Сначала главным звеном связи для передачи директив Коминтерна служила Французская компартия и ее лидеры. Вскоре сообщения о грузах оружия, донесения офицеров ГРУ и советских военных советников стали транслироваться утром или вечером непосредственно на радиостанцию на Воробьевых горах, где теперь высится Московский университет[379].
16 сентября правительство Ларго Кабальеро подписало постановление о создании республиканского посольства в Москве: через пять дней послом назначили врача-социалиста Марселино Паскуа, владевшего русским языком и посещавшего СССР для изучения системы здравоохранения. В Москве доктора Паскуа встретили с большой торжественностью, его принял сам Сталин. Однако республиканское правительство ничего не делало для облегчения Паскуа его задачи[380].
Советские власти знали от своей разведки, НКВД и представителей Коминтерна о критической ситуации, в которой оказалась республика к концу августа. Генсек Французской компартии Морис Торез 16 сентября представил в Коминтерн доклад, где подчеркивалось отсутствие у республики регулярной армии и единоначалия. 22 сентября Кодовилья провозгласил: «Оружие прежде всего!»
В результате советская военная разведка составила чрезвычайный план военной помощи и организации группы ГРУ по его выполнению. План был готов 24 сентября и получил кодовое название «Операция Х». Климент Ворошилов, нарком обороны и давний, еще по Гражданской войне в России, соратник Сталина, через десять дней сообщил в Кремле о готовности к продаже 80–100 танков Т-26 на базе модели «Викерс» и 50–60 истребителей. Сталин дал добро[381].
Важнее количества вооружений было его качество – а оно варьировалось в крайне широком диапазоне. Стрелковое оружие и полевые пушки, часто устаревшие, нередко находились в плохом состоянии: одна партия пушек еще царских времен была прозвана «батареей Екатерины Великой». Десять разновидностей винтовок происходили из восьми разных стран, к ним требовались патроны шести разных калибров. Многие были захвачены в Первую мировую войну, некоторые уже разменяли полвека[382]. Зато танки Т-26, а потом и БТ-5, были очень современными и превосходили аналогичные немецкие модели. Самолеты, новые по советским стандартам, уступали, как быстро выяснилось, своими боевыми и летными качествами новой немецкой авиационной технике, поступившей в следующем году.
Главной преградой для максимального использования всей этой техники было сектантство коммунистов, ревниво охранявших оружие от представителей других партий. Командирам полков часто приходилось вступать в компартию, иначе их подчиненные могли остаться без боеприпасов и медицинской помощи. Советники, особенно командир танковых войск генерал Павлов («Паблито») и советник по авиации Смушкевич, принимали все решения, часто не советуясь с испанскими коллегами. Министр военной авиации Прието столкнулся с тем, что советские советники и старший офицер ВВС – испанец, полковник Идальго де Сиснерос-и-Лопес де Монтенегро, аристократ с сильными коммунистическими симпатиями, – не ставят его в известность даже о том, какие аэродромы используются и сколько самолетов находится в пригодном для полетов состоянии. По словам другого социалиста, Луиса Аракистайна[383], подлинным министром военной авиации был русский генерал.
И это не было преувеличением: как явствует из одного из отправленных в Москву рапортов, Смушкевич (известный как «Дуглас») держал под полным контролем все республиканские ВВС. «Департамент возглавляет полковник Сиснерос. [Он] честнейший волевой офицер, пользующийся авторитетом как в авиации, так и в правительственных кругах, друг Советского Союза. Без сомнения, в данный момент ему недостает теоретических знаний и тактического опыта, чтобы самостоятельно возглавлять военно-воздушные силы. Понимая это, он честно и с благодарностью принимает нашу помощь. Как главный советник установил с ним самые лучшие отношения… Можно со всей определенностью сказать, что, официально оставаясь в положении советника, Смушкевич фактически является командующим всех ВВС»[384].
Одной из важнейших проблем гражданской войны в Испании была оплата советской помощи золотом из резервов Банка Испании[385]. На тот момент Испания владела четвертым в мире золотым запасом, образовавшимся главным образом из-за взлета ее внешней торговли в годы Первой мировой войны. Создается впечатление, что именно русский экономист Артур Сташевский подсказал министру финансов доктору Хуану Негрину мысль «вести текущий счет в золоте» в Москве. Мадрид, боясь наступления Африканской армии, мог использовать такое решение для закупки оружия и сырья[386]. Золото конвертировалось в валюту через Banque Commerciale pour l’Europe du Nord («Евробанк») в Париже (оба – финансовые учреждения Кремля во Франции)[387].
