Наполеон уже мог считать себя великим правителем: он даровал стране внешний и внутренний мир и хотел убедиться, что получил от французов что-то вроде «залога национальной благодарности». В июле 1802 года он, действительно, получил что-то в этом роде: очередной плебисцит тремя с половиной миллионами голосов против нескольких тысяч предоставил Наполеону Бонапарту пожизненное консульство.
Таким образом, Франция, которая формально оставалась республикой, теперь ничем не отличалась от монархии. Тем более что, помимо «пожизненности», первый консул получил право выбирать себе преемника, своим указом миловать преступников и заключать от своего имени договоры с иностранными государствами.
На фронтонах зданий все еще красовались крупные буквы «Французская республика», все еще действовал революционный календарь, Сенат принимал документы, где было немало выспренних фраз о «незыблемости прав французов» и о том, что «власть является лишь выразителем воли суверенного народа», а к должностным лицам все еще обращались в прежней, республиканской форме: «гражданин генерал», «гражданин министр».
Но в повседневном быту вместо «гражданин» все чаще стало использоваться «месье», а на официальных и торжественных мероприятиях вновь замелькали «старорежимные» напудренные парики.
Впрочем, дело не в париках и не в том, что дворец Тюильри, где обосновался Наполеон, напоминал королевский, – Франция все больше и больше напоминала королевство! Не случайно, некоторые историки считают, что существование Первой Французской республики завершилось не в 1804-м, а в 1802 году.
В какой момент Бонапарт решил, что итогом его правления и венцом всех усилий по реформированию и созданию «удобной» власти должна стать императорская корона? Об этом пишет А. З. Манфред: «Этот вопрос, давно занимавший историков, в сущности, не имеет значения. Точка зрения, усматривавшая чуть ли не с первых шагов человека необыкновенной судьбы уверенность в своем провиденциальном назначении, – эта наивная точка зрения, варьируемая всеми апологетами Наполеона, от Луи Адольфа Тьера до Луи Мадлена, ныне не заслуживает даже опровержений…
Сенатус-консульт термидора X года, установление пожизненного Консулата означали… ликвидацию республиканского строя и переход к режиму единовластия, формально узаконенному (фактически он был и раньше) высшими учреждениями страны. Оставалось только привести наименование государственной власти в соответствие с ее действительным характером…
Два года, отделявшие от этого рубежа официальное провозглашение Империи, были уже не историей Республики – то было время подготовки провозглашения Наполеона Бонапарта императором французов. То была не более чем историческая интерлюдия, и, как всякая интерлюдия, она была ограничена временем».
Так что дело оставалось за малым: следовало превратить «гражданина Бонапарта» в «императора Франции». И после нескольких покушений на жизнь Наполеона (вполне реальных, кстати) в законодательных органах заговорили о недопустимости такого положения, когда от «жизни одного человека зависит спокойствие всего народа, когда все враги Франции лелеют надежду на удачное покушение».
И следовал вывод: пожизненного консульства недостаточно, нужно превратить его в наследственную монархию. И свершилось – Сенат предложил (!) Наполеону титул, и тот принял его со словами: «Я принимаю этот титул, который вы нашли полезным для славы народа».
Тех, кто не боялся открыто критиковать такое попрание революционных принципов, во Франции осталось немного. Но они были. «Быть Бонапартом и стать королем – так опуститься!» – воскликнул Поль Луи Курье, в будущем знаменитый, а в то время малоизвестный памфлетист.
Однако критика раздавалась и из ближайшего окружения Наполеона. Не видела в короне ничего хорошего мать будущего императора, Летиция Буонапарте[6], критиковал решение стать императором маршал Ланн. И самое главное – супруга, Жозефина, была категорически против. Каких-то политических соображений тут не было в помине: Жозефина уже была бесплодна, значит – не будет наследника, значит – неизбежен развод.
Расставаться с Жозефиной Бонапарт пока не хотел и успокоил ее следующей комбинацией: Гортензия, дочь Жозефины, выйдет замуж за Луи, младшего брата Наполеона, Наполеон и Жозефина усыновят детей от этого брака, и таким образом появится наследник. Впрочем, брак Луи и Гортензии оказался несчастливым, и развод Наполеона и Жозефины в итоге произошел…
Несмотря на возражения, вопрос быть или не быть монархии уже не стоял. Ответ был известен. Оставалось только определиться с титулом монарха. Наполеон решительно отказался именоваться «королем», как советовали ему некоторые: это означало принять «наследие» Бурбонов. Он же не хотел быть «дублером» и потому решил принять титул императора, полученный впервые Карлом Великим после коронации его в 800 г.
Это было программное заявление – Наполеон объявлял всему миру, что он, как великий правитель, возлагает на свои плечи мантию императора Запада и наследует, таким образом, не французским королям, а самому Карлу I. А поскольку империя Карла в свое время была преемницей другой великой империи – Римской, то и Бонапарт видел себя продолжателем ее традиций, объединителем западной цивилизации.
