— Сделали за двадцать минут. И в университет позвонили, попросили помочь. Так что нас уже ждут в архиве.
— Какая ты умница, — он вскочил со стула и подошел к Би.
— Позвольте предложить Вам руку… Для прогулки.
— Только для прогулки? — лукаво блеснули ее темные глаза. — Что может быть лучше чудесной легкой прогулки по жизни…
— Тогда прогуляемся хотя бы по центру города?
Они почти ничем не отличались в толпе туристов, заполнивших огромную площадь. И хотя основной сезон закончился, приезжих было еще очень много.
— Ты знаешь, я даже не представляла, что встреча с городом будет такой приятной, — Биатрис повернула к своему кавалеру счастливое лицо. — Я приезжала во Флоренцию лет пять назад, но такого ощущения не было. А сегодня многое приводит в восторг. Ты на меня определенно положительно влияешь, дорогой.
— Если ты будешь так бесстыдно молодеть, то мне придется представляться твоим дедушкой, — грек сделал страдальческое лицо и прошепелявил: — Из глухой деревни, где до сих пор нет радио, поэтому никто не знает, который год на дворе.
— Перестань, — Би звонко рассмеялась, запрокинув голову.
— Нет, кое-что я еще помню. Мне было столько же, на сколько ты выглядишь сейчас… Это было в восемнадцатом году… Когда приезжал Фердинанд.
— И что… — она едва выговаривала сквозь смех слова.
— Что сказал Фердинанд?
— Он спросил, почему я не в армии, — уже не надеясь на ответ собеседницы, спутник продолжил сам: — Говорю, что могу бегать только за молоденькими козочками, а не от противника. А Фердинанд покрутил ус и так задумчиво произносит… А я вот за козочками уже не могу…
Прохожие оборачивались, группки туристов забывали об экскурсоводе, глядя на очаровательную пару, что просто расцвела среди зданий, более напоминавших музей, чем обычный город. В любом возрасте счастливый человек выглядит красивым и молодым. Особенно переступив некий условный рубеж, за которым многим кажется, что ничего светлого быть уже не может. И тогда для окружающих становится неожиданно понятно, что за морщинистой и немощной оболочкой скрывается душа десятилетнего ребенка. Она не стареет, она только прячется от внешнего мира, такого же враждебного и чужого, как много лет назад. Подобно боязливому зверьку, душа иногда выглядывает из своего укрытия наружу и ждет случая, чтобы похохотать от ерунды и даже попрыгать на одной ножке. Правда, для многих пережитое горе, словно тяжелая плита, навсегда закрывает подобную возможность, и боязливый зверек уже никогда не увидит яркого света.
— Я сейчас, наверное, очень похожа на Даниэль, — неожиданно серьезно произнесла Биатрис.
— Почему? — удивился Демис.
— Восемь лет умирал ее муж. О, это было ужасно! Он много пил, и однажды его парализовало. Полностью. Жан изводил ее своими придирками и ненавистью на весь белый свет. Стоило Даниэль отлучиться в магазин, как он начинал упрекать ее Бог знает в чем. Бедняжка. Она так страдала… Когда Жана похоронили, Даниэль просто ожила! Представляешь, она купила мольберт и начала рисовать. Кстати, очень неплохо. У нее замечательные пейзажи Луары. А несколько ее стихотворений напечатали в сборнике. Но главное, у нее засветились глаза. Оказалось, она моложе меня. Мы начали вместе ходить по выставкам и концертам… Как-то Даниэль мне призналась, что только теперь по-настоящему счастлива. Она тогда так радовалась самым обыкновенным вещам, что этого восторга хватало и мне.
Биатрис неожиданно резко остановилась и взглянула на грека.
— Деми, я очень смешно выгляжу?
— Ну что ты! — он взял ее за обе руки и приблизил к себе.
— Я знаю… Но ничего не могу с собой поделать. Мне хочется кружиться… Как Даниэль тогда… Они, наверное, думают, что я сумасшедшая.
— Вне всяких сомнений, — он загадочно улыбнулся. — Что это за ворота?
— Какие? — Би обернулась. — Ворота Сан Джованни? Их называют «золотыми», или «райскими». В пятнадцатом веке Лоренцо Гиберти выполнил их для баптистериия.
— Райские?
— На десяти золотых квадратах изображены библейские истории. Он потратил двадцать семь лет жизни на эту работу. Спустя полвека Микеланджело назвал их «Вратами рая». Так и осталось.
— Тогда нам туда, — грек увлек Биатрис за собой.
— Что ты задумал?
— Ты не хочешь со мной в рай?
— Хочу!
Весь пол собора был богато инкрустирован различными сортами мрамора. Через открытые восточные ворота внутрь проникал яркий свет. Посетители то рассматривали замысловатый узор на полу, то поднимали глаза вверх. Свод купола Сан Джованни украшала великолепная мозаика в византийском стиле. Сцены, выполненные на библейские сюжеты, потрясали своим мастерством. Начиная с притвора по стенам расходились горизонтальные линии картин, повествующие об Иоанне Крестителе и Христе из Книги Бытия. Над триумфальной аркой располагалась сцена Страшного Суда.
— Постой, — прошептал потомок эллинов, придержав Биатрис на рукав. — Смотри.
Она остановилась и подняла голову следом на Демисом.
