Мы встретились во время перемены.
— В настоящее время никто не может вспомнить, что Наоми делала на пароме, — сказал Чарли. — Но мы опросили далеко не всех. Мы бросили клич: если кто-нибудь что-то видел, пускай он сперва скажет это нам.
Пронзительно кричали чайки, белые черточки на сером фоне. Промозглый ветер пытался проникнуть под одежду. Приближалась зима.
— Так в любом случае все они думают, что это я. Меня сильно удивит, если они вам помогут…
Я снова подумал о послании, найденном на «Фейсбуке»: «Не доверяй им. Они лгут»… И о типе, с которым разговаривала Лив. Этот детектив… Сказала ли она правду? В классе я вновь вспомнил слова Хардинга: «Это кто-то такой, кого не заподозришь. Совсем… Полагаю, это тот, кого практически не замечаешь. Скрытный, неприметный. А еще он обладает определенной информацией…»
И снова возник вопрос: шантажист и убийца — являются ли они одним и тем же человеком?
В кафетерии я едва клевал со своей тарелки. Чарли, Джонни, Кайла и две другие девочки из класса были заняты общением, но все было не как раньше: смех раздавался редко, а некоторых тем в беседах избегали.
Вокруг нас царил обычный гул голосов, но время от времени я ловил на себе подозрительные взгляды, и разговоры за соседним столом стихали до нескольких децибел; явный признак, что говорят обо мне.
Все это становилось все более и более невыносимым.
Накалывая на вилку кусочек говядины по-тайски с рисом карри, я внезапно подумал о матери Чарли. В это время она должна сидеть за кассой в магазине «Кен & Гриль» со своим мужем, который готовит еду в кухне, и Венди, наливающей пиво и кофе за прилавком в другом конце магазина. Я снова почувствовал нечто вроде зуда. Очень часто я заставал ее у окна комнаты — она смотрела, как я ухожу, и махала мне рукой. Чарли как-то сказал, что у окна мать проводит бо́льшую часть времени. И, оглядываясь назад, невозможно не признать, что это окно и ее силуэт в моей памяти неразделимы. Это тот, кого практически не замечаешь. Скрытный, неприметный. Мать Чарли — за кассой, его отец — в кухне, Ник — в офисе шерифа… Зуд усилился. Дом пуст… Чарли упоминал, что сигнализация в магазине работает только в разгар сезона. Я снова увидел большой двор, огражденный высоким забором из досок, и деревья в глубине — сотни раз я играл в этом дворе, а затем он стал слишком тесной игровой площадкой для подростков, особенно в хорошее время года, когда нас зовут море, бухты и другие острова, до которых рукой подать…
— Глупый, глупый, глупый, — сказал я сам себе. — Даже не думай об этом…
Но именно об этом я и думал. Легкая полуулыбка его матери, ее неброский силуэт, темные волосы, в которых начали появляться серебристые нити… Это тот, кого практически не замечаешь. Скрытный, неприметный. А еще он обладает определенной информацией… В магазине ее добродушный взгляд якобы случайно всегда в движении, незаметно следует за клиентами, эффективнее камеры видеонаблюдения. А сколько откровенностей она выслушала за кассой? Ей доверяют бездумно, естественно; никому даже в голову не приходит, что в ней есть хоть капля хитрости, злости и злого умысла. Это было невообразимо. «Ты превращаешься в сумасшедшего», — предупредил меня внутренний голос.
Я поднялся на ноги.
Выйдя из кафетерия, я направился к зданию администрации. И вошел в кабинет Ловизека.
— Я не совсем в порядке. Нехорошо себя чувствую, очень нехорошо.
— Ты хочешь пойти к врачу?
— Я хочу вернуться домой.
Директор покачал головой, схватил документ.
— Согласен. Кто у тебя сегодня дома?
Я ответил.
— Хорошо. Я ее предупрежу…
Добрый час я прождал парома. Мои пальцы дрожали на руле. На пароме я отключил мобильник. Зал почти пустовал, бар был закрыт. Наконец я устроился в своей машине и врубил музыку.
Прибыв на Гласс-Айленд, я повернул направо, затем налево и поднялся по Мейн-стрит. Припарковался в сотне метров от магазина «Кен & Гриль» и остальной путь проделал пешком. Пройдя перед магазином по противоположной стороне улицы, втянул голову в плечи и накинул капюшон, затем резко свернул с дороги и пересек шоссе в направлении забора; он был частично скрыт машинами клиентов, припаркованными со стороны магазина, и грузовиком поставщиков, что играло мне на руку. Я прошел позади них, с другой стороны от бокового входа в гриль-бар, который находился перед контейнером со льдом, закрытым на висячий замок.
Подходя к забору, я бросил взгляд назад, сосредоточив внимание на улице. Затем схватился за забор и, перепрыгнув его, оказался на мокрой траве двора и какое-то время оставался на корточках. Сердце у меня забилось чуть быстрее. Начиная с этого мгновения, если меня застукают, мне будет трудно объяснить, почему я здесь.
