ытно взглянуть на противоречивость его натуры, подчеркивавшую конфликт политических сил в республиканской Испании.
Хемингуэй был индивидуалистом для себя и при этом – поборником дисциплины для всех остальных. Он поддерживал борьбу коммунистов с анархистами и ее методы, но только потому, что считал это необходимым для победы в войне. «Мне нравятся коммунисты, когда они становятся солдатами, – сказал он другу в 1938 году. – Но когда они играют в святош, я их ненавижу». Обхаживая его, коммунисты не отдавали себе отчета, что его глубокая и искренняя ненависть к фашизму не тождественна восхищению ими самими из политической убежденности. Но грубость, с которой Хемингуэй сообщил Дос Пассосу о тайной казни коммунистами Хосе Роблеса (закадычного друга Дос Пассоса), положила конец союзу двух писателей. Хемингуэй осуждал Дос Пассоса за поддержку анархистов и за «не совсем верное отношение к коммунистам»[594].
Трудно определить, насколько Хемингуэй был подвержен влиянию руководящих партийных кадров и советских советников, от которых получал важные сведения. Специалисты принимали его всерьез, это искажало его видение, и он уже не возражал предоставить им нравственный карт-бланш в борьбе за республику. Взять хотя бы его нелепые заявления, что «Бриуэга займет место в военной истории наряду с другими решающими мировыми сражениями» или что республика «колошматит мятежников» – можно было подумать, что речь идет о войне янки с рабовладельцами Юга… В его важнейшем произведении «По ком звонит колокол» настойчиво звучат отзвуки Гражданской войны в США. Этот роман, написанный сразу после поражения республики, полон восхищения профессионализмом коммунистов и наряду с этим эгоистичного либертарианства самого автора. Герой, Роберт Джордан, один из альтер эго самого Хемингуэя, спрашивает: «Можно ли найти еще народ, вожди которого были бы такими истинными его врагами?»
Были другие писатели, чей идеализм гораздо больше страдал от наблюдаемых ими событий. Симона Вейль, поддерживавшая анархистов, пришла в уныние от волны убийств на востоке Испании – особенно удручил ее случай с 15-летним фалангистом из Пины, пойманным на Арагонском фронте и расстрелянным после того, как Дуррути час убеждал его изменить политические взгляды, а потом дал время подумать до утра. Стивен Спендер, написавший «Стихи из Испании», был потрясен казнями в Интернациональных бригадах и вскоре после этого вышел из компартии. Оден, воодушевленно описывавший в конце 1936 года социальную революцию и мечтавший служить в бригаде «скорой помощи», вернулся из Испании молчаливым и явно разочарованным. Правда, он менее чем за месяц сочинил длинную поэму «Испания 1937» со знаменитой строчкой «но сегодня борьба» и пожертвовал свой гонорар организации медицинской помощи Испании. Последующая критика этого произведения Оруэллом настроила поэта против его собственного труда.
Не все писатели поддерживали республику. За националистов были Шарль Моррас, Поль Клодель, Робер Бразийяк, Анри Массис и Дрие ла Рошель, а также южноафриканец Рой Кэмпбелл, сочинивший длиннейшую эпическую поэму «Цветущая винтовка», признанную непримиримо расистской. Ивлин Во, сказавший, что поддержал бы Франко, будь он испанцем, оговорился: «Я не фашист и не стану им, если будут другие альтернативы фашизму. Вредно представлять неизбежным такой выбор». Эзра Паунд назвал Испанию «эмоциональным пиром для шайки дилетантов с размягчением мозга», а Хилэр Белок, сторонник националистов, описывал тамошнее сражение как «пробу сил между еврейским коммунизмом и нашей традиционной христианской цивилизацией». Тем не менее большинство опрошенных Нэнси Кунард для сборника «Writers take Sides» («Писатели определяются») так или иначе заявили, что выступают против Франко. Самюэль Беккет ответил: «UPTHEREPUBLIC!» («Республика, вперед!») Американцы Уильям Фолкнер и Джон Стейнбек просто заявляли, что ненавидят фашизм, другие уточняли, что поддерживают ту или иную фракцию республиканцев. Олдос Хаксли высказал несогласие с коммунизмом и симпатию к анархизму (отчего Нэнси Кунард, симпатизировавшая коммунистам, отнесла его к нейтралам)[595]. НКТ-ФАИ пользовались также поддержкой Джона Дос Пассоса, Б. Трейвена и Герберта Рида.
