Аттика действительно переживала тяжелую пору в аграрно-хозяйственной жизни и, вероятно уже была на грани гражданской войны. Главные причины такового кризиса уже были изложены. Земельные угодья сосредоточились в руках зажиточного меньшинства, тогда как население продолжало расти, и многие имения дробились между сыновьями до тех пор, пока эти наследные владения не превращались в скудные лоскутки земли, не способные прокормить хозяев. Бедняки продолжали нищать, тщетно возделывая бесплодные окраинные наделы, вжатые в холмные подножья. Воцарилось тягостное уныние, а несколько неурожайных лет сделали такое положение вконец невыносимым.
Главное бедствие заключалось в том, что разорившиеся граждане (зачастую эти люди скатывались к той установленной Драконом черте, когда невыполнение обязательств приводило к немедленному закабалению) были вынуждены занимать зерно у своих богатых соседей. Тогда они становились ёкттщороц «шестидольниками». Это понятие, вокруг которого велось немало споров, вероятно, означает, что из-за долгов земля таких людей переходила в собственность заимодавцев. Последние водружали на участках, таким образом приобретенных, деревянные или каменные закладные столбы (брог) — в знак того, что сам земледелец, угодивший в кабалу (а заодно и все его семейство), находится во власти заимодавцев до тех пор, пока не выполнит своих обязательств. Но и это еще не все: заимодавец позволял должнику продолжать возделывание этой земли лишь при условии, что он будет отдавать ему одну шестую урожая (отсюда и прозвание — «шее-тидольник»). Это была весьма обременительная повинность особенно если земля у должника была худая, так что и десятая часть (десятина) показалась бы суровым оброком, — и особенно после того, как появление писаных (драконовских) законов породило было радостные надежды, а многие другие граждане заметно поправили свои дела благодаря прибыльной чужеземной торговле.
Но Солон с большой жесткостью применил свою власть. Он отменил все долги, залогом которых стала земля или личная свобода, и впредь воспретил давать взаймы под залог свободы: так все формы долгового рабства были упразднены. Те, кто лишился своих наделов, получили их обратно. Солон сам скажет о своей заслуге:
Я убрал позор
Повсюду водруженных по межам столбов.
Была земля рабыней, стала вольною18.
К тому же он приказал разыскать и выкупить всех проданных в рабство, куда бы их ни угнали. Солон также «урезал долю прироста»19 — иными словами, ограничил ссудный процент до приемлемого уровня.
Солон добился удивительных результатов. Но он прекрасно понимал, что ему удалось это лишь благодаря хитрому подспудному компромиссу — маневру проницательного и бдительного распорядителя.
Я меж народом и знатью, щитом прикрывая обоих,
Стал, — и ни тем ни другим кривдой не дал побеждать, —
заявлял он сам; и вот теперь многие «затаили обиду»20. Он приструнил алчность богачей-заимодавцев, и они понесли немалые убытки, что, разумеется, не могло прийтись им по нраву. Вместе с тем вполне возможно, что он спас их от куца горшей участи, ибо не допустил полного передела земли на основе всеобщего равенства, — а именно этого требовали его сторонники-бедняки (как и в других греческих краях).
Ибо Солон, насколько можно судить по сохранившимся скудным свидетельствам, был по своим убеждениям одним из величайших в истории ревнителей умеренности. Он хотел устранить несправедливость, но избегал обеих крайностей, — а это роль чрезвычайно трудная и неблагодарная, как и поныне ежедневно показывает история. Однако следует добавить, что эта его тяга к умеренности — пусть он и отказал беднякам в радикальном переделе земли — в конце концов привела к своего рода общественному перевороту, в ходе которого свободное крестьянское большинство, былые жертвы угнетения, составило основу афинского общества, остро сознававшую свои личные права. Не нужно отрицать, что именно к этому к стремился Солон. Он не предвидел лишь одного следствия: вызволение из кабалы всех ёкт^юрсн. поставило в большое затруднение заимодавцев, разом потерявших даровую рабочую силу Им оставалось только ввозить из чужих краев огромное количество рабов, — хотя это явление стало ощутимо сказываться лишь много лет спустя.
Забота Солона о простых гражданах проявилась и в иных областях. Он был первым, кто наделил каждого гражданина правом возбуждать судебное разбирательство. Так, в ход тяжбы могла вмешаться третья сторона, защищая того, кто понес обиду, и «обида каждого стала общим делом». Здесь следует отметить одну чрезвычайно значимую подробность: вмешивающееся лицо имело право действовать независимо от своего семейства или рода. Старинные кровнородственные узы, подточенные и ранее, отныне заметно ослабли. По-ви-димому. они ослабли и еще в одном звене, ибо, желая упрочить драконовские меры, согласно которым пеню за убийство должно взыскивать государство, а не семья или род убитого, — Солон вовсе запретил семье жертвы убивать убийцу; взамен она должна была возбудить судебный иск весьма сложного свойства. Правда, здесь дело далеко не продвинулось: общественная власть оставалась еще довольно слабой. Зато был сделан важный шаг, призванный укрепить ее могущество.
