24. Вероятно, вначале эти разбирательства касались только смерти, изгнания и утраты гражданских прав; неограниченное право обжалования любых вопросов являло бы демократический идеал, о котором в ту пору никто еще не мечтал. Тем не менее начала демократического правосудия были заложены, ибо стал очевиден важнейший принцип: пострадавший может обратиться напрямую к своим согражданам для восстановления справедливости25.
Солон воспользовался и своим прежним опытом купца, поощряя сельское хозяйство. Он стал поощрять производство оливкового масла, вероятно, преследуя политику «возвращения к земле» и к тому же желая надежнее оградить производителей масла от угнетения. Согласно Плутарху, имелось и еще одно соображение: вывоз масла пришлось увеличить для того, чтобы платить за привозное зерно, в котором все больше нуждалась Аттика. Однако вывоз всех остальных сельскохозяйственных продуктов был запрещен (особенно это касалось зерна), — чтобы их случайно не продали возможным врагам — Эгине и Мегарам. Солон покровительствовал также торговле и ремеслам, обязав всех отцов обучать сыновей своему уменью.
Вдобавок Солон начал поощрять метэков (μέτοικοι) — постоянных переселенцев, чьи ремесленные навыки могли теперь сослужить полису бесценную службу. Этот обширный слой чужестранцев (по большей части, тоже греков из других полисов), лишенных гражданства (как рабы и женщины), обладал тем не менее признанным статусом в аттической общине, пользовался покровительством закона, выплачивал умеренный налог и, наравне с афинскими гражданами, нес военную службу (в мирное время — добровольную). Вместе с тем метэкам не позволялось иметь во владении землю. Поэтому они занимались ремесленным производством, а вывоз этих товаров, наряду с вывозом масла, уже позволял метэкам занять заметное место в жизни города с его портом. Солон понимал, какую пользу приносят эти люди (и даже даровал нескольким метэкам гражданство).
Едва ли можно назвать Солона «политэкономом» в современном смысле слова, — ибо, ратуя за сохранение старинных нравственных и религиозных ценностей, он взваливал все беды общества на Корысть и Кривду — полубожественные олицетворения людских пороков. В то же время то обстоятельство, что Солон питал интерес к торговле и сам, несмотря на знатное происхождение, ее не чуждался, наложило особый отпечаток на этот род деятельности. Не представляется разумным сомневаться, ставил ли он себе целью процветание города в ремеслах и торговле: безусловно, именно благодаря его мерам полис сделал огромный скачок в этом направлении.
Солон произвел также (возможно, на втором этапе своей деятельности) ряд законодательных преобразований, которые — несмотря на пелену позднейших искаженных пересказов — явно имели огромное значение как для той эпохи, так и для грядущих времен. Для начала Солон ввел имущественный ценз, разделив всех граждан на четыре разряда (τέλη): пен-такосиомедимны (πεντακοσιομέδιμνοι) — люди, чья земля давала ежегодно не менее пятисот медимнов зерна или равной меры прочих продуктов; всадники (Ιππείς) — граждане, которые были в состоянии держать собственных лошадей для военной службы; зевгиты (ζευγΐται) — что-то вроде «крестьян» (возможно, их прозвание происходило от слова ζεϋγος — «упряжка волов»), — получавшие от двухсот до трехсот мер жатвы; и наконец феты (βήτες), беднейшая категория граждан, в основном поденщики, наемные работники26. Первый из этих разрядов стал новшеством; его составляла немногочисленная, но явно влиятельная группа отчасти знатных, отчасти незнатных богатых (или сравнительно богатых) людей, что отражало рост достатка в течение недавних лет. Остальные категории, в том или ином виде, существовали издревле; теперь же Солон окончательно распределил их по ступеням новой сословной лестницы.
И вновь он добился «внепартийного» равновесия между крайностями консерватизма и излишнего новаторства. Проведенная им классификация носила консервативный характер, вполне отвечая старинным аристократическим представлениям о том, что каждому должно знать свое место, и являла образцовый пример эвномии — благочиния и твердого правления. О насильственных диктаторских мерах не могло быть и речи: «Я не хочу ничего силой тиранской вершить»27. Вместе с тем построив новую иерархию на основе тимократии, то есть избрав в качестве главного критерия достаток, а не происхождение, Солон создал понятие безличного государства (в противовес прихотливому самовластью знати) и тем самым заметно подточил господство евпатридов — причем без всякого сожаления, так как во многих из них видел людей беспощадных.
