нуреддин-паше.
Накануне наступления Изгнанников по надобностям службы побывал в большой палатке штаба фронта. Фрунзе он видел еще в Анкаре и сейчас же узнал его. Кирилл запомнил его смелые и внимательные серые глаза, высокий лоб, мужественное, широкое лицо, обрамленное бородкой, усы. Все свидетельствовало о высоком интеллекте, природном таланте. Сейчас тот в своей длиннополой кавалерийской шинели (которую так и не снял, хотя все члены российской миссии сменили форму) склонился над длинным и широким столом, на котором была развернута огромная британская карта-двухверстка. Рядом с ним, внимательно вглядываясь в карту, стоял Нуреддин-паша, пытаясь понять, что говорил его опытный союзник. Фрунзе, водя остро отточенным карандашом, что-то показывал, обращаясь то к переводчику, то к самому турецкому главкому. Переводил какой-то неизвестный Кириллу турецкий офицер. Российский командарм говорил довольно громко и четко, не шептал главкому на ухо, давая дельные советы, а словно отдавал приказы, словно колол дрова у себя во дворе.
– По данным разведки и авиаразведки, вот на этом участке, – Фрунзе сделал круговое движение карандашом, – у противника образовался разрыв в стыке его дивизий. Местность горная, труднопроходимая, но основной удар следует нанести именно здесь, – твердо произнес командарм и посмотрел на главкома.
Переводчик пояснил. Нуреддин молчал и лишь кивал головой.
– Вы должны свести все артиллерийские бригады в два крупных соединения и сосредоточить их на флангах на расстоянии не более двух верст от места прорыва. Затем провести мощную артподготовку. Противник будет ослаблен на флангах оперативного удара вашей армии. После этого немедленно атаковать силами не менее трех дивизий на участке фронта шириной в пять верст. Это сразу обеспечит вам успешный прорыв. Противник не сможет контратаковать и эффективно противодействовать вашей операции, – продолжал Фрунзе, убежденно обращаясь к Нуреддину.
Тот продолжал кивать головой. Турецкий штабной офицер, что-то негромко говорил по телефону, вслушивался и с уважением поглядывал на российского командарма.
Плывет над горами и долинами Центральной Азии августовское марево. В бинокль отчетливо видны серпантины тракта, уходящего на Термез, к границе с Афганистаном…
«Кто только не проходил по этой старой военной дороге… По ней через Восточную Бухару вторгся в Среднюю Азию Александр Македонский. Этой же дорогой, но в обратном порядке, проходили Чингисхан и Тамерлан. По ней и мы прошли в конце прошлого – двадцатого года. Разнесли в пух и прах войска Бухарского эмира», – думал Яков Мелкумов (Акоп Аршакович Мелкумян), не отрываясь от оптики бинокля.
Мелкумов – командир Отдельной Туркестанской кавалерийской бригады – Азиатский Мюрат! Так стали величать его здесь, в Туркестане, в эти огненные годы Гражданской войны. Наконец комбриг опустил бинокль…
Мысли и образы ушедших лет плывут перед глазами… Младотурок за их злодеяния впервые судили сами же турки в 1919 году. Но главарей убийц мирных армян и греков: Талаата, Джемала и Энвера – в Стамбуле приговорили к смертной казни. Только заочно. Кровавые оборотни успели скрыться. Но Акопу известно, что приговор турецкого Военного трибунала привели в исполнение смельчаки, армяне-мстители…
Но Энвер – не обычный военный преступник и главарь басмачей. Военное академическое образование, полученное в Германии, боевой опыт Первой мировой войны и, наконец, огромное численное превосходство в силах делали его серьезным противником. Мелкумов твердо решил на этот раз не выпускать его живым. Тогда, семь лет назад – 1 января 1915 года под Сарыкамышем Энвер был разгромлен и бежал с поля боя. Мелкумов во главе казачьего эскадрона погнался за ним. Но, услышав армянскую речь, остановил погоню. Не знал он тогда, что личная охрана Энвера целиком состояла из армян. Крик Ованеса Чауша: мол, свои, свои – остановил его. Ту роковую ошибку пришла пора исправлять. На то и судьба еще раз свела его с Энвером. Уничтожение Талаата, Джемала и прочих подонков несравнимо с делом ликвидации Энвера. Те были не у дел. Энвер же собрал и организовал солидное войско. За его спиной Восток. А Восток – дело тонкое, коварное, фанатичное. Да и Москва настаивает брать этого ублюдка только живым. Телеграммы шли то за подписью Троцкого, то за подписью Ленина. Вмешался в это дело и «Железный Феликс». У всех просьба, нет – требование: «Энвера брать только живым!».
«Вот тут увольте! Этому преступнику, этому заклятому врагу моего народа – никакой пощады!» – думал Акоп.
Гаспар Карапетович Восканов, сменив на посту Семена Буденного, теперь командовал войсками Туркестанского фронта. Он тоже прислал телеграмму, которая была лаконична: «Мне нужен мертвый Энвер. Прочти. Думай. Немедленно сожги!».
