[607]. Но попытке коммунистов установить на левом фланге свою культурную и политическую гегемонию не способствовали события в Москве.
Гражданская война в Испании не длилась еще и месяца, когда начался первый из больших показательных процессов. Любого, кто осмеливался их критиковать, объявляли замаскировавшимся фашистом. Виктору Сержу, обрушившемуся на них в Париже, рабочий-коммунист крикнул: «Предатель! Фашист! Что бы ты ни делал, Советский Союз есть и останется родиной угнетенных!»[608] За редкими исключениями (вроде поэта Андре Бретона) социалисты не смели подать голос, так как интересы Народного фронта требовали уважения к коммунистам.
Андре Жид приготовил выступление о советской диктатуре, но прознавший об этом Илья Эренбург устроил так, что бойцы коммунистической милиции с Мадридского фронта забросали его телеграммами с мольбами не «наносить им смертельный удар». Жид был поражен: «Сколько на меня обрушится клеветы! В испанской милиции меня сочтут предателем!» В самой Испании газета ПОУМ «La Batalla» печатала критические материалы о московских процессах, чем сильно увеличивала враждебность коммунистов к их марксистским соперникам. Даже вожаки НКТ пытались не позволять своей печати нападать на сталинские расправы в момент острой нужды в советском оружии. Недальновидность, даже слепота западных правительств и их слабость перед лицом Гитлера и Муссолини обеспечивала Коминтерну очевидную монополию на сопротивление фашизму.
Все это время республика страдала от своей зависимости от советских поставок, подтверждавшей страхи и предрассудки меньшинства, к которому обращалась пропаганда националистов. В декабре 1938 года Черчилль пришел наконец к выводу, что «победа испанского правительства представляет для Британской империи гораздо меньше риска, чем победа генерала Франко». О Невилле Чемберлене он сказал, что «ничто не усиливает влияние премьер-министра на благополучное общество так, как уверенность, что он дружественно настроен к генералу Франко и к делу националистов в Испании»[609]. Небольшая часть населения, не более 20 процентов от общей численности, оказывала, казалось, больше влияния на британскую и вообще на западную политику в отношении Испании, чем весомое большинство, поддерживавшее республику. На этом фоне роль коммунистов в политике республики в конце концов помогла националистам одержать победу в пропагандистской войне. Политика умиротворения и западный бойкот республики значительно усилили влияние Коминтерна, который стал претендовать на роль единственной реальной силы в борьбе с фашизмом.
Другой важный урок, преподнесенный той эпохой, заключается в том, что массовый самообман – это просто болеутоляющее, прописываемое руководством, не способным смотреть в глаза реальности. Как доказала гражданская война в Испании, первой несет потери на войне не правда, а ее источник – честность и совесть каждого человека.
Часть пятая. Внутренняя борьба
Глава 22. Схватка за власть
Неудача четырех попыток взятия Мадрида, предпринятых на протяжении пяти месяцев, привела к напряженности в отношениях Франко с германскими и итальянскими союзниками. Однако, кроме того, она вызвала ропот недовольства внутри самой коалиции националистов. Карлисты не забыли резкую реакцию Франко на их попытку сохранить независимость подразделений «рекетес». «Старые рубашки» Фаланги разделяли опасения своего лидера, что их поглотит армия, несмотря на рост численности фалангистов за год с тридцати тысяч до нескольких сотен тысяч.
Франко всегда был в курсе настроений в этих двух партиях. Он был не слишком обеспокоен, поскольку альянс националистов нуждался в едином командующем, а достойного соперника ни в армии, ни вне ее у него не было. Главный вождь карлистов Фаль Конде был изгнан в Португалию, а оставшийся в строю граф Родесно был гораздо сговорчивее. Казнь Хосе Антонио Примо де Риверы в Аликанте по-прежнему замалчивалась, что порождало в гуще фалангистов слухи, что он все еще жив. Это не позволяло назначить вместе него на постоянной основе кого-то другого. Германский посол Фаупель воспроизвел в своем донесении на Вильгельмштрассе слова проницательного итальянского атташе: «Франко – вождь без партии, Фаланга – партия без вождя»[610].
Кроме того, Фалангу по-прежнему ослабляла опасность раскола из-за принципиального противоречия в философии Хосе Антонио: социальные чаяния тонули в болоте реакционного национализма. Порой Хосе Антонио цитировали пролетарские «старые рубашки», возглавляемые провинциальным вождем Мануэлем Эдильей, стремившиеся доказать фундаментальную роль «социалистического» аспекта их движения. При этом реакционное крыло, становившееся сильнее «старых рубашек», не без основания ссылалось на другие заявления, доказывая, что для Хосе Антонио важнее всего воссоздать «традиционную Испанию».
Вторая группа, современные реакционеры, вступила зимой 1936/37 года в тайные переговоры с карлистами о союзе, против которого выступали пролетарские элементы во главе с Эдильей. Санчо Давила, кузен Хосе Антонио, поддерживал связь с Фаль Конде еще до начала выступления и предлагал союз двух партий. Франко прознал об этих дискуссиях, произошедших в Лиссабоне 16 февраля, и, несмотря на их бесплодность, понял, что опасность исходит скорее от фалангистов, чем от карлистов – дисциплинированных бойцов, не проявлявших интереса к политическим интригам.
