оисками, ни интригами, ни даже клеветой. Ксенофонт, «придворный певец Агесилая», конечно, тщательно затушевывал истинную суть вещей, облекая злостную клевету Агесилая личиной прекраснодушия и исторического беспристрастия.
{65} Которые были соучастниками восстания Мелона — таким образом эта помощь была оказана беотийцам во всяком случае без официальной санкции афинского правительства; такое же известие находим мы и у Плутарха (см. цитату в коммент. к § 33). Диодор, весь рассказ которого основан на позднейшей афинской версии, для вящего прославления Афин совершенно искажающей историческую правду, — сообщает (XV, 26, 1—2) совершенно иное: «Афинский народ, выслушав (фиванских) послов (сообщивших о перевороте в Фивах), постановил немедленно же отправить войско в как можно большем числе для освобождения Фив… Собрание окончилось назначением стратегом Демофонта; тотчас вслед за тем было навербовано пять тысяч гоплитов и пятьсот всадников, и на следующий день Демофонт вывел это войско из города, заставляя воинов все время передвигаться бегом, чтобы придти в Фивы раньше лакедемонян. В то же время народ готовился к тому, чтобы, если представится надобность, выступить в Беотию всенародным ополчением. Двинувшись по кратчайшему пути, Демофонт неожиданно для фиванцев появился пред их городом».
{66} Фиванцы также были в страхе — они даже отправили в Спарту посольство с заявлением, что готовы по-прежнему признавать гегемонию Спарты и автономию беотийских государств. Исократ (XIV, 29): «Спасенные при помощи нашего афинского войска и возвращенные из изгнания на родину, они, не медля ни минуты, отправили послов в Лакедемон, выражая готовность оставаться в рабстве и ни в чем не преступать прежнего соглашения».
{67} Не имел городских ворот — начатая Кононом постройка стен еще не была закончена со стороны суши, не были вделаны ворота.
{68} Эпизод с оправданием Сфодрия крайне темен; Ксенофонт, по-видимому, сделал все возможное для того, чтобы он остался навсегда загадкой для исследователей. Вряд ли можно сомневаться в том, что Сфодрий не предпринял бы этого рискованного похода, не получив определенных заверений из Спарты. Вот как передан этот эпизод у Диодора (XV, 29, 5): «Спартанец Сфодриад занимал должность военачальника. Это был человек легкомысленный и неуравновешенный. Царь Клеомброт убедил его без ведома и согласия лакедемонских эфоров захватить Пирей. Сфодриад, располагая более чем десятью тысячами солдат, решился захватить ночью Пирей. Но афиняне его заметили, замысел не удался, и он принужден был вернуться, не достигнув никаких успехов. Против него было возбуждено обвинение, и он принужден был предстать пред спартанским советом; но, так как оба царя выступили на защиту его, то он был противозаконно оправдан. Возмущенные этим афиняне постановили считать мир со спартанцами расторгнутым». Плутарх (Пелопид, 14) также не думает, чтобы Сфодрий пошел на Пирей исключительно в угоду фиванцам, вследствие подкупа: «Когда большое спартанское войско вторглось в Беотию, афиняне пришли в ужас: они порвали союз с фиванцами; сочувствовавших беотийцам они привлекли к суду, и частью казнили, частью изгнали, частью присудили к уплате денежного штрафа. Ввиду всего этого фиванцы поняли, что они попали в затруднительное положение, оказавшись без союзников. Тогда Пелопид и Горгид, занимавшие посты беотархов, замыслили вызвать войну между афинянами и лакедемонянами и для этого придумали следующее. Спартанец Сфодрий, храбрый и прославившийся военными подвигами человек, в то же время легкомысленный, преисполненный пустых надежд и честолюбия, был оставлен с войском в Феспиях; ему было поручено принимать под свою защиту всех отпадающих от фиванцев и помогать им. К нему же и подослали единомышленники Пелопида одного из своих друзей — Диэмпора[603], который и явился к Сфодрию с деньгами и убедительными речами; эти речи подействовали на него еще больше денег. Он убеждал Сфодрия, чтобы тот предпринял важный шаг, именно захватил Пирей, напав врасплох на афинян, совершенно не ожидающих нападения. Ничто не будет так приятно лакедемонянам, как взятие Афин, фиванцы же недовольны афинянами и считают их предателями и поэтому не придут к ним на помощь. Все эти доводы убедили в конце концов Сфодрия, и он со своим войском вторгся ночью в Аттику. Они дошли до Элевсина, но здесь его воинов охватил страх, и он был замечен врагом». В «Агесилае» (24) версия Плутарха еще более отличается от версии Ксенофонта. Здесь он передает, что Сфодрий, снедаемый честолюбием и завистью к Фебиду, сам пришел к мысли захватить Пирей и только добавляет: «Передают также, что это была проделка беотархов, с Пелопидом и Мелоном во главе. Они подослали к Сфодрию людей, прикинувшихся спартанцами»…
Постараемся разобраться в этом эпизоде.
1. Мог ли поход на Афины быть совершен по наущению фиванцев?
Эд. Мейер (Gesch. d. Alt. V, 378) справедливо замечает, что «Пелопид и его товарищи не могли быть уверены в том, что предприятие Сфодрия потерпит неудачу, а если бы он достиг цели, они были бы обречены на верную гибель». Поэтому мне кажется недостаточно, как делает этот ученый, только усомниться в правдивости этой версии: ее необходимо совершенно откинуть, как исторически несостоятельную.
