Гневу правых не было предела, хотя собственно правительство не имело отношения к убийству. Те, кто скоро назвался «националистами», всегда твердили, что убийство Кальво Сотело стало последней каплей. Но это не так: к моменту этого убийства в Мадриде гражданские заговорщики Лука де Тена, Хуан де ла Сиерва и Луис Болин арендовали в Лондоне на деньги Хуана Марча самолет марки «Havilland Dragon Rapid», и он уже летел в Лас-Пальмас за генералом Франко, чтобы доставить его в Касабланку, а оттуда в Тетуан, в Африканскую армию. Кроме того, Мола отдал развернутые приказы с инструкциями о начале мятежа между 10 и 20 июля. Фалангисты уже несколько месяцев тайно координировали свои действия с мятежными офицерами, ожидая, когда прозвучит пароль «Ковадонга» – затрагивающее глубинные чувства название места, откуда некогда началась испанская Реконкиста. 29 июня Примо де Ривера сумел передать из своей тюремной камеры приказ Испанской Фаланге присоединиться к мятежу.
С другой стороны, националисты могут настаивать на том, что личная непричастность членов правительства к убийству вожака оппозиции полицейскими чинами не имеет значения. Они восставали не против избранной власти, а против ее полного отсутствия, наглядно продемонстрированного убийством Кальво Сотело. Хотя подготовка к мятежу уже шла полным ходом, убийство Кальво Сотело сделало сторонниками мятежников гораздо больше людей, чем их насчитывалось прежде.
Несмотря на все признаки приготовления к их свержению, лидеры республики никак не могли поверить в страшную правду. Поведение Асаньи и Касареса Кироги отчасти походило на поведение Чемберлена перед лицом гитлеровской угрозы. Похоже, президент республики утратил всякое политическое чутье. Моменты уныния сменялись у него всплесками эйфории. Он и Касарес Кирога не желали слушать даже предостережения верных республике генералов, Прието, депутата-коммунистки Долорес Ибаррури, прозванной «Пассионария», пытавшейся рассказать Касаресу Кироге о приготовлениях Молы в Памплоне. Глава правительства упорно твердил, что «Мола верен республике». Величайший парадокс либеральной республики в лице ее правительства заключался в том, что она не смела защищаться от собственной армии, не вооружила рабочих, отдавших за нее свои голоса.
Несмотря на крайне напряженную атмосферу третьей недели июля, жизнь двигалась привычной колеей. Средний класс по традиции отправлялся в отпуска. Совсем немногие из этих людей догадывались, что само их существование зависит от того, уедут ли они куда-нибудь (и куда именно) или останутся дома.
Часть вторая. Война двух Испаний
Глава 6. Мятеж генералов
Генералы планировали начать государственный переворот с восстания гарнизонов в Испанском Марокко, а затем – по всей Испании. Успех этих выступлений зависел не столько от численности мятежников, сколько от ставки на психологический эффект от их стремительности и беспощадности. Немедленный переворот генералам-мятежникам не удался, но и республике не удалось подавить их бунт в первые двое суток – на самом важном этапе всей войны, когда решалась судьба целых регионов.
При столь быстром разворачивании спирали кризиса нерешительность республиканского правительства имела фатальные последствия, ибо неуверенность в самом начале событий неизбежно привела их к «позиции обороняющегося». Премьер не решился вооружить ВСТ и НКТ и отказался отойти от соблюдения конституции государства, хотя само государство, атакованное своим «спинным хребтом», практически прекратило существование. Промедление с раздачей оружия не позволило прибегнуть к упреждающим ударам и к контрнаступлению против мятежных военных. «Республиканские власти были не готовы дать нам оружие, – вспоминал плотник из Севильи, – потому что боялись рабочего класса больше чем армии. Мы, коммунисты, не разделяли уверенности правительства, что восстание будет задушено в 24 часа»[130].
Республиканцы пытались делать хорошую мину при плохой игре, настаивая, что «сопротивление означает победу», как гласил один из их будущих лозунгов. Даже во время восстания депутат-коммунистка Пассионария была верна этой соблазнительной, но опасной идее, провозгласив знаменитый лозунг «No Pasarán!» («они не пройдут!») – плагиат фразы Петена, произнесенной под Верденом.
Заговорщикам редко удавалось застать противника полностью врасплох, но им на руку играли сомнения и неразбериха. Если рабочие следовали совету своего гражданского губернатора, боявшегося спровоцировать местный гарнизон на мятеж, то их ждал разгром: за нерешительность они платили своими жизнями. Но если они с самого начала демонстрировали готовность к штурму казарм, то к ним присоединялась большая часть военизированных формирований – и гарнизон сдавался.
