Гражданская война в Испании 1936–1939 — страница 50 из 117

«По шоссе мчатся медицинские машины интербригад. Некоторые имеют мозаичную раскраску – зелено-желто-черно-серую, сливающуюся с пейзажем. Медицинские перевозки здесь – слабое место. Машин “скорой помощи” мало, чаще это переделанные грузовички или нечто, собранное из чего попало. Внутри чаще всего хватает места только для четырех носилок. От поворота дороги ползут два танка. Во втором лежит тело механика-водителя Ульянова, убитого на месте прямым попаданием в танк. Малышев и Старков ранены.

Полевой госпиталь (для танкистов и интербригадовцев) разместился в большой комнате в одном из домов лесного заповедника. На полу двойные матрасы с чистым бельем. Есть печь, ее топят дровами, поддерживая тепло, что важно для вернувшихся с фронта. На протяжении всей операции у Лас-Росаса был сильный туман, от него некуда деваться… Кроме воды и мыла, госпиталь располагал бензином и спиртом, чтобы отмывать танкистам лица и руки… Мы с врачом едем в главный госпиталь в Эскориале: он забит ранеными… Проходя по палатам и по вестибюлю, где принимают раненых, я обращаю внимание на типы их увечий. Большинство раненых – пехотинцы, пострадавшие от артиллерийского огня. Пулевые ранения – в спину и в бок.

Ночью 14 февраля я нашла в палате Старкова тело француза. Его вынесли с поля боя без сознания, с тяжелым ранением. По словам медсестры, он кричал по-французски: “Товарищи, осторожно! Снаряды слева!” Потом запел “Интернационал” и умер. При нем не оказалось документов. У нас с медсестрой не было фотоаппарата, чтобы сфотографировать неизвестного мертвого товарища. Наверху, в пустой палате, умирает итальянец, раненный в шею. В соседней палате лежит марокканец, у него тяжелое ранение ноги. Он не говорит и отказывается от еды… В госпитале невероятный холод. Мы укрываем Старкова (у него ампутирована нога) несколькими одеялами, натягиваем на него теплое белье, привезенное из штаба бригады. Командир бригады спрашивал, чем он может помочь Старкову. Поговорив со Старковым, я сообщила командиру бригады, что он хочет часы. Командир приказал отдать Старкову его собственные часы… Все раненые танкисты, лежащие сейчас в госпитале в Мадриде, ежедневно получают еду из штаба бригады: консервированное молоко, какао, апельсины, шоколад, колбасу, печенье… В Мадриде мы нашли полные собрания сочинений Горького и Чехова. Раненым дают газеты и журналы, их навещают комиссары.

Типы ранений менялись день ото дня и во фронтовом полевом госпитале, и в госпиталях Мадрида. В палатах и в операционных, где я бывала сразу после боев, я видела испанских пехотинцев с ранениями спины, ягодиц, задней части бедер, плеч. Во фронтовых пунктах первой помощи мы встречались с “самострелами” испанских пехотинцев, которые, охваченные животным страхом, стреляли себе в руку или в ногу, чтобы попасть в госпиталь».

Женщина-комиссар рассказывает также о танкисте Соловьеве с переломом правой руки, у которого «развилась ненормальная психическая реакция» – это, очевидно, эвфемизм для шока, называемого сейчас посттравматическим стрессовым нарушением. Соловьева эвакуировали 15 января в мадридский отель «Палас», советскую укрепленную базу. Его бред был любопытным продуктом пропаганды. «Соловьев приходил в сильное возбуждение и без устали пересказывал свои воспоминания. Он бесконечно говорил про то, как его готовили, как он служил в Красной армии, перебирал имена своих командиров, расположения полевых лагерей и подразделений, потом перешел к гражданской войне в Испании, к снаряжению и людям, доставленным на судах, анархистам и троцкистам. Командир бригады приказал переместить Соловьева в отдельную палату… 20 января у него появились симптомы острого бреда: “Ночью сюда приходили анархисты, они забрали меня наверх!” Командир бригады приказал нам эвакуировать Соловьева из Мадрида. Несмотря на участившиеся у Соловьева приступы бреда, мы эвакуируем его одним из санитарных автомобилей бригады. Мы везем его в госпиталь в Арчене: там его смогут изолировать от внешнего мира и оказать должный уход. Пока он находился в отеле “Палас”, к нему не пускали посторонних. Политработники бригады посещали Соловьева и следили за его состоянием»[481].

Сейчас важно понять, как выглядели бои глазами милиционеров, влившихся теперь в Народную армию. Большинство были промышленными рабочими, имевшими мало опыта сельской жизни. Даже отслужившие в армии не были обучены приемам элементарного обустройства, тем более выживания в бою. Их колонны и новые «смешанные бригады» маршем или на грузовиках покидали Мадрид. Карты были такой редкостью, что уже на уровне роты достать их было почти невозможно, да и те, что выдавались, никто не умел толком прочесть. На выделенных для обороны позициях солдаты, имевшие максимум винтовку, патронную сумку и одеяло, приступали к рытью окопов штыками и голыми руками. Об отхожих местах никто не заботился, так как для этого нужно было бы дополнительно ковырять каменистую испанскую почву, да и их посещение представляло бы опасность. Чаще всего нужду справляли прямо в окопах, что приводило в ужас интербригадовцев, привыкших на Первой мировой зарывать нечистоты в землю.

