Но и это еще не все: считалось, что характер тоже определялся с рождения, и именно таким образом – зная, как поступит человек, – мойры направляли его на предназначенный путь. Лучшее, что можно было сделать, – посчитать себя от природы благородным и оставаться верным своей натуре тогда, когда она подвергается испытанию (а натура большинства героев – особенно в греческих трагедиях – проверялась со всей возможной суровостью). Коротко говоря, вас судили не по тому, что вы сделали со своей жизнью, но по тому, как ваш характер выдерживал испытания. В этом отношении у греков и римлян оказалось свое представление о том, что значит быть человеком. Успех или провал – дело уже решенное, и после аккуратных расспросов оракул на самом деле мог предсказать, что именно человеку приготовили судьбы. Важно было то, как человек с этим предсказанием справлялся.
Для древних прожить земную жизнь было все равно что сводить душу на интенсивную тренировку в спортзал. Жизнью назывался краткий период, который человек проводил в нестабильном напряжении: в результате он или становился лучше, или превращался в развалину. Когда в назначенный момент период завершался, наступало время уходить, и в классическом мифе это время объявляла третья мойра, которая перерезала нить и подводила человеческую жизнь к концу. По имени третьей мойры – Атропос, «неотвратимая», – назвали атропин – яд, содержащийся в белладонне.
Обмануть смерть всегда было сложным делом для обычных людей, и большинство таких попыток заканчивалось плохо. Например, Эос, богиня зари, однажды попросила Зевса сделать своего возлюбленного Тифона[34] бессмертным. В результате Тифон не умер – он просто становился все старше и старше; он высыхал и сморщивался – пока в конце концов не превратился в первого кузнечика. Поскольку отнять бессмертие невозможно, Тифон все еще где-то скачет по земле.
Узы, природой сплетенные прочно, лишь ты разрешаешь,
Сон насылая великий, вседолгий, что вечность продлится,
Общий для всех, но к иным он приходит порой не как должно,
Слишком поспешно, и юную жизнь прерывает в расцвете.
Все обретает в тебе предел, предназначенный свыше,
Только тебя одного не упросишь и ничем не умолишь…
Для греков и римлян смерть была новым началом. Если родичи сделали все, что нужно, и совершили подобающие ритуалы, умершего встречал Гермес, бог тех, кто переходит границы. Гермес провожал его к берегам реки – границе с подземным миром, куда человек должен перебраться.
Воды подземных рек стережет перевозчик ужасный –
Мрачный и грязный Харон. Клочковатой седой бородою
Все лицо обросло – лишь глаза горят неподвижно,
Плащ на плечах завязан узлом и висит безобразно.
Гонит он лодку шестом и правит сам парусами,
Мертвых на утлом челне через темный поток перевозит.
Перевозчик Харон был сыном двух аспектов Ночи – Никты и Эреба – и таким образом сам считался божеством. Он служил Аиду (брату Зевса); однажды, когда Геракл заставил лодочника переправить его через реку еще живым, взбешенный Аид заковал Харона в цепи на целый год. Услуги Харона не бесплатны – на речном берегу хватало душ людей, которых не похоронили как следует и у которых не оказалось монеты, чтобы заплатить за переправу. (Для греков это была мелкая монета обол – ее клали на веки или в рот умершего.) Что делал Харон с деньгами, мы не знаем, но на уход за лодкой и на свой внешний вид он явно тратил не слишком много.
Большинство греков верили, что рекой на границе с подземным миром был Стикс («ненавистный»), хотя на эту роль претендовала также река Ахерон в северо-западной части Греции. Считалось, что она течет из земного в подземное царство, поскольку недалеко от истока проходит череду страшных ущелий. Древние считали, что некоторые потоки погружаются и идут прямо в подземный мир, а остальные воды продолжают мирно течь к морю.
Живой душе трудно попасть в подземный мир, поскольку вход в него охраняет огромная трехголовая собака Кербер. Если живой человек попадет к порогу, который он стережет, Кербер сделает так, чтобы нарушитель продолжал свое путешествие уже в качестве недавно (и жутким образом) умершего.
