Худшие расправы имели место в республиканской зоне Испании в первые несколько дней, хотя ситуация в разных областях была различной. В бедствовавших районах проявлялось куда больше свирепости, особенно в Новой Кастилии, где от рук левых в течение войны погибло более 2 тысяч человек. В Толедо 20–31 июля было убито 400 человек, в Сьюдад-Реале – 600 за август и сентябрь. Дикие эксцессы происходили кое-где в Андалусии, например в Ронде, где людей сбрасывали со скал (Хемингуэй красочно описал этот факт в романе «По ком звонит колокол»). Но в Ронде, как во многих городах и деревнях, казни совершали пришлые люди: это явление имеет много сходства с событиями XIX века, когда крестьяне поджигали церковь не в своей, а в соседней деревне.
В Малаге до 27 июля было мало случаев насилия – но в этот день авиация националистов разбомбила рынок, где погибли женщины и дети. Этот налет, последовавший за хвастовством Кейпо де Льяно по радио, что ему известно от шпионов обо всем, что происходит в городе, сильно разъярил жителей. Подозреваемых в симпатии к националистам вытащили из тюрьмы и застрелили у ближайшей стенки; последовали облавы в зажиточных кварталах города. Всего в Малаге с конца июля до конца сентября убили 1100 человек, включая генерала Пакстота. На эти же даты пришелся пик расправ в Валенсии и Аликанте – в этой области было убито 4715 человек.
Главными свойствами ситуации в республиканской зоне были почти полная бесконтрольность в первые дни восстания, волна стремительных расправ и попытки левого и республиканского руководства остановить насилие. Позднее в Мадриде снова произошло несколько вспышек беззакония. В конце октября 31 заключенного, включая Рамиро де Маэсту[197], автора «Защиты Испанидад», и Рамиро Ледесма Рамоса, основателя Союза национал-синдикалистского наступления (JONS), вывели из тюрьмы де Лас-Вентас и расстреляли. Еще более отвратительное событие произошло в ноябре, когда силы Франко находились на подступах к Мадриду: 2 тысячи заключенных расстреляли вместо эвакуации в тыл во избежание их освобождения националистами.
В сентябре «правительство единства» Ларго Кабальеро в составе социалистов, республиканцев и коммунистов предприняло твердые шаги по восстановлению законности и порядка. Оно учредило народные трибуналы, бывшие, при всем несовершенстве, шагом вперед, и муниципальные советы вместо патрулей, членов которых отправили на фронт – в результате число грабежей и убийств быстро сократилось.
Даже в разгар насилия лидеры всех партий и организаций делали все возможное для спасения людей. В Мадриде президент Асанья сумел спасти монахов из своего старого колледжа в Эскориале. Министр внутренних дел Гаранса спас Хоакина Руис-Хименеса[198]. Пассионария вступалась за многих, включая монахинь, так же поступал Хуан Негрин и многие другие. В Каталонии Компанис, Вентура Гассоль, Фредерик Эскофет и другие руководители Женералитата, ректор университета Пере Бош-Гимпера, вожак анархо-синдикалистов Хоан Пейро и другие громко осуждали убийства и помогли сотням возможных жертв бежать или покинуть страну. Так происходило не только в больших городах. Во многих городах поменьше и в деревнях гражданские губернаторы, учителя, мэры и прочие делали все возможное для защиты заключенных от самосуда, даже когда силы националистов уже стояли на пороге[199].
В общей сложности за период Гражданской войны в республиканской зоне набралось 38 тысяч жертв красного террора – почти половина из них погибла в Мадриде (8815) и в Каталонии (8352) весной-осенью 1936 года[200]. Когда волна расправ улеглась, республиканцы испытывали к ним смешанные чувства. Большинство чувствовало отвращение к казням: анархистка-интеллектуалка Федерика Монтсени говорила о «кровожадности, в которой раньше нельзя было заподозрить честного человека». Пассионария неоднократно вступалась за обреченных, но другие коммунисты относились к насилию фаталистически. Посол Сталина, как говорят, сказал, пожав плечами, что в такое время всегда всплывает пена[201]. Сомнительный довод, что насилие другой стороны было куда хуже, стал использоваться только в 1937 году, когда набрала силу республиканская пропаганда. Но разница в закономерностях насилия значила, наверное, даже больше, чем точное число жертв.
Глава 9. Белый террор
Убийства и репрессии в «белой» части Испании действительно подчинялись совсем другой закономерности. Понятие limpieza, «зачистка», стало важнейшей частью стратегии мятежа, и этот процесс начинался немедленно после занятия той или иной области.
