(10) После этой речи воцарилось всеобщее молчание. Она доставила удовольствие всем недоброжелателям лакедемонян. Вслед за ним выступил Каллистрат и сказал следующее: «Мне кажется, нельзя не признать, что и в наших и в ваших поступках было много ошибок. Однако, я не придерживаюсь такого мнения, что с человеком, совершившим ошибку, не следует иметь никакого дела: я вижу, что нет никого, кто бы в течение всей своей жизни не допустил ни одной ошибки. Мне даже кажется, что иногда, совершив ошибку, люди становятся разумнее, — особенно же, если они терпят наказание за свои ошибки, — как произошло с нами. (11) Да и вам иногда вследствие неправильного образа действий случалось терпеть крупные неудачи. Примером может служить захваченная вами у фиванцев Кадмея: теперь, как вы ни хлопотали об автономии беотийских городов, они все снова подчинены фиванцам после той несправедливости, которую вы им причинили. Итак вы проучены: насильничанье не приносит желанной выгоды, и поэтому, надеюсь, будете скромнее в нашей взаимной дружбе. (12) Наши недоброжелатели, желая, чтобы мир не состоялся, клевещут на нас, что мы пришли сюда не во имя дружбы, а из страха, что Анталкид, вернувшись от царя{17}, привезет вам много денег. Подумайте, и вы поймете, что это — пустая болтовня. Ведь, царь предписал, чтобы все государства Эллады были автономными. Мы и говорили и поступали в полном согласии с его предначертаниями, — какое же у нас основание бояться царя? Неужели можно поверить, что царь захочет расходовать деньги на усиление чужого могущества, когда все само собой, без всяких расходов, устраивается так, как он признал наилучшим. Но довольно об этом! Какова же цель нашего прибытия? (13) Взгляните, если угодно, на положение дел на море или киньте взор на нынешнее взаимоотношение сил на суше, — и вы увидите, что наш приход отнюдь не вызван военными затруднениями[379]. В благодарность за то, что вы не допустили нас до гибели[380], я желаю изложить вам те правильные выводы, к которым мы перешли. (14) Чтобы обнаружить те выгоды, которые сулит нам этот мир, я обращу ваше внимание на то, что все греческие города стоят либо на нашей, либо на вашей стороне, и что в каждом отдельном городе одна часть населения настроена лаконофильски, другая — симпатизирует афинянам. Поэтому если мы заключим между собою дружбу, то какое у нас будет основание ожидать откуда-либо опасности? Кто сможет беспокоить нас на суше, если мы будем иметь вас друзьями, кто может вредить вам на море, если мы будем вашими доброжелателями? (15) Далее мы знаем, что войны постоянно возникают и что каждая из них раньше или позже заканчивается миром, так что, если бы мы не помирились теперь, то раньше или позже все равно пожелали бы мира. Так зачем же ждать того времени, когда мы будем раздавлены обрушившейся на нас массой несчастий, почему не заключить мира сейчас, пока не наступили еще неисцелимые бедствия? (16) По моему мнению, не заслуживают похвалы те атлеты, которые, многократно победив и стяжав себе громкую славу, оказываются настолько честолюбивыми, что не прекращают подвизаться до тех пор, пока не сойдут с арены побежденными; не заслуживают также похвалы те игроки в кости, которые после выигрыша удваивают ставку, — большинство людей такого сорта в конце концов разоряется до нитки. (17) Ввиду всего этого и нам не следует вступать в такое состязание, в котором предстоит либо все выиграть, либо все потерять; лучше соединимся узами дружбы, пока мы еще сильны телом и духом. Таким образом, благодаря взаимной поддержке, и мы и вы приобретем среди греческих государств еще большее влияние, чем до сих пор».
(18) Слова эти встретили всеобщее одобрение, и лакедемоняне приняли постановление согласиться на мир, по которому стороны обязались вывести из союзных городов гармостов, распустить сухопутные и морские силы и предоставить автономию всем городам. В случае нарушения кем-либо из договаривающихся этих условий каждый желающий имеет право идти на помощь обиженному государству; однако же, клятвенный договор никого не принуждает к подаче помощи. (19) На верность этим условиям мира поклялись лакедемоняне за себя и своих союзников, афиняне же и их союзники поклялись каждый отдельно за то государство, представителями которого они были. Фиванцы были внесены в список государств, давших клятву, но на следующий день их послы[381] вернулись и потребовали, чтобы в списке поклявшихся слово «фиванцы» было зачеркнуто и заменено словом «беотийцы». На это Агесилай отвечал, что он не станет ничего поправлять в документе, на верность которому они уже поклялись и под которым уже подписались. Если же они не хотят участвовать в мирном соглашении, то он может их, если угодно, вычеркнуть. (20) Таким образом, все прочие заключили между собой мир, и только с фиванцами оставались враждебные отношения. Среди афинян господствовало убеждение, что теперь можно надеяться, что с имущества фиванцев, согласно старинному постановлению{18}, будет отчислена десятая часть в пользу богов[382]; фиванцы же удалились в весьма мрачном настроении.