2. Мог ли поход на Афины быть предпринят по наущению Клеомброта, как думает Диодор?
На такой шаг можно решиться, только имея прочную опору в спартанском обществе, а партия Клеомброта никакой роли в Спарте не играла. Известие же Диодора — только позднейший вывод из указаний Ксенофонта о партийном положении Сфодрия и Клеомброта (Эд. Мейер, Gesch. d. Altertums, V, 379).
Теперь вспомним о характере и взглядах Агесилая. Что он не останавливался перед предательским нарушением мира и охотно, опираясь на кучку аристократов, производил перевороты в дружественных со Спартой государствах, что это именно было целью его политики — не может подлежать сомнению. Вспомним хотя бы инспирированный Агесилаем и проведенный Фебидом переворот в Фивах (выше, гл. 2, 25 и сл.). По меткому выражению Эд. Мейера (Gesch. d. Altertums, V, 205) у Агесилая была только одна цель — «усиливать власть Спарты и тем самым свою собственную, не брезгуя никакими средствами… Зато он был большим специалистом в искусстве облекать свои честолюбивые замашки и рискованные приемы покровом добропорядочности и слащавой прописной морали». Далее, в противоположность Клеомброту, и престиж Агесилая в Спарте был очень большим. «Положение его, — говорит тот же автор (там же V, 294), — было настолько прочным, что он сам выступал только в самые решительные минуты, а во всех прочих случаях даже отказывался от поручений, которые возлагало на него правительство, и под тем или иным предлогом поручал их своему коллеге или другому военачальнику; но не может быть сомнения в том, что в действительности он держал все нити политики в своих руках». Итак, Агесилай в последнее время перед этими событиями отказывался от открытых политических выступлений. Ксенофонт считает причиной этого те упреки, которые сыпались на него со стороны его политических противников, не склонных, не считаясь ни с чем, помогать олигархам всего мира (выше, § 13). Вдобавок такое положение имело особое удобство: ответственным за внешнюю политику становился Клеомброт, а Агесилай мог, фактически руководя ею, делать вид, что находится в стороне, и спокойно критиковать соперника, обливая его грязью и клеветой. А клеветой, как мы видели (коммент. к § 16), Агесилай не брезговал.
После всего сказанного я предложу следующую (пусть несколько фантастическую) гипотезу для объяснения похода Сфодрия. Прибывшие к нему и склонившие его к походу на Пирей спартанцы были подосланы Агесилаем. При этом последний, конечно, надеялся, что предприятие удастся: день захвата Афин был бы днем общего праздника, и ни о каком расследовании и суде не было бы и речи. Если же бы замысел не удался, то он прекрасно понимал, что у всех (как и у информаторов Диодора, см. цитату выше) должна явиться мысль, что Сфодрий действовал по наущению Клеомброта и других его единомышленников; никому не могло придти в голову подозревать Агесилая, принадлежавшего к враждебной Сфодрию партии и ушедшего от политики. Так и произошло, и естественно, что «клеомбротовцам» не оставалось ничего другого, как просить милосердия у Агесилая и прибегнуть к протекции его сына. Но Агесилай, уверенный в своей неуязвимости, ответил гордым отказом (§ 30). Но теперь представим себе, что противникам Агесилая удалось наткнуться на факты, изобличающие Агесилая в подстрекательстве Сфодрия к походу… Это должно было вынудить Агесилая к примирению с противником для спасения своей репутации. Широким массам была предложена версия, которой угощает нас Ксенофонт: Агесилай пошел на уступки потому, что он-де был очень самолюбив, да вдобавок и Сфодрий был примерным гражданином. Но у всех на языке вертелся вопрос: кто же подбил Сфодрия на его поступки? Не мог же он сам решиться на такой шаг? На это «правительственное сообщение» отвечало: конечно, Сфодрия подбили не Агесилай и не Клеомброт, а должно быть фиванцы. Заметим, что Ксенофонт именно в такой проблематической форме сообщает об этом. Пущенная Агесилаем из самосохранения легенда о беотийской интриге делала честь дипломатическому искусству фиванцев: неудивительно, что беотийская историография ухватилась за нее, разукрасила ее, и отсюда ее позаимствовал уже Плутарх.
Поход Сфодрия имел место в январе-феврале 378 г.
{69} Оказывали беотийцам ревностную поддержку — ср. Диодор (XV, 29, 6): «Они экипировали двести кораблей и привлекли фиванцев в члены союза на равных условиях со всеми прочими» (речь идет о втором афинском морском союзе, о котором Диодор сообщает в главе 28. Союз этот был основан на принципах «полного равенства»; всякое мероприятие должно было быть санкционировано и афинянами и союзным советом, в который афиняне не входили). Здесь Диодор ошибается. Союз афинян с фиванцами предшествовал образованию второго морского союза, хотя и был основан на тех же принципах. Это видно из дошедшего до нас на камне учредительного статута этого союза, относящегося к 378/377 г. (Inscriptiones Graecae, II, 17). Здесь мы читаем: «Всякое греческое или варварское государство, на материке или на острове, не подчиненное царю