Откровенно говоря, ни в биологическом, ни в интеллектуальном смысле Испания не была более уникальна, чем другие страны. Ее отличие от них крылось лишь в более медленном развитии. Испанские проблемы всегда считались проблемами остальной Европы. Все ее гражданские войны имели много общего с общеевропейской гражданской войной, которая длилась с времен Ренессанса. Те испанцы, которые пытались преобразовать свою национальную гордость в политическую идеологию, идеализировали некоторые сохраняющиеся в Испании аспекты доиндустриального европейского общества, включая преувеличенное чувство личного достоинства и отсутствие стремления к материальному обогащению, а также давнюю нескрываемую склонность к насилию. И если говорить об обществе как таковом, то такая окостенелость могла сохранять только форму, а не его суть.
В широком смысле слова испанская Гражданская война явилась результатом появления в Испании основополагающих европейских идей. Ведь еще с начала XVI столетия каждое из ведущих политических движений Европы с огромным энтузиазмом воспринималось одной группой испанцев и встречало столь же яростное неприятие другой. Ни та ни другая сторона не выражали ни малейшего желания искать компромисс. Всеобщий католицизм Габсбургов, абсолютизм Бурбонов, революционный либерализм Франции, романтический, а потом и коммерческий сепаратизм, социализм, анархизм, коммунизм и фашизм – все эти концепции, за исключением последних, попав в Испанию, обретали предельно резкие контрасты света и тени. Это, кстати, является характерной особенностью испанского пейзажа, которую прекрасно отражал в своих полотнах Рибера. Острота, с которой эти политические идеи в Испании противостояли друг другу, являлась специфической испанской особенностью. Никто не мог быть более преданным сторонником абсолютизма, чем испанец. Никто, кроме испанских либералов, не демонстрировал столь отчетливо все достоинства и недостатки либерализма. Испанские анархисты стали единственными в европейской истории, которые оказали хоть какое-то воздействие на ход событий. Даже в 1936 году в кортесах были сторонники всех вышеназванных идей (кроме анархистов, которые бойкотировали выборы), хотя некоторым из них минуло четыреста лет от роду. Испания стала лакмусовой бумажкой для политизированной Европы. Сторонники каждого направления мечтали о всепоглощающем господстве только их взглядов и о том, чтобы остальные были устранены с той же решительностью и неуклонностью, с которой в XVI столетии из страны были изгнаны мавры и евреи. Каждая группа старалась придерживаться взглядов испанского генерала XIX века Нарваэса, который, когда его на смертном одре спросили, прощает ли он своих врагов, ответил: «Своих врагов? Их у меня нету. Я их всех перестрелял».
Тем не менее испанская Гражданская война, начавшаяся в 1936 году, неизбежно должна была стать общеевропейским кризисом. Так же как во время Войны за испанское наследство, Войны за независимость и карлистских войн, многие обитатели остальной Европы с 1936-го по 1939 год оказались втянутыми в испанский конфликт. Идеи, владевшие Европой, бросили испанцев в горнило войны. Ведущие государства Европы вступили военный конфликт по просьбе самих испанцев. И теперь им пришлось взять на себя ответственность за его развитие, оказывая помощь той или иной стороне, когда им казалось, что она проигрывает. В течение всей войны отвращение и тяга – чувства, которые остальная Европа всегда испытывала к Испании, а Испания к ней, – находили отражение в дипломатических оценках этой борьбы. И наконец, последняя кампания этой войны стала возможной благодаря помощи со стороны, которая пришла в самый критический момент. Но этого следовало ожидать. Испанец, даже такой приверженец либерализма, как профессор Альтамира, может написать историю Испании, не упоминая о герцоге Веллингтоне. А ведь, не будь его, Бонапарт мог бы взойти на королевский престол в Мадриде.
1 Он цитирует эту строчку в своих мемуарах, когда насмешливо вспоминает обещание, данное Сальвадором де Мадарьягой, представителем Испании в Лиге Наций (Испания неизменно была самым истовым ее членом), поддержать систему коллективной безопасности во время абиссинского кризиса 1935 года.
2 В 1935 году почти 50 процентов испанского экспорта уходило в Соединенное Королевство, которое обеспечивало 17 процентов импорта в Испанию.
Глава 25
Республика просит помощи у Франции. – Блюм соглашается. – Франко обращается за помощью к Муссолини. – Реакция на войну в Москве. – Сталин раздумывает. – Тольятти, Дюкло, Видали и Герё отправляются в Испанию. – Франко взывает к Гитлеру. – Блюм и Дельбос летят в Лондон. – Совет Идена. – Условия Англии.