(VI. 4. 1) После этого афиняне вывели гарнизоны из союзных городов, приказали Ификрату[383] с флотом вернуться на родину и заставили его возвратить все то, что он захватил после заключения клятвенного договора с лакедемонянами. (2) Что же касается лакедемонян, то и они, правда, вывели гармостов и гарнизоны из городов; однако же, когда лакедемонское правительство получило запрос от Клеомброта, стоявшего с войском в Фокиде, относительно его дальнейшего поведения, оно поступило по-иному. По получении этого запроса, Профой внес предложение распустить, согласно клятвенному договору, войско; предложить всем городам сделать взносы в казну храма Аполлона[384], причем размер их предоставить усмотрению каждого; если же кто-либо будет покушаться на автономию отдельных городов[385], — призвать снова под знамена всех тех, кто захочет выступить в защиту автономии, и с этим войском идти на нарушителей договора. При таких условиях скорее всего удастся снискать расположение богов и симпатии греческих государств. (3) Однако, народное собрание, услыша это предложение, признало его рассуждение нелепым, — очевидно, божественный рок вел лакедемонян по пути к гибели, — и отправило к Клеомброту гонцов с предписанием не распускать войска, а вести его немедленно против фиванцев, если они не согласятся на автономию беотийских городов[386]. Узнав, что фиванцы не только не склонны предоставить городам автономию, но даже не распускают войска и стоят выстроившись против него, Клеомброт повел войско в Беотию. Он не вторгся через то ущелье из Фокиды, где ожидало его стоящее наготове фиванское войско, а прошел по гористой дороге[387], ведущей мимо Фисбы, и неожиданно вышел к Кревсии, завладел этой крепостью и захватил двенадцать фиванских триэр. (4) После этого он двинулся вглубь материка и расположился лагерем в Феспийской области, близ Левктр. Фиванский лагерь находился против них, на холме, в недалеком расстоянии; у фиванцев не было никаких союзников, кроме беотийцев. Друзья Клеомброта стали обращаться к нему с такими заявлениями: (5) «Клеомброт, если ты не сразишься теперь с фиванцами, можно опасаться, что ты подвергнешься самой суровой каре со стороны государства. Они не забыли еще, что ты, прибыв в Киноскефалы, вовсе не опустошал фиванской территории[388], и что впоследствии ты был отражен от проходов, ведущих в Беотию[389], тогда как Агесилаю всегда удавалось вторгнуться через Киферон. Поэтому, если тебе дорого собственное благополучие или если ты печешься о благе государства, ты должен выступить против них». Так говорили ему друзья, противники же{19} замечали друг другу: «Теперь Клеомброт покажет, справедлива ли молва, что он доброжелатель фиванцев». (6) Услыша об этом, Клеомброт пришел в ярость и решил вступить в бой. Главари фиванцев{20} принимали в соображение то, что, если они не выступят в бой, то окрестные города отпадут от них, а Фивы будут осаждены; если же фиванский народ будет вынужден голодать, то он может выступить против правительства. Кроме того, многие из них уже прежде были в изгнании и считали, что лучше пасть в бою, чем снова стать изгнанниками. (7) Вдобавок, в них поднимало бодрость духа предсказание, по которому лакедемоняне должны были быть побеждены в том месте, где находится гробница девушек, про которых рассказывают{21}, что они покончили самоубийством, будучи обесчещены лакедемонянами. Пред битвой фиванцы украсили эту гробницу. В это же время к ним пришло известие из города, что двери всех храмов открылись сами собою; и жрецы дали этому такое истолкование, что боги предсказывают победу. Из храма Геракла исчезло священное оружие{22}; это считали признаком того, что и Геракл отправился на это сражение. Некоторые, однако, утверждают, что все это были махинации фиванских заправил{23}. (8) В этой битве, казалось, все соединилось против лакедемонян, тогда как противники их во всем имели удачу. После завтрака Клеомброт созвал последний военный совет; в полдень все подвыпили, полагая, что вино возбуждает отвагу. (9) Затем воины — и спартанские и беотийские — облачились в боевое снаряжение, и стало ясно, что сейчас начнется битва. Заметив это, маркитанты, кое-кто из обозных и те, которые не желали сражаться