24 июля Хираль распорядился о первой отгрузке золота, в этот раз в Париж, для оплаты закупок вооружения во Франции. С момента начала работы Комитета по невмешательству в испанские дела поступление золота на приобретение оружия продолжилось из других источников; так происходило до марта 1937 года. В общей сложности во Францию было отправлено 174 тонны золота (27,4 процента испанского золотого запаса)[388].
13 сентября 1936 года Совет министров дал Негрину разрешение на отправку оставшегося золота и серебра из Банка Испании в Москву. Через два дня 10 тысяч ящиков с драгоценными металлами уехали с мадридского вокзала Аточа в порт Картахены, где были размещены на складах Ла-Альгамека 17 сентября. 2200 ящиков поплыли в Марсель, остальные 7800 достигли Москвы через Одессу. Этот груз сопровождала охрана НКВД совместно с пограничниками, в Одессе обязанности охраны перешли к 173-му стрелковому полку НКВД[389]. Эти 510 тонн драгметаллов стоили не менее 518 миллионов долларов в ценах 1936 г.[390] По одному из первых счетов республике пришлось заплатить золотом 51 160 168 долларов. Это стало возмещением уже оказанной «братской военной помощи»[391].
Судить о советской бухгалтерии и об определении долга республики за оружие и прочее, в том числе транспортировку и подготовку республиканских войск и специалистов, крайне сложно. Все делалось втемную, многие затраты были, мягко говоря, завышены. Советский Союз заявлял, что вместе с предоставленными им в 1938 году кредитами (после исчерпания, по его подсчетам, текущего счета в золоте) республика получила товаров и услуг на 661 млн долларов, тогда как в Москву было отправлено золота только на 518 млн. Но советские данные не учитывают особенностей «творческой бухгалтерии», применявшейся при переводе золота в рубли, рублей в доллары, а долларов в песеты. При обменном курсе рубля к доллару 5,3:1 СССР применял соотношение 2,5:1, что давало ему понятную прибыль.
Когда просочились известия о переправке испанских золотых запасов в Париж и в Москву, стоимость республиканской песеты на мировых валютных биржах рухнула, уменьшившись в декабре по сравнению с ноябрем вдвое. Импорт превратился в тяжкое бремя для и без того шаткой экономики, стоимость жизни взлетела[392].
Роль Негрина в то время была важна с точки зрения дальнейших событий. Организовывая отправку золота в Москву, он чрезвычайно сблизился со Сташевским – поляком, направленным в Москву в качестве советского экономического атташе. Сташевский сразу оценил Негрина как человека, которому СССР может доверять больше, чем кому-либо еще. Негрин твердо верил в политический централизм, включающий и контроль власти над экономикой. «По нашему мнению, – докладывал Сташевский в Москву, – необходимо сделать все возможное, чтобы сосредоточить весь экспорт и импорт, включая все валютные операции, в одних руках»[393].
Оба, Негрин и Сташевский, были разгневаны тем, что Женералитат и анархисты Каталонии прибрали к рукам тамошние финансы. «Каталонцы бесконтрольно захватывают из филиала Банка Испании сотни миллионов песет», – докладывал в Москву Сташевский[394].
Для них не имело значения, что центральное правительство ничего не делает для помощи Каталонии. Кроме того, они ненавидели советского генерального консула в Каталонии Антонова-Овсеенко, открыто симпатизировавшего Компанису и ладившего с вожаком анархистов Гарсиа Оливером. «Гарсиа Оливер не возражает против единоначалия и дисциплины в бою, – отмечал Антонов-Овсеенко, – но он против восстановления перманентного статуса офицерства, опоры милитаризма. Когда я высказываю согласие с его военным планом, он слушает это с явным удовольствием»[395].
Кроме того, Антонов-Овсеенко останавливался на комментариях министра от Esquerra Жауме Миравитлеса: «Анархо-синдикалисты действуют в промышленности все осторожнее. Они отказались от внедрения эгалитаризма в крупной промышленности».
Антонов-Овсеенко, большевистский лидер, штурмовавший Зимний дворец, сошелся с Троцким и стал членом левой оппозиции: его униженные показания в августе, с признанием своих ошибок и осуждением прежних соратников, не уберегли его от подозрительности Сталина[396]