. Блум, дорожа отношениями с британцами, 8 августа отменил продажу оружия и гражданских самолетов: отныне граница с Испанией была закрыта для любой запрещенной торговли.
Через четыре дня французский поверенный в Лондоне рекомендовал международному комитету по контролю «поспособствовать соглашению и рассмотреть дальнейшие действия». Тем не менее Иден решил объявить, что Британия наложит эмбарго на поставки вооружений, не дожидаясь реакции других держав. Это означало отказ в оружии признанному правительству при частом игнорировании его получения мятежниками, так как британское правительство отказывалось признавать доказательства германского и итальянского вмешательства.
Ради справедливости стоит отметить, что иногда и британское правительство было замечено в беспристрастности. Как следует из одного доклада германского МИДа, британское посольство в Португалии оказало сильное давление на португальские власти с целью добиться запрета на выгрузку с германского судна Usuramo «определенного» груза (вероятно, боеприпасов), вследствие чего кораблю пришлось разгружаться в другом порту[326]. Позднее Франко жаловался германскому послу, что Британия требует от Португалии непризнания его режима[327]. Тем не менее на запрос лейбористской оппозиции правительство Болдуина ответило, что активное выражение симпатии к республиканским властям Испании в данный момент противоречит интересам Великобритании и потому непатриотично.
Политика умиротворения не была изобретением Невилла Чемберлена: она коренилась в тотальном страхе перед большевизмом. Всеобщая забастовка 1926 года и Великая депрессия превратили возможность революции в головную боль консервативных политиков, так что они испытывали смешанные чувства к режимам в Германии и в Италии, раздавившим у себя коммунистов и социалистов. У большей части избирателей после Первой мировой войны также преобладали антивоенные настроения и чувство вины за унижение Германии согласно положениям Версальского договора[328]. К тому же британское население было мало осведомлено о событиях за границей. Как позднее писал британский посланник сэр Эйвон Киркпатрик, «от страны нельзя было ждать просвещенного отношения к ситуации, когда правительство ничего не делало для ее информирования о происходящем»[329].
Когда в Испании вспыхнула гражданская война, Идену пришлось разбираться с ситуацией практически в одиночку. Премьер Стэнли Болдуин был в тот момент болен, потом его отвлек кризис из-за отречения короля. «Надеюсь, – сказал он Идену, – вы постараетесь пока что не слишком беспокоить меня иностранными делами».
Идена трудно было назвать беспристрастным наблюдателем. Некоторые источники сообщают о его словах французскому министру иностранных дел Дельбосу: «…для Англии предпочтительнее победа мятежников, а не республиканцев». Он открыто восхищался Кальво Сотело, провозгласившим себя фашистом и потом убитым республиканцами, возмущался казнями на республиканской территории и молчал о зверствах националистов.
Дипломатические сотрудники снабжали Идена эмоциональными описаниями чинимых республиканцами расправ в столице и в Барселоне. Посол сэр Генри Чилтон был откровенным поклонником националистов и предпочел остаться в Андае вместо того, чтобы вернуться в Мадрид. Правительство прислушивалось к офицерам Королевского ВМФ, поддерживавшим мятежников: на базу британского ВМФ в Гибралтаре хлынули беженцы – сторонники националистов, среди которых британские журналисты настойчиво искали «очевидцев» зверств. Признание Франко в конце июля, что он готов перестрелять пол-Испании, было практически проигнорировано.
Новый офицер Франко по связи с прессой Луис Болин, будучи корреспондентом монархической газеты «ABC» в Лондоне, развернул там неброскую, зато эффективную антиреспубликанскую кампанию, и не без оснований утверждал, что «приобрел немалую репутацию в соответствующих кругах». Важнейшим его союзником был герцог Альба, имевший также титул британского герцога Бервика; Черчилль называл его «кузеном». В аристократических кругах Альба, поклонник всего английского, считался типичным цивилизованным испанцем: его тихие беседы в клубе «Уайтс»[330] были куда влиятельнее массовых демонстраций. В этой обстановке любое выступление в защиту республиканского правительства Испании вызвало бы ужас и просилось бы в карикатуру Бейтмана[331].
Иден не понимал всей исходящей от Гитлера и Муссолини опасности до 1937 года, а против умиротворения открыто выступил только в начале 1938-го. В первой половине гражданской войны он предпочитал равновесие, не желая «ни фашистской, ни коммунистической победы». После событий последних двадцати лет он не без основания считал социальные волнения верной дорогой к коммунистической или фашистской диктатуре. Но отказ продавать оружие республике фактически играл на руку коммунистам и ослаблял некоммунистический левый центр. Летом 1936 года Компартия Испании представляла собой совсем небольшую часть республиканской коалиции. Умелые организационные методы и полная беспринципность помогли ей компенсировать численный проигрыш, однако командные позиции она заняла только благодаря престижу советской военной помощи.