В ночь на 19 июля Хираль, новый премьер-министр республики, послал телеграмму en clair1 премьер-министру Франции: «Обеспокоены опасным военным переворотом. Просим незамедлительно помочь нам оружием и самолетами. Братски ваш Хираль»2. Тот экстраординарный факт, что испанский премьер-министр предпочитает обратиться непосредственно к своему французскому коллеге, объясняется характером подписи. Хиралю, ныне ставшему лидером Народного фронта Испании, вполне естественно предполагать, что Леон Блюм, глава правительства французского Народного фронта, скорее всего, отнесется к нему с большей симпатией и пониманием, чем испанский посол в Париже Карденас, дипломат старой школы3.
Леон Блюм, этот темпераментный и страстный француз, занимал пост премьер-министра Франции лишь с 5 июня, возглавляя кабинет министров из социалистов и радикалов, который пользовался поддержкой коммунистов. Как и правительство Испанской республики, он был сформирован в результате победы предвыборного альянса Народного фронта. Будучи пацифистом по своим взглядам, полный желания решить все социальные проблемы у себя дома, Блюм тем не менее, как и его коллеги, сразу понял, что обращение Испанской республики имеет для них исключительно важное значение. Ибо в это время в Париже, Лионе и других городах Франции непрестанно шли уличные бои между левыми и правыми, между группами социалистов или коммунистов и фашистов. Часто создавалось впечатление, что даже во Франции фашистский переворот не заставит себя ждать. Симпатии к республике поддерживались и стратегическими расчетами, поскольку националистическая Испания, скорее всего, будет испытывать враждебность к французскому Народному фронту, если даже не к самой Франции. И когда утром 20 июля Леон Блюм получил телеграмму Хираля, он спешно пригласил к себе министра иностранных дел Ивона Дельбоса и военного министра Эдуарда Даладье. Оба они были радикалами. И хотя, скорее всего, симпатизировали не столько Испанской республике, сколько социалистам – членам ее кабинета министров, все трое тут же согласились помочь Хиралю.
В тот же день генерал Франко послал Луиса Болина на «Стремительном драконе», за штурвалом которого все так же сидел капитан Бебб, в Биарриц, где тот взял на борт Луку де Тену, редактора монархистской газеты «ABC». Он проконсультировался с Хуаном Марчем, чья финансовая поддержка становилась особенно важной именно сейчас, когда мятеж явно перерастал в гражданскую войну. Лука де Тена и Болин вылетели в Рим, где обратились к итальянскому правительству с просьбой о поставке военных материалов. В то же самое время в своем коммюнике националисты гордо объявили: «На кону стоят не только интересы Испании, звук наших труб разносится во все стороны от Гибралтара».
На следующий день, во вторник 21 июля, первая реакция на испанский кризис появилась и в Москве. Коминтерн и Профинтерн (организация, созданная для координации действий коммунистов в профсоюзах) созвали общее собрание.
Идея помощи республике получила мощную поддержку. Было решено созвать следующее собрание 26 июля в Праге.
Реакция Сталина и советского правительства на начало испанской войны (какую бы роль в ней раньше ни играли испанские коммунисты) прежде всего диктовалась ответом на вопрос, в какой мере она скажется на текущих потребностях советской внешней политики. Если, как в Китае в 1926 году (и возможно, как с греческими коммунистами в 1947 году), коммунистическое сопротивление будет необходимо принести в жертву, значит, так тому и быть – и потом уже последуют долгие казуистические оправдания этого поступка. В Европе советское правительство, вне всяких сомнений, откровенно опасалось нацистской Германии. Советский режим фактически родился после трех лет Гражданской войны, длившейся с 1917-го по 1920 год, которая заметно сказалась на опасениях советских людей, не желающих еще одной войны. Страх нового конфликта заставил Россию выйти из своей изоляции в конце 1920 года, вступить в Лигу Наций в 1934 году и в следующем году заключить с Францией союз. Литвинов, советский министр иностранных дел, красноречиво выступал в Лиге Наций, призывая к созданию системы коллективной безопасности, которая должна была включать экономические и военные санкции против нарушителей соглашения – то есть против Германии, Италии и Японии4. Победа националистов в Гражданской войне в Испании могла означать, что Франция с трех сторон будет окружена потенциально враждебными ей странами. В таком случае Германии будет проще напасть на Россию, не опасаясь удара Франции с тыла. В силу этой сомнительной причины советское правительство имело серьезные основания помешать победе националистов.
Кроме того, война в Испании предоставляла Испанской коммунистической партии с ее дисциплиной, умелой пропагандой, ее престижем, проистекающим из тесных связей с Россией, великолепную возможность создать в Испании второе коммунистическое государство. Но победа коммунистов встревожила бы Англию и Францию, две влиятельные силы, с которыми Россия в силу дипломатических соображений хотела бы сблизиться. Скорее всего, это вызвало бы крупномасштабную войну. Она бы дорого обошлась России. В силу этих причин Сталин не отдавал приказов Испанской коммунистической партии и своим главным агентам Кодовилье и Степанову в полной мере использовать все свои возможности, чтобы обрести контроль над Испанской республикой. Не посылал он и оружие в Испанию.