Республика побеждала при помощи Коминтерна в пропагандистской войне, а коммунисты тем временем одерживали верх в конфликте в левом лагере. Большевистский переворот в России ставил их в уникальное положение «владельцев единственного в мире маяка надежды». Как заметил Бертран Рассел, любое сопротивление или возражение «клеймилось как предательство дела пролетариата. Критика анархистов и синдикалистов забывалась или игнорировалась, восхваление государственного социализма позволяло сохранять веру, что есть одна великая страна, осуществившая чаяния первопроходцев»[596]. Трехсторонний характер гражданской войны в Испании можно было считать эхом Кронштадтского мятежа против большевистской диктатуры в 1921 году. Через три года, когда на ужине 250 левых интеллектуалов в честь Эммы Гольдман она оказалась единственной, кто решительно осудил коммунистический режим, ее поддержал один Бертран Рассел. Остальные сидели молча, кто в потрясении, кто в смущении. Даже Рассел написал потом, что «не готов отстаивать какое-либо альтернативное правление в России».
Раскол в среде испанских интеллектуалов был сложнее. Многие отправились в изгнание, испытав ужас и от правых националистов, и от левых революционеров. В целом самые известные, а также большинство оставшихся в Испании поддерживали республику[597]. Качество литературы во время войны было очень неровным: были и сильные стихотворения, и удручающие романы[598]. Республиканцы прикладывали много усилий в области массовой культуры через такие организации, как театральная секция в Альянсе интеллектуалов-антифашистов и труппа «Новая сцена», для которой творили авторы калибра Рафаэля Альберти, Хосе Бергамина и Рамона Х. Сендера[599]. Существовала также «Культурная служба милиции», «Фронтовой рупор», «Герильерос театра». В ход шло все: книги из вторых рук, листовки, пресса, радио, кинематограф, театр.
В тылу политические организации и профсоюзы издавали множество газет. На фронте почти каждый корпус, дивизия, бригада, порой даже батальон имели свой печатный орган[600]. Но, наверное, одним из самых новаторских методов пропаганды были плакаты, призывавшие к верности правому делу, внушавшие уверенность в победе, предостерегавшие от козней шпионов и от венерических болезней. Авторов таких плакатов называли «солдатами бумаги и чернил»[601]. Искусство плаката, особенно его советский вариант, оказывало сильное влияние на художественные круги даже до Гражданской войны. Республика прибегала к услугам лучших мастеров плаката в Испании, тогда как у националистов таких почти не было[602].
Обе стороны всячески использовали радио, занимаясь с его помощью информированием, вербовкой, пропагандой[603]. Республиканцы к тому же успешно использовали кино: с самого начала войны в кинотеатрах стали показывать советские фильмы. Чемпионом проката был «Чапаев» – сильно романтизированная история красного партизана, героя Гражданской войны в России. Он поднимал крестьян на защиту революции и в конце героически погибал. В Испании, правда, кинооператоры часто не ставили в проектор последнюю бобину пленки и оставляли зрителей с впечатлением, что Чапаев выжил.
Другой картиной, разжигавшей воображение испанских коммунистов, была «Мы из Кронштадта» Ефима Дзигана, где матросы-анархисты из Кронштадта преображаются в дисциплинированный отряд Красной армии. Само собой, анархисты, знавшие правду о подавлении большевиками Кронштадского мятежа, не испытывали такого энтузиазма по поводу фильма. Не сходил с экранов также «Броненосец «Потемкин» Сергея Эйзенштейна, как и ряд других советских фильмов. Показывали документальные фильмы, снятые в воюющей Испании. Советские режиссеры Роман Кармен и Борис Макасеев сняли «Мадрид обороняется», «Мадрид в огне» и полнометражную «Испанию»[604].
Республиканское правительство субсидировало новостные выпуски и пропагандистские фильмы, такие как «España Leal en Armas» («Верная Испания во всеоружии»), над которым работал Луис Бунюэль, а потом, когда появились собственные киностудии, «Мадрид» Мануэля Вильегаса Лопеса, «Viva la Republica», «Los Trece Puntos de la Victoria» («13 пунктов победы») и самый знаменитый из всех – «Надежда» Андре Мальро и Макса Оба, вышедший уже после войны. Даже каталонский Женералитат создал собственную киностудию, «Laya Films», выпускавшую еженедельные журналы новостей «España al dí» и снявшую около 30 документальных лент[605].
Весной 1937 года, когда чаша весов в войне пропагандистов стала наконец клониться на сторону республиканцев, в Париже прошла Международная выставка искусства. Павильон республики прогремел картиной Пикассо «Герника», а также работами других больших художников, включая Жоана Миро, Александера Кальдера, Луиса Лакасы, Жосепа Луиса Серта, Орасио Феррера и Энтони Бонета. Националистское правительство разместило на выставке собственную экспозицию, но под флагом Ватикана. Главной в ней была алтарная роспись Хосе Марии Серта «Заступничество святой Терезы за испанское воинство»[606].
Другим крупным событием стал Международный конгресс писателей в защиту культуры, заседавший в Валенсии и Мадриде, а потом в Париже. Это была настоящая фронтовая операция коммунистов с участием писателей из Испании, СССР, Франции, Британии, США и Южной Америки, а также беженцев из стран оси