В каждой из четырех афинских фил, или племен, было по три фратрии (отсюда еще один загадочный термин трит-тия —τριττύς, «треть», — который, по-видимому, вначале служил синонимом «фратрии» в территориальном значении и употреблялся в целях местного управления). Обе формы объединения, фратрия и фил а, упомянуты рядом в Илиаде7. Филы с теми же именами (примечание 4) существовали также в ионийских городах Малой Азии; они соответствовали четырем культовым прозвищам Зевса. Филы, возглавлявшиеся собственными племенными вождями, служили родственными объединениями, а их древнейшее назначение (отраженное у Гомера) было сродни военным общинам; маловероятно, что они когда-либо носили исключительно местный или географический характер.
Согласно преданию (а ему представляется разумным довериться) жившие в Аттике и в Афинах племена сплотились под властью единого царя из династии Медонтидов, который вел свой род от Медонта, сына мифического Кодра. Вместе с тем гражданское устройство населения в первое время отличалось примитивностью, являя собой лишь ряд политических, юридических и религиозных союзов между филами, фратриями, родами и семьями, о которых шла речь выше. Царю же полагалось поддерживать их единство, насколько это было в его силах, — хотя, несмотря на свой авторитет и формальное главенство по отношению к «царям» всех четырех фил, он оставался фигурой менее величественной, нежели микенские владыки прежних эпох. Однако к 700 г. до н. э., как и в прочих краях греческого мира (но не везде, так как еще продолжали существовать этносы (έθνη — «племена»), внегородские родовые объединения), такая рыхлая структура преобразовалась в более тесно увязанную гражданскую систему, присущую полису, хотя, собственно, город Афины начал по-настоящему разрастаться лишь почти столетие спустя; но даже тогда его население едва доходило до 10 тысяч человек.
Судя по позднейшим рассказам (вполне правдоподобным), афинская монархия Медонтидов постепенно уступила власть группе знатных сановников. По-видимому, началось это с того, что править наравне с царем был назначен полемарх (πολέμαρχος — военачальник), а позднее царь оказался в подчинении у архонта (άρχων — правитель), ведавшего гражданскими делами. Впоследствии, как считалось (хотя точный ход событий, обрисованный античными авторами, и вызывает сомнения в подлинности), царь Акает вовсе уступил свою самодержавную власть архонту (позже именовавшемуся «первым архонтом»), назначавшемуся пожизненно8 (хотя при этом сохранялась особо должность царя-архонта, отвечавшего за религиозные дела). Следующий шаг был сделан в середине VIII века до н. э., когда пожизненная должность архонта сменилась десятилетним сроком службы. Позднее (в 683–682 или 682–681 гг.? до н. э.) архонта стали выбирать уже ежегодно.
К этому времени многочисленные обязанности, прежде возлагавшиеся на одну особу — монарха, — оказались распределены между первым архонтом, царем-архонтом и полемархом. Должности первого архонта и полемарха были выборными; выбирали их «по благородству происхождения и по богатству»9. Первый архонт (иначе, архонт-эпоним, так как его именем назывался год его правления) обладал верховной властью и являл собой средоточие политических прений и борений. Военачальник, или полемарх, занимал третью ступень сверху, так что управление государством почти свелось к гражданским делам. Ко второй половине VII века до н. э. а может быть, еще раньше, к этим трем архонтам добавилось еще шестеро. Эти тесмотеты (θεσμοθεται, то есть «законодатели») понадобились ввиду роста численности (и склонности к тяжбам) афинского населения. С тех пор в Афинах ежегодно заново избирались девять архонтов (άρχοντες).
Они совещались с Ареопагом — высшим судом, гордившимся тем, что его будто бы учредили сами боги. Его членами становились пожизненно. Это были евпатриды (εύπατρΐδαι, «благородные»): в некоторых греческих государствах в эти древнейшие советы допускались только главы семейств, — но истинно ли это для Ареопага VII века до н. э., остается неясным. Назначение другой сходки — народного собрания (έκκλησια), включавшего всех граждан полиса, оставалось в ту пору размытым и во многом формальным, так как за ней не было решающего голоса.
На протяжении этого периода, ознаменовавшегося политическим развитием, искусство тоже не стояло на месте. Первым мастером в афинской (протоаттической) вазописи стал Аналат (ок. 700 г. до н. э.); позже работал вазописец Несс (ок. 620 г. до н. э.). Обратившись к достижениям коринфской ориентализирующей керамики и к чернофигурной технике, эти художники порвали со строгой геометрикой и дали прорваться наружу собственной яркой индивидуальности — мощной и напористой, пусть еще несколько грубоватой.
