– Правда. Я тоже часто вспоминаю. Особенно последнее дело. Мы тогда убийцу ловили, который рядом с трупами кукол клал.
Сейчас она переведет разговор на Синицкого и посмотрит на его реакцию. Дрогнет что-нибудь в лице или нет.
Но через миг вздрогнула она сама.
Прямо перед собой за столиком в центре зала увидела того, кого только что помянула. Вальяжно развалясь и лениво попивая из бокала, сидел Биндюжник, или, вернее сказать, Павел Глебов.
Тот самый убийца, любивший оставлять на месте преступления куколок, которые делала его сестра, актриса и танцовщица Ольга Глебова-Судейкина. Именно она и должна была стать последней жертвой.
Биндюжник чуть не погиб тогда. Но выжил и, тяжело раненный, сумел сбежать из-под ареста. Пятеро неизвестных проникли в тюрьму и, обезвредив охрану, вывели Глебова на волю. И вот теперь он сидит в десяти метрах от нее и ведет себя, как хозяин.
Биндюжник почувствовал на себе взгляд и обернулся. Слава богу, не слишком резко. Видать, в подпитии уже. Анна успела нагнуться за упавшей салфеткой, но не была уверена, что он не увидел ее.
А если увидел, то наверняка узнал.
Выпрямившись, она взглянула осторожно. Биндюжника заслонила чья-то широкая спина в военной форме.
– Анют, ты чего не ешь?
Никита заглянул к ней в тарелку.
– Горячо. Жду, пока остынет.
– Так ты шампанским запивай, оно холодное!
Он был уже слегка пьян, и ему стало весело. Звучала музыка, люди за столами пили, ели, радовались жизни, Анюта была рядом, и все только начиналось. Вот бы этот вечер никогда не заканчивался!
На эстраду поднялся пухлощекий лысоватый тенор и сладким голоском завел частушки:
Торговала Изабелла,
Продавала маркизет.
Барыша она имела
За сто метров десять лет.
За столами засвистели. Тенор сориентировался мгновенно.
– Прибыла в Одессу банда из Амура, –
интимным шепотком начал он.
Публика затихла.
Поиграв бровями и выдержав паузу, окрепшим голосом тенор продолжил:
В банде были урки, шулера,
Банда заправляла темными делами,
И за ней следила губчека.
Припев подхватили дружно:
– Мурка, ты мой Муреночек!
Анна осторожно взглянула в сторону Биндюжника. Обняв сидевшую рядом красивую молодую женщину с задорными короткими кудряшками, он пел вместе со всеми. Глаза заволокло мутной слезой.
Ишь ты, как выводит, скотина!
– Яшка Ядов песню сочинил, – сообщил Никита. – Кстати, одно время в уголовном розыске работал. Я знавал его в Одессе.
Вот. Сейчас она про Одессу и спросит:
– А чем ты там занимался?
Никита скомкал и бросил на стол салфетку.
– Воевал, Анюта. Сначала с Антантой, потом с бандитами. Только неинтересно это все, Анюточка. Давай лучше о тебе поговорим. Как ты без Афанасия Силыча справляешься? Трудно небось?
Неожиданно ей захотелось поплакаться. Да, мол, нелегко. Фефа прибаливает, денег на лекарства не хватает. Наверное, потому, что голос сидящего напротив красивого мужчины был теплым, а глаза сочувствующими и такими понимающими.
«А ведь он уводит меня от разговора», – неожиданно поняла Анна.
– Я спросить тебя хотела, – начала она и заметила, что Биндюжник, поднявшись, двинулся в сторону уборных, кинув спутнице:
– Я скоро, Лялька!
Анна бросила быстрый взгляд на Никиту.
Узнает или нет?
Румянцев даже головы не повернул. Смотрел на нее и улыбался.
Ей вдруг стало тошно и противно.
Зачем она тут?
– Никита, ты не возражаешь, если я пойду?
И сразу увидела, как он расстроился. Даже щеки опустились вместе с уголками губ, а лицо стало совсем детским.
– Не сердись, просто для меня это все непривычно. Проводишь меня? Фефа будет рада.
Воспрянув духом, он спросил:
– А пирогами угостите?
– С пирогами нынче туго, но пшенник утром Фефа в печку ставила.
– Годится! Мне самому тут не в радость.
Слежка
Слежку она заметила на следующий день.
Значит, Биндюжник все же узнал ее. Но зачем следить? Что ему нужно?
Анна попробовала вспомнить, не шел ли кто за ними от ресторана. Порывалась даже Румянцева спросить.
Передумала.
Вчера и так все было слишком уж по-семейному.
Пшенник, чай, воспоминания.
А уж как Фефа привечала старого знакомого! Анна даже разозлилась на нее.
Неужели не понимает, что появление Никиты – это больно для Николая.
Да и Румянцеву давать надежду ни к чему. И даже подло!
Все равно он всегда будет лишь другом.
И больше никем и никогда.
Но, поразмыслив, Анна поняла, что Фефа в Никите вовсе не жениха для воспитанницы видит. Для нее Румянцев – возвращение в прежнюю жизнь, в которой они не были одиноки, имелось много вкусной еды, вечерние разговоры и уверенность, что все будет хорошо.
Под конец они напели ей пару куплетов из «Мурки».