Согласно окончательным приказам, разосланным генералом Молой в шифрованных телеграммах, Африканской армии надлежало взбунтоваться в 5 часов утра 18 июля, армии в материковой Испании – через сутки после этого. Эти сутки требовались Африканской армии для обеспечения ее дальнейшей безопасной переправки силами ВМФ из Марокко на побережье Андалусии.
Мятежные военачальники могли полностью рассчитывать на эти силы, в которых не служили призывники: эта армия была регулярной, вернее, наемной и доказала свою надежность при подавлении восстания в Астурии. Мало кто из ее офицеров симпатизировал либералам – возможно, потому, что вера в «национальные ценности» всегда сильнее, чем в метрополию. Они презирали политиканов и люто ненавидели «красных», относя к ним либералов и всех противников правой диктатуры. Эти настроения ясно выразил в своих инструкциях восставшим Мола: «Кто не с нами, тот против нас».
Наиболее элитной и при этом самой косной и закрытой военной структурой был Иностранный легион. Легионеры, по большей части беглые осужденные и преступники, исповедовали культ мужественности и крови. Их учили с пользой приносить себя в жертву под боевой клич «Viva la Muerte!» («да здравствует смерть!»). Организационно легион состоял из «бандер» – уменьшенных батальонов с собственной легкой артиллерией. Что до марокканских войск, то они состояли из «таборов» в 250 человек каждый. В этих войсках, известных как «регуларес», служили выходцы из племен, населявших горную область Риф, под командованием офицеров-испанцев. Они доказали свирепость и силу боевого духа, успешно сопротивляясь колониальной власти в первой четверти века. Самым их важным умением было, наверное, мастерство быстрого незаметного перемещения с использованием рельефа местности. Это было их явным преимуществом в сравнении с испанской показной храбростью. Марокканцев заманивали в армию, суля более высокий заработок по сравнению с тем, что платили французские колониальные власти, и единовременную выплату новобранцу премии в размере двухмесячного жалованья. Безработица в Испанском Марокко гнала в армию тысячи людей[131].
С захватом Испанского Марокко у мятежников не дожно было возникнуть никаких сложностей: верность республике сохранила там лишь горстка офицеров, и легионеры, не задавая вопросов, подчинились приказу выступить. Марокканцам-«регуларес» сказали, что республика намерена «упразднить Аллаха», а рабочие-испанцы, почти безоружные и мало контактировавшие с туземным населением, оказались в полной изоляции.
К середине дня 17 июля в марокканском городе Мелилья стало известно о плане на следующее утро, однако генерал Ромералес, верный республиканец, но притом «самый толстый и самый легковерный из всех 400 испанских генералов»[132], никак не мог решиться арестовать офицеров-заговорщиков[133]. Полковник Сегуи проявил больше прыти и арестовал самого генерала, решив, что промедление опасно, хотя другие заговорщики еще не были готовы. Штурмовую гвардию убедили присоединиться к восстанию, были быстро заняты ключевые здания города. Иностранный легион и «регуларес» атаковали Casa Del Pueblo (Народный дом), где до конца оборонялись профсоюзные активисты. Пока подавлялись остававшиеся очаги сопротивления, полковник Сегуи арестовал генерала Ромералеса и мэра[134], о чем сообщил командирам гарнизонов Тетуана и Сеуты полковникам Сайнсу де Буруаге и Ягуэ. Телеграмма об этих преждевременных действиях ушла также в Лас-Пальмас, генералу Франко.
В 6:10 утра следующего дня Франко прислал ответ: «Слава героической Африканской армии Испании превыше всего. Получаю воодушевленные приветствия присоединяющихся к вам гарнизонов и всех других товарищей на полуострове в эти исторические мгновения. Свято верю в победу. Да здравствует Испания и честь!» Тот же самый текст был отправлен всем соединениям в метрополии, в штаб на Балеарских островах, командиру кавалеристской дивизии и на базы ВМФ[135]. В Лас-Пальмасе Франко вывел войска на улицы, где они вместе с фалангистами осадили правительственные здания и добились их сдачи. Передав командование на Канарских островах генералу Оргасу, Франко морем отправился на аэродром, куда прибыл в 3 часа дня 18 июля[136].
На закате 17 июля командиры легиона и «регуларес» вывели свои войска на позиции в других гарнизонных городах Испанского Марокко. Были оперативно заняты места сосредоточения рабочих-испанцев, в профсоюзных активистов стреляли без предупреждения. Объявление о всеобщей забастовке было не более чем смелым жестом: всюду уже свирепствовали марокканцы-«регуларес». В Лараче рабочие всю ночь отчаянно дрались, ведя огонь из малочисленного оружия, но в Сеуте легионеры Ягуэ всего за два часа с небольшим подавили сопротивление, убив мэра. Все это время занимавший пост командующего в Марокко генерал Гомес Морато провел за игрой в карты. Мятежные офицеры ненавидели его за участие в перетасовке правительства Асаньи. Он ничего не знал о восстании, пока ему в казино не позвонил и