Приблизительно в. 632 г. до н. э. (по другой версии, после 621 г. до н. э.) влиятельный евпатрид Килон (зять Феагена, диктатора Мегар) дерзнул было совершить автократический переворот в Афинах, напав на Акрополь. Его попытка провалилась, а сам он был убит, — вероятно, из-за того, что афинян возмутила поддержка, оказанная ему из Мегар. Вполне возможно, Килон отстаивал радикальные взгляды и надеялся, что ему сыграет на руку недовольство граждан текущей аграрной политикой (об этом подробнее в разделе 3); но, если это было так, то он действовал преждевременно, так как афиняне, в большинстве своем, еще не разделяли такого радикализма. И в любом случае его неудавшийся переворот не был изначально вдохновлен демократическими идеалами, а скорее, явился результатом жарких схваток между аристократами — главами различных кланов евпатридов. Когда мятеж был раздавлен, сообщники Килона укрылись в храме — неприкосновенном убежище, — но были убиты по повелению другого влиятельного рода, Алкмеонидов. За такое святотатство их изгнали из Аттики. Позднее враги отзывались об Алкмеонидах как об «аристократах-разбойниках», хотя их кровожадность, возможно, оказалась достаточно типичным проявлением ненависти, которую питали друг к другу вожди враждующих кланов.
Так или иначе, наступила тревожная пора смут. Как бы ни обстояло в действительности с «радикализмом» Килона (или клана Алкмеонидов), по-видимому, афинские граждане, знавшие о том, что в других краях греческого мира уже записывают законы (сперва, очевидно, на Крите, а затем в Южной Италии и на Сицилии), с возраставшим недовольством переносили правление евпатридов-тесмотетов и судей с их произвольными устными решениями, не закрепленными никаким писаным законодательством. Ибо в 621–620 гг. до н. э. граждане поручили некоему Дракону (иначе называемому Драконтом) кодифицировать афинские законы. Это не обязательно означает, что он был избран архонтом: может быть, он просто получил особое личное назначение на должность законодателя, как это уже случалось ранее в Локрах Эпизефирийских, в Катане и других полисах.
Драконовский свод законов, не вылившийся в «конституцию» (представление, согласно которому он ввел нечто подобное, возникло позже и является анахронизмом), порой истолковывали как попытку евпатридов заглушить народный ропот, которым дерзнул было воспользоваться Килон. Мы не можем быть уверены в истинности такого мнения, и все же благодаря законам Дракона был сделан важный шаг вперед, по крайней мере в одном отношении, — а именно, в своем определении смертоубийства. Ибо в этих законах впервые появилось понятие умысла (как явствует из повторного обнародования свода в V веке до н. э.)10: таким образом, было проведено разграничение между преднамеренным и случайным убийством, или убийством, совершенным при смягчающих обстоятельствах. Так Дракон положил начало государственному вмешательству в кровавые родовые усобицы. Ранее они затрагивали исключительно отдельные кланы и семьи и «доставались по наследству» родичам жертв, — отныне же государство попыталось взять на себя главенствующую роль в усмирении вражды, провозгласив, что подобная резня оскорбительна для чтимых общиной богов, и объявив всякого злодея, пролившего кровь, нечистым в религиозном смысле.
Но другие драконовские меры показались позднейшим поколениям чересчур суровыми: говорили, что его законы «на-писаны кровью». Так, кража капустного кочана каралась казнью. Вдобавок его долговое право действовало© неодинаково для благородных и низкородных — для геннетов, то есть членов клана, с одной стороны, и оргеонов, то есть их «прихлебателей», — с другой стороны. Если знатные люди становились должниками (о чем речь еще пойдет в разделе 3), их, по крайней мере, не продавали в рабство, — каковая участь, по словам Плутарха, выпадала беднякам11.Но сколь бы жестокими ни были эти наказания (даже если они не превзошли в жестокости прежние), — важнейшей особенностью законов Дракона стало то обстоятельство, что их суровый свод был наконец записан. Тем самым он (быть может, сам того не желая) привлек к ним общественное внимание, и при таком ослепительном освещении их угрюмое правосудие не могло не показаться вопиющим пережитком мрачноватой древности.
За тот период, что ныне подходил к концу, Афины оставили довольно тусклый след в греческой межполисной истории. Одно время они входили в Калаврийский союз (о. Калав-рия — ныне о. Порос, расположенный к востоку от берегов Арголиды — Глава III, примечание 2) — после того, как утратили былое морское могущество (после 730 г. до н. э.) из-за вражды с Аргосом и утверждения морского надзора над Сароническим заливом островом Эгиной (см. конец настоящей главы). В отличие от множества других полисов, Афины не выводили колоний, — возможно, из-за того, что сравнительно обширная площадь Аттики долгое время позволяла избежать нехватки земли. Но как показал разразившийся долговой кризис, этому относительно спокойному положению уже грозила опасность. К концу VII века до н. э. аттическое население заметно увеличилось (пусть и не настолько, чтобы множество жителей стало сниматься с обжитых мест в поисках лучшей доли на чужбине). Поэтому потребовалось принять новые меры, чтобы прокормить людей. На деле это означало, что следует во что бы то ни стало взять под контроль хлебный путь, тянувшийся от Понта — Черного моря — и Пропонтиды (Мраморного моря — Глава VIII, раздел 2).