К 10 августа Ягуэ, преодолев 300 километров, достиг Мериды. Южнее города, у римского моста через реку Гвадиана, силы Асенсио[294] натолкнулись на ожесточенное сопротивление. Городской комитет обороны возглавила Анита Лопес, душа обороны. Когда силы Ягуэ ворвались в ту ночь в город и учинили бойню, она была казнена вместе с другими выжившими защитниками[295]. Назавтра милиция Мериды контратаковала с помощью присланного из Мадрида сильного отряда штурмовой и Гражданской гвардии. Ягуэ пришлось оставить часть своих сил для их сдерживания, а самому ударить по Бадахосу, находящемуся западнее, на границе с Португалией. На этом отклонении от главного направления наступления настоял Франко: он не хотел оставлять противнику плацдарм у себя в тылу, кроме того, стремился показать, что северная и южная части националистской зоны отныне соединены.
Бадахос обороняла плохо вооруженная милиция численностью не более 2 тысяч человек и 500 человек регулярных войск под командованием полковника Пуигденгольяса[296]. Им пришлось подавлять гражданскую гвардию, перед самым подходом Ягуэ выступившую на его стороне.
14 августа войска Ягуэ заняли позиции перед городскими стенами. В 17:30 началась атака с двух сторон: Иностранный легион штурмовал под прикрытием артиллерии двое городских ворот, город бомбила авиация. Колониальные войска ворвались в город, и началась резня. Беря дом за домом, швыряя гранаты и орудуя штыками, «регуларес» не разбирали, боец перед ними или штатский. Милиционеров расстреливали даже на ступенях алтаря внутри собора. Выживших согнали на арену. Многих тошнило от запаха крови.
Последовавший грабеж, при котором не пощадили и имущество националистов, один из офицеров назвал «военным налогом, выплачиваемым за спасение». Офицеры организовывали переправку добычи «регуларес» их семьям в Марокко, так как это помогало вербовке в армию. Легионеры не обременяли себя бесполезным снаряжением, арабы же подбирали все. Заглядывая в рот убитым, они вышибали ударами прикладов золотые зубы.
Выйдя 2 сентября в долину Тахо, Ягуэ повернул на восток. Он уже приказал Асенсио и Кастехону наступать по нагорью южнее реки на Навальмораль-де-ла-Мата. Их неудачно атаковала интернациональная эскадрилья, сколоченная усилиями французского писателя Андре Мальро, а затем начался бой с 8-тысячной милицией генерала Рикельме. Однако быстро развернувшиеся колониальные войска ударили во фланг республиканским силам и обратили их в беспорядочное бегство. Тактика марокканских войск создавала эффект неожиданности и повергала неопытную городскую милицию в панику. Однако оставались независимые отряды, атаковавшие и теснившие колониальные войска методами партизанской войны.
Ягуэ не собирался сбавлять набранный темп. Он рвался к Талавера-де-ла-Рейна, единственному крупному городу на пути к Мадриду. Стремительность и успешность его наступления деморализовали поджидавшую его там 10-тысячную милицию. Африканская армия уже казалась непобедимой. Обхода с фланга и артобстрела снова хватило для того, чтобы республиканцы начали отступать. Вечером 3 сентября дорогу на Мадрид усеивало брошенное вооружение. До столицы оставалось всего 100 километров.
За четыре недели Ягуэ преодолел около 500 километров. Это достижение, пусть и объяснимое, учитывая опыт и выучку войск, отвлекло внимание от действий Мола в Басконии. Последующее поведение Африканской армии до сих пор вызывает споры. Франко не торопился на северо-восток, к Мадриду, не думал о сохранении инерции наступления, которая не позволила бы столице толком подготовиться к обороне. Вместо этого он переместил ось продвижения к юго-востоку, сделав его целью Толедо, где националисты продолжали оборонять Алькасар. Ягуэ резко воспротивился этому решению, за что Франко заменил его Варелой, взявшим 18 сентября Ронду[297].
Многие очевидцы отмечали, что политические амбиции Франко подкреплялись его прозорливостью. Оборона Алькасара превратилась в самый мощный источник националистической пропаганды. Стойкость его защитников была превознесена чуть ли не с религиозным пафосом[298]. На том этапе Франко еще оставался просто первым среди равных. Зато роль «спасителя Алькасара» сделала бы его несменяемым лидером националистического движения. Выдвигалось, конечно, возражение, что, мол, то же самое произошло бы и в результате взятия Мадрида. Но достигнуть этого было не в пример труднее: одно дело обойти и разгромить необученную милицию и совсем другое – зачистить такой крупный город. Франко был слишком хитер, чтобы безосновательно рисковать еще до официального утверждения его лидерского положения.