Как большинство задних дворов, этот был завален всевозможным хламом, но еще там есть складной садовый столик, скворечники на каждом пне и надстроенная веранда. Когда нам было по двенадцать лет, мы с Чарли ползали под ней, представляя себе, будто мы спелеологи, оказавшиеся в ловушке в марсианском гроте, кишащем плотоядными существами. Чарли корчился, испуская крики: «Агггггххххх!» и «Спасите! На помощь! Они пожирают мои ноги, оххххх!» — беспорядочно двигая ногами во все стороны. Однажды ночью, когда я оставался у них, Чарли пытался убедить меня, стуча по перегородке двухэтажной кровати, низ которой занимал он сам, что в подвале спрятались какие-то злобные существа и что если кто-то из нас будет иметь несчастье забраться ночью под веранду, его никто никогда больше не увидит.
Разумеется, я ни на секунду не поверил, без устали повторяя:
— Чарли, я знаю, что это ты там стучишь.
А он так же неутомимо отвечал:
— Клянусь тебе головой своей матери, Генри, это не я!
Но одно другому не мешало: его истории с глухими ударами по перегородке меня до смерти пугали, и он это знал.
Я подошел к веранде и задней двери под навесом, покрытым битумной черепицей, будучи почти уверен, что дверь открыта. В мертвый сезон, когда туристы разъехались, никто на Гласс-Айленд не закрывает заднюю дверь среди бела дня.
Я долго вытирал подошвы, а затем вошел.
Внутри было тихо, как я и ожидал. Все находились в передней части дома, в магазине. Внезапно я подумал о Нике, и на короткое мгновение желудок у меня скрутило от волнения. Учитывая все, что происходит, Ник сейчас должен быть в офисе шерифа; если же нет и он найдет меня здесь, без сомнения, я заслужу самую роскошную порку в своей жизни.
Небольшой коридор нижнего этажа был заставлен пирамидами ящиков с ревеневым, ванильным и лавандовым лимонадом. Одна дверь выходила налево, в хозяйственную часть дома, другая — направо в кухню. Напротив меня, справа от лестницы, — дверь, за которой коридор, ведущий в магазин. Я поднялся по ступенькам на верхний этаж, в комнаты, на дрожащих ногах, судорожно хватаясь за пропитанные воском перила лестницы. Ступеньки чуть поскрипывали под вытертым ковром. Добравшись до лестничной площадки, я заколебался. Комната родителей Чарли находилась в глубине; первая дверь вела в комнату Чарли, вторая — в комнату Ника. Внезапно я осознал нелепость своей выходки. Что я рассчитывал здесь найти? Какой-то признак того, что хозяйка дома и есть тот самый шантажист? Какую-то небольшую деталь, которая вдруг прольет на все свет, будто в телесериале? Смешно… Я подумал о Наоми. Ее смерть оправдывала любые рискованные поступки. Именно вмешиваясь в частную жизнь обитателей острова, как это уже сделал шантажист, я рано или поздно открою правду. Однако я был убежден, что ничего здесь не добьюсь, разве что разрушу самую прекрасную дружбу своих юных лет. Я уже собрался положить конец этой авантюре, когда увидел дверь комнаты Чарли…
…приоткрытую.
Машинально я приблизился и, сдерживая дыхание, заглянул внутрь.
Там царило необыкновенное спокойствие. За окном шел дождь. Гитара Чарли была прислонена к стене, возле светящейся карты мира, перед которой мы не раз мечтали о том, как поплывем против течения на пироге по Ориноко или Замбези. Его коллекция видеоигр лежала стопкой у кровати, а игровая приставка — на ночном столике. Повсюду понемногу разбросана одежда; гардероб, полный клетчатых рубашек, которые Чарли всегда застегивал до самого верха, открыт нараспашку. Лежбище, из которого ему так трудно было извлекать себя каждое зимнее утро, было расстелено и хранило отпечаток его тела. На стене — постер легендарного концерта «Нирваны» в Рединге, так же как и таблички такого рода: «Здесь проходит чемпионат мира неудачников», «Супергерои — геи: они носят колготки», «Запрещается проводить видеосъемку и мастурбировать» (эта была повешена над вымпелом «Сиэтл Сихокс»), «Диплом зомболога», а на письменном столе — разноцветная лампа в виде ракеты, учебники и включенный компьютер… Я прислушался, но с нижнего этажа не проникал ни один звук, даже голоса покупателей. Единственное, что долетало до моих ушей, — приглушенный шум машин, проезжающих по Мейн-стрит.
Я толкнул дверь и вошел. Снова тихонько скрипнул под ногами пол. Это напоминало оборотня: знакомая невзрачная обстановка, в которой с наступлением ночи явно начинается подозрительная деятельность. Я пересек комнату до самого письменного стола, посмотрел на компьютер. Затем протянул руку и нажал на кнопку сенсорной клавиатуры. Экран засветился. Рисунок рабочего стола — море и острова с косаткой, делающей пируэт над волнами. Иконка электронной почты… я кликнул по ней, и от меня потребовали пароль.
Примерно год назад я был удивлен, попав туда с планшета Чарли. Я сделал это не нарочно, но не смог удержаться от того, чтобы не посмотреть. Я не знал, изменился ли он с тех пор… Я напечатал: «ЗОМБИЛЕНД», — и почта открылась! Не знаю, что я искал… Но мой пульс ускорился от того, что я совершил взлом в личное электронное пространство Чарли. Однако меня ждало разочарование: почта была пуста. Но от этого волосы у меня на затылке не перестали стоять дыбом. Почему он удалил все письма?