Фефа впечатлилась до слез, и Никита торжественно пообещал сводить ее в ресторацию персонально.
Фефа делала вид, что испугалась, замахала руками, но по лицу было видно – польщена.
Все трое смеялись и подливали друг другу чаю.
На подоконнике в вазе стояла подаренная Никитой роза.
Уходить из-под наблюдения она не собиралась. В УГРО работает!
Но выяснить, кто ходит и зачем, было необходимо.
Анна пошла за помощью к Маркелову.
– Где, ты говоришь, ужинала?
– В «Астории».
– Что ела?
– Котлету по-киевски.
– Что пила?
– Шампанское.
– А «Мурку» слушала?
– Каюсь, Егорушка.
Маркелов выкинул вперед руку. Ни дать ни взять товарищ Ленин на трибуне!
– И это сотрудник советского уголовного розыска! Быстро разложение проникло в наши ряды! Товарищ Троцкий не зря говорил: «Мы выпустили в свет рыночного дьявола»!
– Егор, ну хватит!
– И не уговаривайте, товарищ Чебнева. Пять лет с конфискацией!
– Тебе смех, а за мной следят.
Маркелов сразу вышел из образа вождя и посерьезнел.
– Так. Поподробнее, пожалуйста.
– В «Астории» я заметила одного бандита. Мы его в шестнадцатом поймали.
– Что сделал?
– Убил нескольких человек и собирался прикончить родную сестру.
– Серьезно. И что?
– Сбежал из тюрьмы и исчез. А теперь спокойно гуляет в ресторане.
Маркелов пожал плечами:
– Тебя это удивляет? Меня – нет.
– Я не о том. Вчера мы встретились, а сегодня я заметила, что за мной ходит какой-то… шпик.
– Хочешь сказать, он тебя узнал и решил свести счеты?
– А что мне думать? Хотя… не знаю. Я насолила ему не больше других. Мы долго его вычисляли, а когда это произошло, он меня похитил. Как дочку сыщика. Говорил, что обменяет на своего подручного, которого мы взяли накануне. А потом выяснилось, что никого менять он не собирался, но меня все равно спас… один человек. А потом…
Она запуталась и замолчала.
– Если честно, не пойму, зачем за тобой следить?
– Поквитаться хочет.
– Ерунда! Для этого следить надобности нет. Подкарауль за углом и всего делов!
– Помоги выяснить, Егор!
Маркелов потер виски.
– Поставлю человека за твоим шпиком походить. Осторожненько.
– Только Рыклина не ставь. С ним и Бездельным меня могли видеть.
– Хорошо, я Шишова пошлю. Он незаметный.
Анна уже направилась к двери.
– А с кем ты была в ресторации?
– Со старым другом. Никитой Румянцевым. Вместе с отцом моим служили раньше.
– Так, может, дело в нем?
– А следят за мной?
– Чебнева, это же элементарно! Если им от твоего Румянцева что-то нужно, то легче всего надавить через даму сердца.
– Он – не мой, и я – не дама сердца.
– Но они могут об этом не знать.
– Черт! Надо предупредить Никиту! Он же чекист!
– Тогда все ясно. Выходи с ним на связь. Пусть разбирается.
Маркелов помолчал и добавил:
– Но человечка я поставлю.
– Спасибо, Егор.
– Ты куда сейчас?
– У меня четыре убийства.
– Будешь уходить, свистни.
– Ага.
Анна добралась до своего рабочего места – невесть как попавшего в их контору старого стола с процарапанной на крышке надписью «Васька – Навуходоносор» – и стала пересматривать показания. Через некоторое время достала лист бумаги и стала чертить на нем кружочки и стрелки. Кто, куда и зачем, а также кто с кем связан.
Вышло путано и все равно непонятно.
Стрелки торчали из каждого кружочка в разные стороны.
К тому же мешала сосредоточиться мысль о слежке.
Несколько раз она порывалась разыскать Румянцева и предупредить, но что-то останавливало. Нет, сначала надо узнать, кто послал соглядатая. Втягивать в дело Никиту рановато.
Домой Анна двинулась в обход. Через Невский, который с восемнадцатого года назывался по-новому – Проспект 25 Октября. Корявое название никак не укладывалось в голове, поэтому никто Невский и не думал так звать.
Шла не торопясь, чтобы шпик успел себя проявить. Несколько раз останавливалась у витрин, надеясь засечь гада сама.
Витрины, вплоть до этого года стоявшие по большей части заколоченными, недавно вновь заблестели вымытыми стеклами. Красот за ними пока, правда, не наблюдалось. Хозяева кооперативных магазинов боялись выставлять на витрине товары, но все равно стало веселей.
Анна остановилась перед огромным, на всю витрину плакатом.
– Окна сатиры РОСТА, – прочла она.
Плакат, как и положено окну, был разделен на четыре квадрата.
Красный с ног до головы рабочий с папироской в зубах, широко шагая, направлялся прочь от завода. В соседнем квадрате – хохочущий буржуй в цилиндре. Суть происходящего поясняла надпись: «Каждый прогул – радость врагу». Ниже тот же рабочий бил молотом по наковальне, а буржуй орал от бессильной злобы, что и подтверждали золотые слова: «А герой труда – для буржуев удар».