— Ты никого не узнал?
Шейн задумался:
— Было дело. Одного рыбака с Оркаса, он сам назвал свое имя. Еще Хоуи, бармена из «Веселого Роджера», из-за его татуировки. Это всё.
Я не верил своим ушам. Паб, куда мы ходим почти каждый день! Наше второе логово! Когда Наоми была там с нами, этот ублюдок знал — он в этом участвовал, видел ее без одежды в руках других мужчин… Маяча за своей стойкой, он, возможно, вспоминал самые лучшие моменты…
— Там были и другие такие же молодые, как ты?
— Ага. Но не моего возраста и не здешние, иначе я узнал бы их. Впрочем, в первый раз какой-то тип зацепился с аптекаршей языками насчет моего возраста, и она соврала, сказав, что я старше, но мужик не поверил…
Внезапно я подумал о том периоде времени, когда появились первые шрамы. И о переменах в Наоми… Она угрожала их разоблачить? Поэтому ее и убили? Я поделился с остальными своими сомнениями.
— Есть только одно средство узнать это, — произнес Шейн ледяным тоном.
— Хардинг, — так же холодно ответил Чарли.
— Он выкинет нас вон, — хмыкнул Джонни. — Так и сделает.
— А потом? — возразил Шейн. — Кого, на хрен, волнует, нравится ему это или нет? Если вы еще не забыли, она была убита, черт подери. Мне кажется, что ситуация требует радикальных мер, разве не так? И мне кажется, надо показать, что у вас есть кое-что в штанах, парни. Сейчас или никогда. Я не о тебе, Генри. Ты это уже доказал там, наверху.
Курс драматического искусства Нэта Хардинга проходит три раза в неделю в бывшей методистской церкви на Мад-Бэй-роуд — до ужаса грязная дорога на Байи. Подходящее название, вам не кажется? Дождь уже прекратился, когда мы направлялись на юг острова, оставив позади зеленые возвышенности Эгл-Ридж-голф и загородный клуб. Ехали по мокрому шоссе, полному ям, трещин и сухих листьев, которые прилипали к шинам и были цвета — и размера — кухонных перчаток.
Церковь возвышается в стороне от дороги, перед полукруглой аллеей с обелиском посредине. Деревянное здание едва ли больше загородного павильона с современной колоколенкой над треугольным фронтоном.
Когда мы прибыли на место, уже стемнело. Крыльцо освещала лишь одинокая лампочка. Над входом было написано: «1905». Вокруг бесконечная равнина и лес, уже погруженный во тьму. Перед церковью было припарковано около десятка машин.
Постаравшись не хлопать дверцами, мы молча приблизились к окнам, ступая по мокрой, раскисшей от воды лужайке. Я бросил быстрый взгляд внутрь, остальные последовали моему примеру; то, что открылось нашим взорам, повергло нас в состояние шока. В зале со стенами и полом из необработанного дерева извивались тени, одни вокруг других, медленными таинственными движениями. Босиком, одетые во все черное, они молча скользили по паркету. Как и на видео, на каждом была белая маска, придающая персонажам вид, особенно вызывающий тревогу. Большинство из масок не выражало ничего, ни радости, ни печали. Но три составляли явное исключение: наморщенные лбы, горькие складки в углах ртов и нахмуренные брови выражали глубокую скорбь. Никто не улыбался. Единственный свет исходил от двух настенных светильников в форме тюльпанов, за каждым из участников действа следовали темные тени, которые смешивались друг с другом на полу.
Даже сквозь оконные стекла можно было расслышать музыку. Я узнал ее: «Вечный свет» Мортена Лоридсена — знаменитого музыканта, который часть года живет на островах. Я нашел эту постановку особенно зловещей, в этом было что-то роковое — я подумал о видеозаписи. Во влажном вечернем воздухе я ощутил дрожь.
Я попробовал опознать Нэта Хардинга, но не задерживаясь, так как не хотел, чтобы нас застали. На этот раз занавески были широко открыты — не факт, что все это закончится оргией. Я только отметил, что мужчин и женщин примерно равное количество. Я повернулся к остальным, и Шейн сделал нам знак. Мы обогнули здание, ступая по густому ковру опавших листьев, накопившихся здесь за много осенних сезонов. Позади, на краю леса, темнота казалась особенно глубокой, но было еще достаточно светло, чтобы найти дверь служебного входа, к которой вели три ступеньки. Шейн осторожно потянул решетчатую створку, и легкий скрип, который при этом раздался, заглушила раздающаяся изнутри музыка. Прямо перед нами возникла узкая лестница, и Кьюзик начал подниматься по ней. Мы последовали за ним. Наверху был балкон, идущий по периметру зала. Пригнувшись, мы доползли до самых перил. Внизу тени продолжали молча двигаться, изображая таинственную пантомиму… что именно? Я не имел ни малейшего понятия — скорее всего, каждый предавался свободной импровизации, уйдя в себя.
Сердце билось как сумасшедшее.
Что они делают?
Что стараются изобразить?
И вдруг я понял. Лоридсен… «Вечный свет»… Маски без выражения на лице и среди них опечаленные лица… Они были заняты тем, что отдавали Наоми последние почести. Пантомимой они изображали траур… По-своему.
Творческий человек, кем бы он ни был, стремится постичь тайну жизни и смерти, выразить непостижимое и свое горе. Я ни секунды не сомневался, что идея исходила от самого Нэта Хардинга, и внутри поднялся гнев. Что этот тип знает о Наоми? Да он ей в отцы годится! Что за показуха — сделать из ее смерти спектакль? Как он осмелился?!