Кастильская зима известна холодными ветрами с гор, и милиция мерзла в окопах, одетая часто в одни комбинезоны и обутая в брезентовые ботинки alpargatas с матерчатой подошвой, которая быстро сгнивала. Повсюду была грязь, о чистоте нечего было мечтать: остро не хватало цистерн с водой и тем более мыла.

Теоретически в каждом батальоне было три стрелковые роты и одна пулеметная, но к полному комплектованию приближались только Интербригады и отдельные коммунистические формирования. Пулеметы превращались в главное средство отражения лобовых атак, и отсутствие в Народной армии как самого оружия, так и опытных пулеметчиков было огромным недостатком. Марокканские «регуларес» прославились на войне именно как умелые пулеметчики, не говоря об их способности использовать «мертвое пространство». Голые участки, на которых они так успешно сражались с испанцами в колониальных войнах, научили их максимально использовать мельчайшие складки на местности. Это не только резко снижало их потери, но и, вместе с их пугающей славой мастеров кинжала, внушало республиканским войскам леденящий ужас. Они умели бесшумно просачиваться на кое-как обустроенные позиции республиканцев и заставать обороняющихся врасплох.

Командование националистов, демонстрировавшее в большинстве такую же приверженность замшелым догмам, как и противная сторона, использовало «регуларес» далеко не в полную силу. Бои чаще всего сводились к эпизодическим атакам, нередко на открытых ничейных участках, за которыми следовали контратаки. Единственным заметным отличием от тактики Первой мировой войны была лучшая координация совместных действий пехоты и танков, а также массированное применение в операциях артиллерии и бомбардировочной авиации. То и другое относилось, правда, почти исключительно к националистам, которым помогали советники из легиона «Кондор».

В то время складывалась новая порода республиканских командиров – молодых, напористых, беспощадных, храбрых, но одновременно – безнадежно косных и так же лишенных воображения, как старые офицеры армии метрополии. Выдающимися образчиками этой породы людей, олицетворяемой Модесто и Листером, были коммунисты из 5-го полка. Некоторые, вроде Мануэля Тагуэньи[482], вступили в компартию в первые месяцы войны, начав службу в батальонах социалистической молодежи, приписанных к 5-му полку на время летних боев в горах. На этот жесткий, традиционный подход к военной тактике сильно влияла сталинистская ортодокальность. Казнь маршала Тухачевского и его сторонников, выступавших за новый подход к танковой войне, вернула коммунистическую военную теорию к устаревшей, зато политически надежной тактике. В России опять ввели правило отдавать честь, которое тут же перенял 5-й полк. Офицеры XI Интербригады даже маршировали по мадридской Гран-Виа на параде 8 ноября с саблями на боку. Политучеба в новых республиканских бригадах велась по революционным канонам, а маневры проводились по шаблону царской армии.

В промежутке между двумя этапами наступления на шоссе в Ла-Корунью республиканцы предприняли безуспешную операцию на юге, против сил Кейпо де Льяно, напавших на богатую оливками область Андухар. Она стала дурным предвестием для недавно вступившей в бой XIV Интернациональной бригады генерала «Вальтера»[483], польского коммуниста, впоследствии командовавшего 2-й Польской армией в Берлинской операции Красной армии. В бригаду входил батальон французов «Марсельеза», а в нем воевала британская рота. Главный бой у деревни Лопера, грянувший сразу после Рождества, известен гибелью двух английских поэтов-коммунистов, Джона Корнфорда и Ральфа Фокса, а также устрашающими признаками той кровавой комедии, в которую превращалось в Интернациональных бригадах правосудие.

Бой начался утром 28 декабря и продолжался 36 часов. Вальтеру было приказано отбить Лоперу, но у него не было ни телефонной связи, но артиллерийской и авиационной поддержки. Националисты открыли ураганный пулеметный, минометный и артиллерийский огонь. XIV Интербригада была совершенно необученной, так что, подобно милиции в схожих ситуациях, многие бойцы бежали от пулеметных очередей. Под оливами полегло около 800 человек, 500 дезертировало с передовой[484].

Командир Марсельского батальона майор Гастон Деласаль был арестован и предан суду по обвинению не только в неумении и трусости, но и в «шпионаже в пользу фашистов». Спешно собранный Андре Марти военный трибунал признал его виновным. Позднее Илья Эренбург писал, что Марти говорил, а иногда и вел себя как «душевнобольной», а Густав Реглер отмечал, что Марти торопился расстрелять любого подозреваемого, не тратя время на то, что называл «жалкой буржуазной нерешительностью»[485]