Образ Харона оказался таким мощным, что появился даже в «Страшном суде» Микеланджело в Сикстинской капелле (1537–1541), работе в других отношениях христианской. Здесь Харон изображен скорее как в «Аде» Данте, где описывается путешествие в древний Аид[35] через призму христианства. Отдельно лодочник фигурирует на холсте «Харон, перевозящий тени» (1730-е) Пьера Сюблера и на чудесной картине (1515–1524) Иоахима Патинира в Национальном музее Прадо в Мадриде. Но в наше время он лучше всего известен по поп-песне Криса де Бурга «Не плати перевозчику» (Don’t Pay The Ferryman, 1982).
Харон – единственный мифологический персонаж в «Страшном суде» Микеланджело[36]
Царь Минос (сын Европы) славился при жизни как законодатель, и в подземном мире он стал судьей мертвых. Некоторые считали, что его слово имело вес при той первоначальной «сортировке», которая ожидала новые души после прибытия. Ибо не все попадали в чертоги Аида. Кто-то отправлялся на Острова блаженных, Елисейские поля. Это место было предназначено для душ тех, кто прожил на земле настолько яркую жизнь и вел себя так благородно, что его возвысили над простыми смертными. Чуть ли не присоединиться к плеяде бессмертных богов – это было лучшее, на что мог надеяться смертный.
С другой стороны, некоторые своим поведением показывали, что недостойны считаться людьми вообще. Дух человека так же неразрушим, как дух божества, а потому уничтожать таких негодяев было нельзя. Вместо этого они отправлялись на помойку вселенной – в Тартар. Они присоединялись к заключенным титанам и другим несчастным, которым уже никогда не суждено ступить на поверхность матери Геи.
Большинство людей оказывались в нижнем мире в качестве теней. Тень, по сути, была той же личностью, что и умерший, только в разы слабее и бледнее по форме. Она помнила яркие ощущения и страсти земной жизни и даже жаждала их. Правильным ритуалом можно было вызвать тень из подземного царства, чтобы она поговорила с живыми. К примеру, совета умерших искал Одиссей, «напоивший» их кровью жертвенных животных, которую он вылил в небольшую яму, выкопанную в земле:
Сам я барана и овцу над ямой глубокой зарезал;
Черная кровь полилася в нее, и слетелись толпою
Души усопших, из темныя бездны Эреба поднявшись:
Души невест, малоопытных юношей, опытных старцев,
Дев молодых, о утрате недолгия жизни скорбящих…
Советы умерших могли оказаться не столь уж полезными, поскольку разум теней слабел так же, как и все остальное, но по крайней мере зачастую они сохраняли ясную память. Те, кто жил наиболее полной жизнью – к примеру, такой, какую прожил Ахилл, – больше всего страдали в бледном, скучном мире Аида. «Лучше б хотел я живой, как поденщик работая в поле, службой у бедного пахаря хлеб добывать свой насущный, нежели здесь над бездушными мертвыми царствовать, мертвый»[37], – жаловался, как известно, герой.
Количество времени, проведенного в подземном мире, могло разниться: некоторые философы полагали, что тысячи лет достаточно, чтобы очистить душу от человеческих страстей и земных стремлений, приобретенных во время пребывания в теле. Многое зависело от того, какой именно жизнью жил человек.
Развратник долго вымывал из своей души грязь земного существования, в то время как аскету достаточно было только встать под душ и причесаться (в духовном смысле, конечно). Но все они пребывали в подземном мире гораздо дольше, чем во плоти, так что истинным домом человечества следовало бы считать скорее чертоги Аида, а не землю над ними.
Сын Каллиопы, музы эпической поэзии, Орфей учился у Аполлона и, как говорят, так божественно играл на лире, что его слушали даже скалы и деревья. Он страстно любил свою супругу Эвридику и был настолько опустошен ее кончиной, что в конце концов решил отправиться в подземный мир и привести ее обратно. Чарами своей музыки он проложил себе путь мимо Кербера и Харона и в песне обратился с мольбой к Аиду и Персефоне.
Страшные правители подземного царства согласились позволить Эвридике выйти вслед за Орфеем в мир живых – но только при условии, что Орфей не будет оглядываться, даже на мгновение. Но когда Орфей собрался уже покинуть подземный мир, ему пришло в голову, что его обманом побуждают просто тихо уйти. Он обернулся, чтобы проверить, что Эвридика действительно идет за ним. Она шла, но, оглянувшись, Орфей нарушил договор, и ревнивый Аид снова затянул ее в свое царство. Орфей больше никогда не видел жены.
Орфей, зачаровывающий свирепого Кербера