Однако Солон отнюдь не задавался целью ослабить все кровнородственные связи. Напротив, отлучив, с общего согласия, родичей от расправы над убийцами, в другом отношении он явно стремился возвысить и упрочить роль семьи. Ибо некоторые из его постановлений (если Плутарх прав, приписывая Салону их авторство) свидетельствовали о намерении защитить семейную собственность. В частности, Солон провел закон относительно категории женщин, которых в Афинах называли еткХцрог. Как уже говорилось в Главе I, это были девушки, не имевшие братьев. Такая единственная наследница становилась «предметом спора» (ётйбисо^). Иными словами, ей надлежало выйти замуж за ближайшего родственника по отцу — согласно установленному порядку первенства, начиная с его брата. Такое положение вещей ясно показывает, сколь беззащитную роль отводило афинское государство женщинам, — особенно в ту пору, когда окрепшие демократические настроения стали навязывать большинству общественные нормы, опиравшиеся на подобные ограничительные меры. Хотя и здесь, как в прочих местах, у женщин, благодаря их ведущей роли в некоторых религиозных празднествах21, оставалась спасительная отдушина. Афинские поэты — трагики и комедиографы — вскоре примутся свободно рассуждать о бесчисленных парадоксах женской натуры.
Итак, Солон отнюдь не выказал себя освободителем женщин, и, вероятно, он разделял общее мнение касательно того, что их следует держать в узде. Вместе с тем, по словам Плутарха, он тщательно пекся об их семейных обязанностях. В частности, он ввел правило о непременном завещании, так что отныне должны были появляться распоряжения относительно браков ётик>лро1. Он не разрешал усыновлять мужчин из других семей, ибо те не прочь были воспользоваться этим, в надежде заполучить богатую наследницу — ёя1кХтро<;. Более того, он отвадил от подобных браков и стариков, которые стремились завладеть имуществом жены, но не способны были произвести потомство. Для этого Солон прибег к довольно странному способу: он как будто постановил, что муж любой Ешккт^рос, должен спать с ней не менее трех раз в месяц, а если он окажется неспособным на это, то ей позволяется разделять ложе со следующим за ним родственником, дабы обеспечить наследников для ее (точнее, для отцовского) ойкоса.
Солон не стремился предоставлять женщинам свободу, но он сумел обернуть существующие обычаи к наибольшей выгоде, а именно — не дал пресечься тем родовым линиям, которые иначе бы непременно затухли. Его законы и вправду свидетельствуют о том, в чем он усматривал драгоценное назначение женщины — в поддержании ею кровного преемства, передаче семейного имущества, а тем самым и сохранении общественного порядка.
Возможно, те меры, что он принял, дабы алчные старцы не проникали в чужие семьи и не расстраивали браков, отчасти должны были предотвратить межсемейную рознь, которая нарушила бы городской покой. Вполне вероятно, что он руководствовался тем же побуждением, учреждая дома разврата и завозя в них специально купленных женщин. Правда, не исключено, что его внимание к женщинам носило несколько отрешенный характер, йбо его поэзия обнаруживает определенную наклонность к педерастии, которая едва ли сводилась исключительно к литературной условности22. Но, как бы то ни было, Солон (как говорили, вслед за Драконом)
принял закон, ограждавший мальчиков от сексуального насилия. Передавали также, что он позаботился и об их воспитании, обязав по закону каждого гражданина обучить сыновей грамоте. К этому времени Афины, первыми среди греческих городов, вытеснили в школьной системе воинскую выучку с первого места на второе.
Подобные постановления касательно семейных дел заняли видное место в обширном своде — настоящей лавине — Со-лоновых законов, который, очевидно, был задуман как исчерпывающая кодификация права. Это важнейшее свершение Солона в течение долгих веков продолжало служить свою службу. Подобно законодателям-предшественникам — появившимся прежде всего на Крите и в италийских Локрах, — он, должно быть, видел свою задачу в записи обычного права23. Но, как и везде, сам этот процесс (например, в случае с реформой долговых отношений, не входившей в свод законов) неизбежно толкал общество в сторону реформ.
С той же целью Солон учредил и Гелиэю (пАла1а), которой он отводил весьма важное место. Это слово вначале означало «собрание», теперь же оно стало относиться к афинскому народному собранию (которое существовало уже давно, но носило несколько призрачный, формальный характер и было лишено власти), или, быть может, к определенной части его представителей, проводившей судебные заседания и выслушивавшей прошения отдельных граждан, несогласных с решениями и приговорами, вынесенными государственными чиновниками