– Спасибо тебе, Гаспар, этот приказ мне по душе…
Перед внутренним взором Мелкумова то черно-белой, то кроваво-черной лентой пробегает череда событий последних лет. Праведный гнев армян за полтора миллиона невинно убиенных соотечественников все же обрушился на головы главных палачей и организаторов геноцида. Счет справедливого отмщения открыл Согомон Тейлерян, застреливший 15 мая 1921 года скрывавшегося в Шарлоттенбурге Талаат-пашу. 6 декабря того же года на людной улице Рима Аршавир Ширакян прикончил Саида Алима. Одна из вышедших в тот же день римских газет писала: «В роскошном дворце жило чудовище. Это он, премьер Османской империи, подготовил и осуществил в годы войны программу уничтожения древней, благородной нации. Но никто не сомневался, что оружие отмщения истерзанного армянского народа, в конце концов, обратится и против главных виновников, а затем и против всех соучастников этого страшного преступления». Министра внутренних дел того же правительства Джеваншира Бебут-хана годом позже в Стамбуле приговорил к смерти другой мститель, Мисак Торлекян, сполна заплатив этому ублюдку за то, что тот организовал армянский погром в Баку после падения Коммуны… Гаспар Восканов рассказал, что в апреле этого года опять же Аршавир Ширакян и Арам Ерканян застрелили в Берлине идеолога Иттихада Бехаэддина Шакира и «палача Трапезунда» Джемаля Азми. Через три месяца Петрос Тер-Погосян и Арташес Геворкян в Тифлисе на улице Петра Великого, возле местного ЧК, несколькими выстрелами послали в преисподнюю другого важного преступника, адмирала Джемала-пашу. Последнее произошло всего полторы недели назад…
«Энвер не должен узнать, что мы пройдем этой дорогой до рассвета. Наша разведка снимет их посты без единого звука. Эскадроны готовы к бою». Вновь ему, Акопу Мелкумяну, судьба и сам Творец посылают в руки возможность отомстить за страдания своего народа бывшему военному министру Османской империи. Сухой, жилистой и сильной кистью десницы Мелкумов ощупал и сжал рукоять казачьей шашки. Голубые глаза стали суровы и беспощадны. Ястребиный нос слегка заострился. …
Развиднелось… Командир пулеметного взвода Петр Усачев хорошо видел в прицельный проем в щите «максима» улицы, глинобитные дома и плоские крыши большого кишлака…
– Взвод, внимание, слушай меня! Взять под прицел все дороги, ведущие в кишлак и из него. Второй расчет – держит под прицелом восточный сектор кишлака. Третий расчет – западный сектор. Не выпускать ни единого живым! Сейчас они будут собираться на утреннюю молитву. Первую очередь по площади возле мечети дам сам, за мной ударит четвертый расчет. Дальше – ни единого выстрела! Ждать моего приказа! – негромко командовал он…
«Мелкумов – хороший комбриг. С этим не пропадешь. Коль взялся он угробить этого курбаши и все это его осиное гнездо, что поселилось в этом кишлаке, то уж не выпустит. Сам командарм Семен Михайлович Буденный отмечал его не раз», – думал про себя Усачев.
В долине совсем рассвело, хотя солнце еще не коснулось крыш и деревьев своими лучами, сияя за горами на востоке. Слышно было, как кричали петухи, блеяли овцы, фыркали и ржали кони. Кое-где из труб потянулся вверх, тая над крышами, ароматный дымок горящего кизяка. Голос муэдзина протяжно, призывно и непререкаемо поплыл над кишлаком, будя округу. Минут через десять-двенадцать по улицам в сторону мечети потянулись вооруженные мужчины и седобородые старики в халатах, чалмах и небольших круглых шапочках. Когда на площади собралось человек до ста и началось омовение у входа в мечеть, Усачев увидел красную ракету, вспыхнувшую на темном фоне восточного склона гор.
– Ну, начнем, благословясь! Помоги нам, Господи! – промолвил он перекрестившись. С этими словами прильнул к прицелу, взвел курок и нажал на гашетку. «Максим» задрожал и застонал каналом ствола и всеми фибрами своего металлического существа…
Кавалеристы Туркестанской бригады внезапным ударом еще до утренней молитвы, после первых двух сметающих все живое пулеметных очередей по площади у мечети, ворвались в Кофрун. Жестокая сабельная сеча раскатилась по улицам кишлака. Сопротивлявшихся было немало. Несколько десятков сподвижников Энвера, успев сесть в седло, обнажив сабли, призывая на помощь своих соратников, с криками «Субханалла! Иншалла!» приняли бой. Их посекли первыми и сразу. Бойцы Туркестанской бригады не щадили никого, ссекая головы и руки всем, кто оказывал сопротивление. Многие басмачи отстреливались, засев в домах, но этих быстро выкуривали, бросая гранаты в окна. Воины Аллаха не выдержали дерзкого, ошеломляющего удара. Энвер без халата и сапог еще нежился в постели, когда под его окном засверкали клинки. Незаметно распахнув окно и выпрыгнув в него в исподнем, он поскакал в горы.