это, пришел в гнев от дерзости олинфян и приказал Тлемониду, начальнику пельтастов, бегом напасть на них. (4) Увидев, что пельтасты устремились вперед, олинфяне спокойно отступили и переправились назад через реку. Пельтасты храбро устремились вслед за ними и, рассчитывая преследовать их, как убегающих, также переправились через реку. Воспользовавшись тем, что переправившиеся еще не были готовы к бою и легко могли быть разбиты[300], олинфские всадники повернули фронт и ударили на них, причем убили самого Тлемонида и более ста воинов. (5) Заметив это, Телевтий пришел в страшный гнев; он приказал гоплитам вооружиться, выступить быстрым маршем вместе с пельтастами и всадниками и неотступно преследовать врага. Многочисленные примеры из прошлого учат нас, что чрезмерное приближение преследующего к стенам крепости ведет обыкновенно к отступлению, сопряженному с большими потерями. Так было и на этот раз: осыпаемые с башен градом камней, они принуждены были в беспорядке отступить, чтобы выйти из полосы выстрелов. (6) Тогда олинфская конница снова вышла из стен, на этот раз уже вместе с пельтастами; в довершение к ним вышли на помощь из города и гоплиты, и все они напали на расстроенное лакедемонское войско. При этом погиб сражаясь Телевтий, после чего и все лакедемонское войско дрогнуло и обратилось в поголовное бегство, — ни один не удержался на своей позиции. Лакедемоняне бежали частью в Спартол, частью в Аканф, частью в Аполлонию, большинство же в Потидею. Неприятель преследовал их по всем направлениям и перебил массу народа, причем погиб весь цвет войска.
(7) Подобные несчастья могут служить для людей прекрасным уроком того, что, находясь во гневе, не следует наказывать даже раба; при этом, как это многократно случалось, господин рискует причинить себе больше беды, чем рабу. Но руководиться гневом, а не доводами рассудка в борьбе с врагом — совсем уж ошибочно. Гнев ослепляет и лишает возможности предвидеть последствия, тогда как спокойное обсуждение позволяет учесть не только тот вред, который мы можем нанести врагу, но и тот риск, которому мы при этом подвергаемся сами.
(8) Услышав о происшедшем, лакедемоняне по зрелом размышлении решили, что нужно послать сильное войско, чтобы сломить высокомерие победителей и чтобы все затраченные усилия не оказались напрасными. Приняв такое решение, они послали военачальником царя Агесиполида. При нем, как и при Агесилае во время похода в Азию, находился отряд из тридцати спартиатов[301]. (9) В его войске было также много добровольцев, очень почтенных людей, из числа периэков, были и иностранцы из числа так называемых «воспитанников»{40}, а также дети от брака спартиатов с не-спартиатами{41}, люди образцового телосложения и не чуждые тех благ, которые достаются в удел спартиатам. В этом походе приняли также участие и добровольцы из союзных городов, фессалийские всадники, желавшие блеснуть перед Агесиполидом своим искусством, Аминта и Дерд, относившийся к делу с еще большим рвением, чем прежде. Так сложились обстоятельства для Агесиполида, двинувшегося походом на Олинф{42}[302].
(10) Флиунтцы[303], заслужив похвалу Агесиполида за то, что они без всякого замедления дали ему крупную сумму денег для похода, рассчитывали, что, ввиду отлучки из Лакедемона Агесиполида, Агесилай не выступит против них, так как по спартанскому обычаю оба царя никогда не отлучались одновременно из Спарты. Поэтому они без всякой опаски стали причинять обиды вернувшимся из изгнания. Так, бывшие изгнанники требовали, чтобы в спорных случаях дела о них разбирались третейским судом{43}[304], флиунтцы же принуждали их обращаться к народному суду. На заявление бывших изгнанников, что не может быть никакой речи о справедливости, если их будут судить сами обидчики, не было обращено никакого внимания. (11) Тогда вернувшиеся из изгнания отправились в Лакедемон, где выступили с обвинением против сограждан. Их сопровождали также некоторые из не бывших изгнанниками граждан, которые заявили лакедемонянам, что очень многие граждане считают, что с возвратившимися изгнанниками поступили несправедливо. Это вызвало негодование во Флиунте, и народное собрание наложило пеню на всех тех, которые без полномочия народного собрания отправились в Лакедемон. Подвергшись наказанию, жалобщики не решались вернуться домой. (12) Они оставались в Лакедемоне, внушая лакедемонянам, что виновники этих несправедливостей — это те лица, которые их некогда изгнали и отказались открыть ворота лакедемонянам; это те, которые скупали их имущество и теперь хотят удержать его насильственным образом; теперь они добились того, что на отправившихся в Лакедемон была наложена пеня, дабы на будущее время никто не осмеливался обнаружить, что творится в их городе. (13) Видя во всем этом несомненные признаки насильничанья, эфоры объявили поход на Флиунт. Агесилай был очень доволен всем происшедшим: Поданем и его близкие, находившиеся в числе