Впрочем, не во всем Наполеон следовал Карлу: тот в свое время отправился короноваться в Рим, Бонапарт же ничтоже сумняшеся затребовал Папу к себе. Пий VII принял «приглашение». А что ему оставалось? Французские войска стояли в непосредственной близости от Рима.
Конечно, Папа опасался, что, короновав «маленького капрала», он навлечет на себя гнев европейских монархов, – но Наполеона он страшился еще больше. К тому же понтифик надеялся урегулировать отношения с Наполеоном и пересмотреть некоторые невыгодные для римского престола положения конкордата 1801 года.
Торжества состоялись 1–2 декабря… нет, пока еще 10–11 фримера XII года (республиканский календарь Наполеон отменил в 1806 году). Сценарий был отработан: новый плебисцит, результаты которого Наполеону сообщили члены Сената, в полном составе явившиеся 1 декабря во дворец Тюильри: три с половиной миллиона французов отдали свои голоса за предоставление Наполеону Бонапарту титула «императора», и только 2579 – почему-то оказались против.
Коронация состоялась на следующий день в Нотр-Дам де Пари. Здесь Наполеон нарушил церемониал, в кульминационный момент выхватив из рук Папы корону и собственноручно водрузил ее себе на голову. А затем взял корону поменьше и возложил ее на Жозефину, опустившуюся пред ним на колени.
По мнению Е. В. Тарле, «этот жест возложения на себя короны имел символический смысл: Наполеон не хотел, чтобы папскому «благословению» было придано слишком уж решающее значение в этом обряде. Он не пожелал принимать корону из чьих бы то ни было рук, кроме своих собственных, и меньше всего из рук главы той церковной организации, с влиянием которой он нашел целесообразным считаться, но которую не любил и не уважал».
Сначала пожизненный консул, затем император – означало ли это, что Наполеон Бонапарт перестал быть великим правителем? Нет, конечно. На монетах в первые годы императорства выбивали слова: «Французская республика. Император Наполеон». Оксюморон? Да. Ну и что? Франция процветала (пока еще), французская армия одерживала (еще пока) победы на полях сражений. А какой в такой ситуации в стране строй – большинству подданных абсолютно все равно.
Другой вопрос: зачем это нужно было Наполеону? Вне привязки к конкретному историческому периоду это даже может показаться смешным. Какая разница: пожизненный консул или император, если суть его власти и правления – абсолютная, и от названия ничего не меняется? Видимо, с какого-то момента он уже не мог остановиться в своем стремлении к величию.
План воскрешения империи Карла Великого прочно засел у него в голове. Зарвавшийся мечтатель и выскочка, которого быстро поставят на свое место? Так в тот момент думали очень многие. Но… Факт остается фактом: в период расцвета империи Бонапарта под прямой или косвенной его властью находилось земель больше, чем у Карла.
Да и вообще, Наполеон был уверен, что таким образом впишет свое имя в Историю. И кто скажет, что он был неправ?
Дадим слово А. З. Манфреду: «Политике Бонапарта начиная с Итальянской кампании 1796 года была присуща внутренняя противоречивость. Это, прежде всего, соединение или сочетание в мышлении, в действиях, в политических актах прогрессивного и реакционного, передового и агрессивного; Стендаль бы, верно, еще добавил цветовые контрасты – красного и черного. Эта противоречивость отражала объективные закономерности.
Нетрудно было также заметить, что с течением времени по мере «возвышения Бонапарта» менялся и он сам – элементы реакционного и агрессивного в его политической деятельности усиливались, возрастали. Эта тенденция неоспорима, и чем дальше, тем явственнее будет проступать ее гибельное влияние».
Этой явственной противоречивостью отмечен и Гражданский кодекс, явленный стране и миру в период «полуреспублики-полуимперии». «Моя истинная слава не в том, что я выиграл 40 сражений: все они были перечеркнуты Ватерлоо. Но что не может быть забыто, что будет жить вечно – это мой Гражданский кодекс». Говорил ли Наполеон эту фразу, находясь на острове Святой Елены, или ее ему, как и многие другие, приписали – не суть важно. Кодекс – документ действительно исторически важный.
С содержанием Кодекса, его создателями и анализом читатель познакомится в основной части этого издания, сейчас же мы кратко остановимся на истории его появления.
Несколько парадоксальная, но объяснимая ситуация: до 1789 года во Франции гражданское право как таковое существовало и даже было, по сравнению с другими странами, неплохо развито, но система гражданского права в рамках всего государства отсутствовала напрочь. Предреволюционная Франция представляла собой страну не единого, а нескольких, подчас очень разобщенных между собой, народов – бургундов, лотарингов, бретонцев, гасконцев и т. д.