Эдилья раньше возглавлял фалангистов в Сантандере. Ему повезло: в момент начала восстания он оказался в Ла-Корунье, тогда как его родной город остался в руках республиканцев. В Ла-Корунье он стал играть важную роль: направил хорошо вооруженных фалангистов на помощь мятежникам, удерживавшим город, затем развернул репрессии, одни из самых страшных во всей Испании. Тем не менее этот бывший механик вскоре превратился в одного из самых непримиримых критиков повальных расправ, устраиваемых националистами, поскольку они отвлекали пролетариат от его миссии. В Рождество 1936 года он приказал Фаланге не карать бедноту только на том основании, что она проголосовала за левых «от голода или от отчаяния. Все мы знаем, что во многих городах правые были раньше и остаются сейчас хуже красных».
Такие заявления делали Эдилью и левых фалангистов в высшей степени подозрительными в глазах испанских правых. Многие старшие офицеры армии, убежденным левым фалангистом среди которых был один Ягуэ, считали их ненамного лучше «красных». Один граф в Саламанке даже заявил в гневе Вирджинии Коулз, что «половина фашистов – отпетые красные» и что на севере «многие из них салютовали Народному фронту и разглагольствовали о своих барселонских братьях»[611]. С другой стороны, «землевладельческое» крыло Фаланги, имевшее наибольшую силу в Андалусии, вызывало симпатии у других националистов. К нему тянулись многие профессионалы из среднего класса.
Зимой 1936 года германский посол стал поощрять восхищение, которое испытывали «старые рубашки» перед нацистами: похоже, этим Фаупель добивался похвалы начальства у себя дома, а не выполнял приказ. Он подбивал Эдилью сопротивляться переходу Фаланги в руки среднего класса и объяснял Франко, что националисты победят в войне, только если проведут социальную реформу. При этом он писал в свое министерство, что в случае столкновения Франко и Фаланги «…мы согласны с итальянцами в том, что, невзирая на свою симпатию к Фаланге и на ее здоровые тенденции, станем изо всех сил поддерживать Франко».
Франко терпел вмешательство союзников в военные дела, так как у него не было выбора, однако не допустил бы их попыток влиять на политическое будущее Испании. Он потребовал замены фон Фаупеля, хотя тот ничего не предпринимал для смены руководства националистов.
Поздним вечером 16 апреля 1937 года сторонники Эдильи попытались захватить штаб Фаланги в Саламанке, чтобы нанести поражение правым во главе с Санчо Давилой. На Плаза Майор вспыхнула стрельба, погибли двое фалангистов, для наведения порядка пришлось использовать гражданскую гвардию, прошли аресты. Эдилье опять повезло: он не имел отношения к этой вылазке. 18 апреля он провел собрание совета Фаланги и был избран вождем. Считая свою победу уже предопределенной, он явился в епископский дворец к Франко, объявил ему о своем избрании и сказал, что поступает в его распоряжение. Лукавый каудильо, не вмешивавшийся во внутренние трения Фаланги, поздравил Эдилью, но уже следующим вечером нанес хорошо подготовленный удар[612].
По его указу Фаланга, карлисты, движение монархистов-альфонсистов «Испанское возрождение» и остатки прочих правых группировок, вроде «Народного действия» СЭДА, сливались в одну партию, предводителем которой он объявил себя[613]. Новая партия получила название Falange Española Tradicionalista y de las JONS («Испанская традиционалистская фаланга и хунты национально-синдикалистского наступления»). Как следовало из самого названия, карлисты в этом насильно созданном союзе с программой, основанной на 26 пунктах из «27 пунктов Хосе Антонио», оказались обойденными[614]. Но, как Франко и рассчитывал, далекие от политики карлисты проявили послушание.
Новая партийная униформа состояла из синей рубашки Фаланги и красного берета карлистов. Было официально утверждено фашистское приветствие, лозунгом движения стали слова «Por el Imperio hacia Dios» («За Империю, к Богу!»). Вождем новой партии был провозглашен сам каудильо, а ее исполнительным руководителем стал его шурин Рамон Серрано Суньер. (Это породило новое испанское слово cunadismo, «шуринизм» – вид непотизма.)
Серрано Суньер, умный и честолюбивый юрист, друживший с Хосе Антонио и бывший вице-президентом СЭДА, весной 1936 года переметнулся в Фалангу. После мятежа он был арестован и заключен в тюрьму Модел, где стал свидетелем казней в порядке мести после известия о произошедшем в Бадахосе. Это, а также гибель двоих его братьев превратило Серрано Суньера в одного из самых решительных сторонников «зачистки» после того, как, сбежав из госпиталя (при так и оставшихся неразъясненными обстоятельствах), он в феврале 1937 года добрался до территории националистов