возвращенных из изгнания, были гостеприимцами Архидама, отца Агесилая, а Прокл, сын Гиппоника, и его друзья были гостеприимцами самого Агесилая. (14) После того как диабатерии[305] дали хорошие предзнаменования, он немедля двинулся в путь. По дороге он встретился с многочисленными посольствами, предлагавшими ему деньги за то, чтобы он не вторгался во Флиунтскую область. На это он ответил, что он идет не с целью обидеть кого-нибудь, а с тем, чтобы помочь обиженным. (15) В конце концов они изъявили готовность исполнить все, что он от них потребует, лишь бы он не вторгался в их страну. Но Агесилай ответил на это, что, после того как флиунтцы уже раз обманули, он уже не верит их словам, но требует, чтобы они на деле доказали свою верность. На вопрос: «Что же мы должны делать?» Агесилай ответил: «То, что вы уже и прежде однажды сделали, не претерпев при этом от нас никаких обид». Под этими словами он подразумевал передачу лакедемонянам акрополя. (16) Флиунтцы не согласились на это, поэтому Агесилай вторгся в их страну и, быстро соорудив осадные укрепления вокруг Флиунта, осаждал их город. Многие лакедемоняне роптали, что ради кучки людей их заставили затеять вражду с городом, насчитывающим более пяти тысяч граждан[306]; чтобы это бросалось в глаза, флиунтцы нарочно устраивали народные собрания в месте, которое было видно осаждающим. Но Агесилай нашел средство, чтобы успокоить это недовольство. (17) Каждый раз, когда кто-нибудь из родственников или друзей изгнанников бежал из города, Агесилай внушал им, чтобы они устраивали общие трапезы и отпускали необходимые средства тем, которые хотят заниматься телесными упражнениями. Он внушал им также, чтобы всем этим лицам было роздано оружие, причем советовал без опаски ссужать деньги на это дело. Те послушались Агесилая и вскоре уже выставили более тысячи человек с образцовой выправкой и муштровкой и прекрасно вооруженных. Вследствие этого лакедемоняне стали говорить, что стоит иметь таких союзников[307].
(18) В то время как Агесилай был занят всем этим, Агесиполид[308] только что прошел через Македонию и расположился лагерем перед Олинфом. Навстречу ему никто не выходил; поэтому он предал опустошению все, что осталось нетронутым в Олинфской области, и выжег нивы в союзных Олинфу областях. Из этих союзных городов ему удалось взять приступом Торону. (19) В это время (дело происходило в середине лета) его схватила жестокая лихорадка. Ему непреодолимо захотелось лежать в тенистых беседках на берегу чудных холодных ключей, которые он видел незадолго перед тем в храме Диониса в Афите. Еще живой, он был доставлен туда, но на седьмой день от начала болезни скончался за оградой храма[309]. Его положили в мед и отвезли на родину, где он удостоился царского погребения[310].
(20) Весть о смерти Агесиполида{44} не обрадовала Агесилая, как можно было бы ожидать от соперника; напротив, он плакал и тосковал по своем сотоварище: спартанские цари, находясь на родине, едят за одним столом, вдобавок Агесиполид был постоянным собеседником Агесилая в воспоминаниях о молодости, разговорах об охоте, верховой езде и любовных увлечениях, причем в этих беседах он чтил Агесилая как старшего. Вместо Агесиполида лакедемоняне выслали против Олинфа гармоста Полибиада.
(21) Агесилай[311] простоял уже под Флиунтом столько времени, что хлеб, имевшийся в городе, о количестве которого он знал по слухам, уже должен был давно выйти, а между тем флиунтцы все не сдавались. Причиной этого было воздержание в пище флиунтцев: они постановили выдавать половинные пайки хлеба, благодаря чему продержались в два раза больше, чем можно было ожидать. (22) Иногда мужество горсти людей преодолевает малодушие огромных масс; так и в этом случае некто Дельфион, имевший репутацию храбреца, с отрядом из трехсот флиунтцев был в силах противодействовать партии, желавшей мира, был в силах заключить в темницу ненадежные элементы; у него хватило силы заставить народ исполнять гарнизонную службу, причем он сам совершал обходы и следил за их верностью. Часто он со своим отрядом совершал даже вылазки, удачно выбивая из позиций вражеские кордоны в разных пунктах кольца укреплений. (23) Однако, когда это отборное войско, несмотря на все поиски, вовсе не нашло больше в городе хлеба, флиунтцы отправили к Агесилаю вестника с просьбой о заключении перемирия для отправки посольства в Лакедемон, так как город решил отдаться на милость лакедемонского правительства. (24) Агесилай был возмущен тем, что флиунтцы, обойдя его, решили иметь дело непосредственно с Лакедемоном, поэтому он отправил вестника к своим друзьям на родине и добился того, что решение участи Флиунта было предоставлено ему. На перемирие для отправки посольства он согласился, но одновременно с этим усилил караулы вокруг города, чтобы никто не мог ускользнуть. Однако, Дельфиону удалось ночью бежать вместе с каким-то клейменным рабом, похитившим много оружия у осаждающих