Затем все внезапно остановилось. Музыка. Пантомима. Они обулись, торопливо попрощались друг с другом и по одному ушли. Снаружи послышался звук моторов. Две маски еще тихонько побеседовали, затем первая ушла, и второй участник остался один посреди зала. Он не шевелился. Это была одна из грустных масок. Мужчина. Спортивного телосложения. Хардинг… Притаившись за перилами, я слышал эхо своего тяжелого дыхания. Прогнав охватывающее меня чувство неловкости, я вышел из укрытия. Движение не укрылось от мужчины, и он поднял глаза к балкону. Шейн, Чарли, Джонни и Кайла тоже выпрямились.
Тогда Нэт Хардинг поднял маску на лоб.
— Клуб пятерых, — спокойно провозгласил он.
Мы устроились в задней комнате. Обычная кухня. В оконных стеклах, к которым снаружи липла темнота, отражались наши лица в мертвенном свете неоновой лампы. Воспоминание о первоначальном предназначении этого здания — распятие, висящее на стене над холодильником. Хардинг открыл шкаф, вынул бутылку польской водки и налил себе в стакан для воды, валяющийся рядом с раковиной. Поднес его к губам.
Это был первый раз, когда я видел его так близко. И… как бы это сказать? Крутая мужественность, легкий налет богемы, шарм интеллектуальности и креатива, соблазнительность, безразличие с примесью мощной сексуальной привлекательности — все это присутствовало. Но с этого расстояния были более различимы старение, сомнение, усталость от того, что столько раз видел, как мечты обращаются в пепел. Глядя на него, я поймал себя на мысли, что одновременно вижу, как он выглядел в двадцать лет, когда был любимцем публики с театральных курсов, и каким он станет еще через двадцать лет, когда алкоголь, допинг и наркотики окончательно уничтожат его обычную красоту. В его нынешние сорок эти две маски еще накладывались друг на друга, но это ненадолго.
Внезапно я догадался, что Наоми могла найти в нем. Карикатура на творческого человека, каким его изображает кино и телевидение. Оболочка без сердца, изображение на глянцевой бумаге.
Хардинг отпил c половину стакана, как если бы пил воду, поставил его и долго смотрел на нас, все еще в своей маске на лбу. Затем зажег сигарету, выпустил дым сквозь сжатые губы:
— Что вы хотите?
Хороший вопрос. Я толком не думал, что скажу ему. Возможно, он недостаточно талантлив для карьеры, о которой мечтал, но при этом далеко не дурак. Он не позволит себя уболтать. Значит, самое лучшее — спросить обо всем прямо в лоб.
— Мы пытаемся понять, что произошло, — сказал я.
— Она была убита и, без сомнения, изнасилована, — ответил Хардинг. — Вот что произошло.
Второго с ней не происходило. Это я знал. Знает ли он, что я это знаю? В этом случае притвориться незнающим — неплохая стратегия…
— Судя по виду, тебе на это плевать, — сказал Шейн, голос которого был напряжен до предела.
Хардинг не моргая посмотрел на него:
— Вовсе нет. Я очень любил Наоми…
— Особенно когда она приходила на твои милые вечеринки.
Удивленным Нэт не выглядел. Примерно секунду он разглядывал Шейна с неприличным заговорщицким выражением. Затем улыбнулся:
— И ты тоже там был. Я тебя узнаю.
Эти двое молчаливо в упор посмотрели друг на друга. Хардинг не опустил глаза.
— Ты помнишь? Любишь их встряхивать, а?
Его голос — свистящий, слащавый. Уголком глаза я следил за Шейном.
— Да… я помню тебя…
Судя по всему, Нэт не боялся ничего на свете. Он снова улыбнулся. Я увидел в его глазах отблеск — неприятный, звериный и чувственный.
— Только не говори мне, что забыл…
Не успел он сделать хоть что-то, как Шейн впечатал кулак ему в нос, и тот буквально взорвался, заливая потоком красной крови рот и подбородок своего хозяина.
— Черт, да ты больной!
Хардинг поднес руку к лицу, посмотрел на кровь, окрашивающую ему пальцы, и взглянул на нас с мрачной яростью.
— Кем, вы думаете, была эта маленькая святая, ваша подружка? — произнес он свистящим вызывающим голосом. — Сейчас я вам расскажу, какой она была…
С этого мгновения все и полетело к чертям. Шейн ударил его во второй раз, и в ответ Хардинг бросился на него. Удары сыпались с двух сторон, но у Шейна получалось лучше: в школе он занимался боксом и знал, куда бить и как. Всем в школе известно, что он опасный боец. Но Хардинг тоже не был лузером. Я видел, как Шейн получил удар правой, от которого пошатнулся. Потом эти двое схватились друг с другом, опрокидывая на своем пути стулья, шатаясь, пьяные от гнева. Мы с Джонни бросились на Хардинга, чтобы помочь Шейну, а Кайла орала, чтобы мы остановились. Удары сыпались в двойном количестве. Вслепую. Лавина, от которой у меня заболели фаланги пальцев. Было видно, как лицо препода становится уродливым и опухшим, превращаясь в окровавленную массу, как его ярость сменяется паникой. Его ударили еще несколько раз, на этот раз ногами, когда он упал и оказался в сидячем положении, привалившись к кухонной мебели. Попытались его достать, когда он пополз между стульев под ненадежное укрытие стола. Я наступил на одну из его лодыжек, перенеся вес всего тела на ногу; Шейн изо всех сил разбил пальцы его левой руки ножкой стула. Нэт выл, чтобы мы остановились, но мы носились вокруг стола, будто фанатики, безумные от гнева, снося все на своем пути.