В инструкциях генерала Молы по марокканской зоне от 30 июля войскам приказывалось «уничтожать левые элементы, коммунистов, анархистов, профсоюзников, масонов, других»[202]. Генерал Кейпо де Льяно, характеризовавший свое движение как «чистку испанского народа», не перечислял «враждебных партий», а просто называл врагом любого, кто симпатизирует «современным социальным течениям или просто движениям демократического и либерального направления»[203].
Националисты считали своим долгом интенсивное подавление и даже уничтожение всех ростков демократии, расцветших при республике, к тому же им приходилось расправляться с враждебным большинством во многих частях страны. Один из пресс-атташе генерала Франко, капитан Гонсало де Агилера, даже сказал американскому журналисту Джону Уитакеру, что им приходится «убивать, убивать, убивать» всех красных, «истребить треть мужского населения и очистить страну от пролетариата»[204].
Между июлем 1936 и началом 1937 года националисты разрешали «произвольные» убийства под прикрытием войны, но вскоре репрессии приобрели плановый, управляемый и методический характер, их поощряло военное и гражданское руководство и благословляла католическая церковь.
Репрессии в националистской Испании начинались сразу после захвата района. Первыми убивали (не считая захваченных в бою – тех часто пристреливали на месте) профсоюзных вожаков и представителей республиканской власти, в первую очередь гражданских губернаторов и мэров, а также других сохранивших лояльность чиновников. С самого начала уничтожали даже тех республиканцев, кому обещали жизнь в обмен на сдачу.
Убивали или бросали в тюрьмы также офицеров, сохранивших верность правительству. По армейской традиции офицеров-лоялистов и нейтралов полагалось при возможности отдавать под военный трибунал. Колеблющихся чаще арестовывали, а тех, кто продолжал служить правительству, включая семерых генералов и одного адмирала, расстреляли на месте за «мятеж». Эта поразительная подмена понятий происходила и в ВМФ, где националисты называли «мятежниками» моряков, следовавших указаниям Министерства ВМФ.
С продвижением войск поднималась новая, еще более мощная волна расправ: Фаланга, а кое-где и карлисты приступали к безжалостным массовым чисткам. Их целью были профсоюзные вожаки, правительственные чиновники, левоцентристские политики (были расстреляны 40 депутатов кортесов от Народного фронта)[205], интеллигенция, учителя[206], врачи, даже машинистки революционных комитетов. Фактически в опасности был любой, кто подозревался в голосовании за Народный фронт. В Уэске расстреляли сто человек, обвиненных в принадлежности к масонам, хотя в городской ложе не насчитывалось и дюжины членов[207].
Двойниками республиканских «чека» на контролируемой националистами территории были местные комитеты, обычно включавшие видных «правых» вроде главного землевладельца, командира местной Гражданской гвардии, фалангиста и очень часто священника, хотя некоторые с риском для своей жизни пытались предотвратить расправы, Комитет обычно разбирался со всеми известными или подозреваемыми либералами, масонами и левыми. Кто-то из арестованных мог наговаривать на других в панической попытке спасти свою жизнь, но чаще жертвы были или потрясены, или отчаянно дерзки. На казнь их тащили со скрученными за спиной веревкой или проволокой руками. В Наварре священник оптом отпускал баскским националистам грехи перед расстрельным рвом, в большинстве же случаев приговоренных группами ставили у кладбищенской стены. Те, кто желал умереть с достоинством, кричали «Viva la Republica!» или «Viva la Libertad!» – подобно тому, как приговоренные к смерти националисты восклицали «Viva España!».
Фаланга часто подбирала себе жертв в местной тюрьме, если вне ее не удавалось найти подходящих кандидатов на казнь, – в одной только Гранаде так расстались с жизнью 2 тысячи человек. Неизвестно, какова была доля схваченных дома или на работе и потом расстрелянных ночью, при свете автомобильных фар. Слыша ночной порой отдаленные выстрелы, люди, позабыв про сон, испуганно крестились в своих постелях. Трупы «клиентов», как их часто называли, оставляли на виду – на грудь профсоюзникам клали в качестве доказательства вины их членские карточки.
Кое-где – например в Севилье или Уэльве – палачи использовали специальные грузовики, прозванные «мясными фургонами», отвозившие тела на кладбища[208], хотя иногда трупы оставляли на виду как предостережение. Так поступили с телом матери коммунистического вожака Сатурнино Барнеро, пролежавшим на севильской площади Пумарехо несколько дней. В Уэльве долго лежало на тротуаре тело кондитера, швырнувшего сандалию в генерала Санхурхо после неудавшегося путча в августе 1932 года. Практика выставления трупов напоказ продолжалась довольно долго