Многие испанские республиканцы наивно верили, что Великобритания сохранит верность собственной традиции XIX века и вступится за аутсайдера. Уверенность, что демократия в конце концов избавит их от диктатуры, сохранялась до 1946 года, через семь лет после завершения гражданской войны. А в 1938 году в Испании царила стопроцентная убежденность, что даже британским консерваторам придется признать необходимость «присоединиться к борьбе с фашизмом» – республиканцы явно недооценивали глубину предрассудков правящих кругов.
Единственным обстоятельством, способным повлиять на британскую внешнюю политику, была прямая опасность, нависшая над традиционными «зонами интересов» Британии, самым уязвимым из которых по-прежнему был морской путь в Индию. Угроза постоянной итальянской оккупации Майорки и нарушение Муссолини «джентльменского соглашения» с Британией заставила Идена пересмотреть прежнюю позицию 7 января 1937 года[332].
До этого же же действия британского ВМФ были удивительными для державы, придерживающейся политики невмешательства: генерал Кинделан[333] получил в Гибралтаре возможность беспрепятственно поддерживать связь с Римом, Берлином и Лиссабоном. Более того, линкор «Queen Elizabeth» встал в заливе Альхесирас, не пропуская в порт военные корабли республиканцев.
Пока республиканское правительство просило о военной помощи Францию, националисты обращались к своим естественным союзникам – Германии и Италии. Доставив Франко в Тетуан 19 июля, Луис Болин полетел в Лиссабон. Там Санхурхо перед самым своим роковым полетом подписал разрешение на приобретение снаряжения для «испанской немарксистской армии».
21 июля Болин прилетел в Рим, где встретился с маркизом де Вьяной, личным секретарем бывшего короля Альфонсо. Вместе они посетили графа Галеаццо Чиано, министра иностранных дел и зятя Муссолини. По словам Болина, «его реакция была воодушевленной и непосредственной. Ни секунды не колеблясь, он пообещал необходимую помощь. «Мы должны покончить с коммунистической угрозой в Средиземноморье!»[334] – вскричал он. Окончательное решение оставалось за Муссолини, убежденным в необходимости помощи после встречи в Танжере итальянских представителей, включая военного атташе и генерального консула, с Франко[335].
30 июля Муссолини отправил Франко через Марокко 12 бомбардировщиков «Савойя-Маркетти-81», 2 транспортных самолета и корабль с горючим и боеприпасами. Три самолета по пути разбились, а один приземлился в Алжире, став прямым доказательством итальянской военной помощи мятежникам. Остальные использовались как воздушное прикрытие для первой переправы националистов через пролив 5 августа.
Муссолини с надеждой ждал появления в Средиземноморье второго фашистского государства, которое будет к тому же его должником. Его стремлением было посоперничать с британской мощью на море и бросить вызов французам в Северной Африке[336]. Союзная Испания могла бы контролировать пролив, захватив Гибралтар, и предоставить итальянцам базы на Балеарских островах, притом что ее флот не смог бы соперничать с итальянским. Захватив Абиссинию, Муссолини всерьез размечтался о могучей Италии, и главной задачей Чиано стало добиться признания «Итальянской империи». Вскоре, 7 августа, за «Савойями» последовали 27 истребителей «Фиат», 5 легких танков «Фиат Ансальдо», 12 полевых пушек, комплекты боеприпасов, обученные экипажи и расчеты. Через шесть дней прилетели три гидросамолета, 19 августа – еще шесть истребителей[337].
Позднее республиканская пропаганда пыталась доказать, располагая захваченными в германском консульстве в Барселоне документами, что фашистское вмешательство было запланировано заранее и что генералы не устроили бы мятеж, не имея этой гарантии. (Националисты, со своей стороны, утверждали, будто нашли в Севилье бумаги, доказывающие заблаговременное планирование коммунистического переворота.) Но на самом деле заговорщики никаких гарантий не получали. В начале лета 1936 года отношения между Италией и Германией были натянутыми, прежде всего ввиду соперничества за Австрию. Именно последующая помощь националистической Испании выковала «ось Рим – Берлин» – фраза, впервые произнесенная Муссолини 1 ноября 1936 года.