При всей опасности недовольства затяжной войной со стороны иностранных финансистов и прочих «друзей», оказывавших помощь мятежникам, заставить их передумать могло только крупное поражение. Франко не верил в улучшение в ближайшем будущем боевых качеств и вооружения мадридской милиции. Поэтому он мог себе позволить подождать еще пару недель, пока не подтянется подкрепление. Пусть не Франко, а Мола хвастался, что ему остались считаные дни, прежде чем выпить кофе на Гран-Виа, но даже он не ждал, что сопротивление Мадрида так затянется. Есть версия, что Франко намеренно замедлял наступление, чтобы успеть провести чистку своих тылов от потенциальных оппонентов. Итальянский генерал Марио Роатта[299] рассказывал гораздо позднее, что Кейпо де Льяно сравнивал медлительную военную операцию с «прессом для отжима оливкового масла, так как ее целью было занять и умиротворить, деревня за деревней, всю зону»[300].
Весь август войска милиции, осаждавшие Алькасар, недооценивали как стремительность наступления Ягуэ, так и стойкость защитников крепости. На баррикадах, окружавших военную академию, царила расслабленная атмосфера. Огромное количество патронов было растрачено впустую, в бессмысленной стрельбе по толстым стенам. Со временем подтянулась артиллерия, включая 175-миллиметровую, но даже она разрушила в конце концов только надстройку крепости. Алькасар оказался айсбергом, вся его сила была сосредоточена в невидимой взору скале. Разворачивались воистину бунюэлевские сцены: милиционеры в соломенных шляпах, защищавших их от солнца, лежали на матрасах за своими баррикадами и обменивались оскорблениями с защитниками Алькасара, гражданскими гвардейцами. Дважды в день по молчаливому соглашению сторон огонь прекращался, чтобы слепой нищий прошел своим привычным маршрутом по улице Кармен, разделявшей противников.
Самой серьезной психологической ошибкой, допущенной республиканцами при осаде, было взятие в заложники сына полковника Москардо, Луиса. 23 июля местный адвокат Кандидо Кабельо позвонил в Алькасар и предупредил, что Луиса расстреляют, если защитники не сдадутся. Москардо ответил отказом и, по версии националистов, сказал сыну, которому дали трубку, умереть храбро. Тот был расстрелян только через месяц, в качестве возмездия за воздушный налет[301]. Эта драматическая история заслонила тот факт, что сотню заложников, среди которых были женщины и дети, запертых защитниками Алькасара в крепости в начале осады, больше никто не видел[302].
Все это не помешало превратить Алькасар в возвышенный символ националистического движения. Защитники, поверив, что Луиса расстреляли на месте, уже не могли помыслить о капитуляции. Эту историю использовали как моральный урок на всей территории националистов. Кроме того, версия убийства левыми 107 священников в Толедо, центре испанского католицизма, позволила развернуть все происходящее в «крестовый поход против атеистов». Пошли в дело даже патриархи Авраам и Исаак, Сам Господь Бог и Иисус Христос. Проводились драматические параллели с эпизодами из испанской истории – выдачей Филиппом II своего сына на казнь инквизиции или согласием Алонсо Гусмана с тем, чтобы мавры распяли его сына под стенами осажденной в XIII веке Тарифы. Пресса националистов и ее подпевалы за рубежом восхваляли подвиги курсантов Алькасара. На самом деле их там оставалось совсем немного, ведь восстание началось в период летних каникул в академии. Героически оборонялись, сковывая значительные силы республиканцев, не курсанты, а не стяжавшие громкой славы гражданские гвардейцы.
В сентябре быстрое приближение Африканской армии убедило осаждавших в серьезности положения. В скале под крепостью пробили подкопы, и на глазах у мировой прессы один угол Алькасара был взорван. Однако то, что внутри крепости удерживали женщин и детей, сделало эти пропагандистские усилия контрпродуктивными, а гора обломков стала препятствием, заставившим отложить штурм.
В конце сентября подкрепление под командованием Варелы подошло на опасно близкое расстояние. Часть милиции проявила стойкость и отважно вступила в бой с колониальными войсками, но большинство обратилось в бегство, чтобы укрыться в Аранхуэсе. Варела не выполнил обещание Москардо пощадить сдавшихся: по крутым узким улочкам города хлынула кровь милиционеров. Многие из них предпочли сдаче самоубийство. Очаги сопротивления выжигались огнем, в госпитале Святого Иоанна Крестителя двести оставшихся в койках раненых забросали гранатами и добили штыками[303]. Говорили также, что войска националистов выгнали из родильного отделения двадцать беременных женщин и расстреляли их у кладбищенской стены[304].
Москардо – прямая тощая фигура в пропыленном мундире, – дождавшись Варелу, доложил: «Sin novedad en el Alcazar» («В Алькасаре без новостей»). Слова «sin novedad» были также паролем, обозначавшим желание присоединиться к мятежу, однако раньше полковнику не приходилось его произносить. То же самое он доложил генералу Франко и газет