— Спаситель разделяет души, — тихо прокомментировала итальянка. — Грешные и праведные.
— В какую сторону пойдем?
— Это ОН сам решит, — серьезно отозвалась Би.
— Я наверняка попаду к грешникам, — с легкой иронией прошептал грек.
— Почему?
— Я грешу во время поста… Люблю скоромного поесть.
— Так ты не только сластена…
— Не только, — он легко сжал руку спутницы. — Будешь носить мне передачи?
— Куда? — улыбнулась Биатрис.
— В ад или куда там грешники попадают.
— В геенну огненную!
— Жуть!
— А вдруг меня туда не пустят?
— Слушай, это мысль, — оживился грек. — На Суде скажу об этом в свое оправдание, и потом твои визиты меня сделают лучше. Может, у них там есть что-нибудь для не совсем безнадежных.
— У них там все строго, а вот у нас есть «матронео». Пойдем.
— Это край Света?
— Ближе, — все так же шепотом ответила спутница и потянула за руку удивленного гостя. — Не помню, когда был построен баптистерий Сан Джованни, но — очень давно. В честь Иоанна Крестителя, который является покровителем Флоренции. В те времена к посещению женщинами священных мест относились очень непросто. Для них была построена галерея — «матронео». Она опоясывает все здание на половинной высоте.
— Что значит «матронео»?
— От латинского «матрона» — женщина.
— И эта галерея была единственным местом…
— Да. Женщинам разрешалось быть только тут.
— Вот так всегда, — иронично заметил грек. — Как только что-нибудь интересное, то только для кого-то.
— Не беспокойся. Это было очень давно. Теперь и тебе можно.
— Спасибо. Сегодня великий день.
Они степенно прошлись по галерее, но Биатрис внезапно остановилась.
— Слушай, мы же опоздаем в университет!
— Бежим… Нет-нет Только не через те ворота.
— Почему?
— Не хочу уходить из рая. Пусть наши души останутся здесь… Выйдем через Северные ворота.
— Ладно, — Биатрис улыбнулась, но не стала возражать. — Почему ты идешь на носочках?
— Чтобы никто не услышал.
— Чего?
— Ну как же, — грек сделал очень серьезное лицо. — Когда Сан Джованни закроется, двери обменяются данными между собой. Кто заходил, кто выходил. Если никто не заметит, что мы вышли через Северные ворота, то все решат, что мы вошли через «райские» ворота и остались. Там, в раю!
— Деми, — улыбнулась итальянка. — Ты неисправим.
— Так ведь всем хочется в рай.
— Обманом в рай не попадают.
— Эх, — грустно вздохнул он. — Ты права. Тогда, хотя бы побудем до вечера!
Здание университета располагалось за площадью Сантиссима Аннунциата, посвященной Благовещению Девы Марии. Построенное много позже трех зданий, окаймляющих площадь, университетское строение впитало в себя многие их особенности. Очевидно, архитекторы часто проходили мимо одной из красивейших площадей Флоренции и решили повторить ее стиль во внешних очертаниях университета. Здесь была и миниатюрная открытая арочная галерея, как у церкви Благовещения, и изящные колонны у центральной лестницы, как на фасаде приюта Брунеллески, и миниатюрные майоликовые медальоны на портике, как у дома братства на площади. Разные эпохи и стили органично переплелись во внешнем облике университетского здания, как напоминание студентам. Не навреди, что бы ты ни делал и какими бы благими намерениями ни руководствовался.
Идущим следом за великими всегда тяжело. Хотя у них есть ориентиры, но планка бывает так высока, что под силу только избранным. Остальные начинают объяснять свою несостоятельность новыми настроениями и стилями в искусстве, производя на свет уродцев. Настоящий художник всегда очень бережно рассматривает достижения великих предков потому, что равняется на них. А это очень непросто: вплести в красивый венок свою веточку, которая не хуже. Великое окружение воспитало не одно поколение студентов университета, впитавших лучшее из созданного человеком в искусстве на протяжении последних столетий.
— Ты здесь училась? — с восторгом разглядывая здание, спросил грек.
— До сих пор горжусь этим, — Биатрис невольно остановилась. — Ничего не поменялось за столько лет… Но нам, собственно, нужно не в этот корпус, а в библиотеку. Архив располагается там.
— Совсем иное здание, — отозвался Демис, глядя за рукой бывшей студентки. — Современное.
— Да, его построили в начале прошлого века на месте старых казарм.
— Куда дели драгун?
— Никто не помнит, чьи это были казармы, но о гвардейцах вспоминали не раз в шестьдесят шестом.
— Почему?
— Было сильное наводнение, мы несколько дней спасали книги. Тысячи и тысячи томов в грязи… Флоренция находится в долине, иногда вода бывает безжалостна.
— А что было с архивом?
— Признаться, я никогда не задумывалась над этим, — встревожилась итальянка. — Ты считаешь, что-то могло случиться с документами?
— Под архивы часто отводят подвалы…
— Боже. Идем скорее. Неужели все напрасно.
Архивариусом оказалась толстая и очень разговорчивая корсиканка Розалия. Пока троица пробиралась по лабиринтам огромного университетского архива к нужной полке, Роза рассказала им, перескакивая с английского на итальянский и обратно, о сложностях своей нелегкой работы, жуликах-политиканах, экономящих на культу