Даже феты — пусть они были слишком бедны, чтобы иметь собственное оружие и доспехи, пусть они были отлучены от любых государственных должностей, — даже они теоретически наделялись правом участвовать и голосовать в Народном собрании и заседать в суде присяжных — гелиэе. В какой мере и начиная с каких пор они стали пользоваться этим правом на деле, остается неясным. Однако сам по себе такой шаг — включение беднейшей категории жителей в политическое сообщество — по-видимому, был афинским новшеством, которому другие города, насколько нам известно, не спешили последовать. Что касается зевгитов, этого «среднего сословия», то им отныне был открыт путь к правительственной службе. Очевидно, высшие государственные должности, распределявшиеся между девятью архонтами (и пожизненное участие в заседаниях древнего Ареопага, которое предусматривалось по окончании срока их службы), — по-прежнему могли занимать представители лишь двух высших разрядов (или даже, вплоть до 487/486 гг. до н. э., только первого разряда), — опять-таки, заметим, по праву достатка, а не происхождения.
Но особенно важным обстоятельством стало то, что зев-гитам, по-видимому, разрешили заседать в другом, новом совете — буле (βουλή). Этот совет, состоявший из четырехсот человек (по сто от каждой филы), будто бы был создан Со-лоном: так считалось с конца V века до н. э. (а возможно, и много раньше). И хотя предпринимались усиленные попытки, особенно за недавние годы, опротестовать такой взгляд как позднейшие измышления местных хронистов-атфидогра-фов, стремившихся «изыскать» почтенный прецедент для созданного впоследствии Совета пятисот (Клисфеном — раздел 5, ниже), — мнение о том, что Совет четырехсот учредил именно Солон, все же можно считать приемлемым. При том, что позднейшие афинские писатели действительно были горазды на такие «подтасовки», — в данном случае едва ли что-либо подобное было совершено и встречено всеобщим доверием, будь оно отъявленной ложью.
Итак, допустим, что Солон учредил новый Совет четырехсот. В чем же заключались его задачи? Остается признать, что это нам неизвестно — хотя совет этот и называли одним из «двух якорей государства»28. С определенностью можно лишь сказать, что он помогал Ареопагу поддерживать порядок в городе, и в то же время ограждал афинян от излишне суровых решений этого аристократического суда, ограничивая его повседневные полномочия (хотя Ареопаг продолжал проводить испытания «на благонадежность» среди должностных лиц и проверять их отчеты — δοκιμασία Ηεύθυνα, вплоть до 462 г. до н. э.). Учредив новый Совет, Солон, должно быть, помнил о спартанском прецеденте.
Мы не знаем, был ли уже Совет четырехсот, как позднее Совет пятисот, пробулевтичен (то есть выносил ли предварительные постановления для Народного собрания [экклесии]). Но вполне возможно, что этих четырехсот избирало именно Народное собрание, уже превратившееся в силу, с которой нужно считаться (хотя представление о народовластии внедрилось отнюдь не во все умы). Это явно признал Солон, коль скоро сам он провозгласил, что δήμος, или «народ» (здесь — синоним Народного собрания) вполне достоин τιμή — «чести», или привилегии29, то есть является подлинной политической силой, — так что у всех его сторонников из народной среды, присполненных надежд, имелись основания для удовлетворения. Солон снова показал себя образцовым мастером на компромиссы. И снова, благодаря такому сохранению равновесия между стариной и новизной, он дал этой новизне ход, словно перекинув мостик к политической философии будущего, в рамках которой предстояло расцвести демократическому строю.
Салон не чуждался телесных радостей, ценил красоту юношей и женщин, почитал за счастье иметь сыновей, дру-зей-чужеземцев, добрых коней и охотничьих псов. Но знал он и то, что все это не в силах отвратить болезней и смерти, которая бесшумно настигла его в возрасте восьмидесяти лет. Он чрезвычайно гордился тем, что, невзирая ни на какие уле-щения, отказался стать тираном Афин30. Он хотел, чтобы народ был доволен жизнью, но не хотел ни приказывать ему, ни внушать, как должно достигнуть такого состояния: народ должен понять это сам.
Глава 4. ПИСИСТРАТ И ЕГО СЫНОВЬЯ
Однако надежды Солона на то, что афиняне, получив от него общие указания, сумеют сами добиться спасения, не оправдались. Он прожил достаточно долго и смог воочию увидеть, что произошло вместо этого. Хотя его своду законов и некоторым общественным реформам суждено было остаться в силе, его политические преобразования не только не отвратили, — напротив, скорее, немедленно породили новые, крайне болезненные затруднения. Иными словами, упразднение Сол оном принципа происхождения, на котором дотоле покоилось аристократическое могущество, дало повод новой борьбе за власть. Ибо знать вознамерилась провалить его реформы (нацеленные на расширение правящего слоя), и Солон, верный своему примиренческому духу, оставил практически в неприкосновенности прежнее деление на семьи, роды и племена, что явилось залогом будущих распрей.
Знать взялась отстаивать свое прежнее положение — ослабленное, но еще не подорванное, — силясь заручиться голосами в пользу тех кандидатов на государственные должности, которых выдвигали они сами. Такая поддержка должна была исходить от средних и беднейших слоев населения, которые отныне пользовались в Афинах новыми гражданскими правами и свободами — при этом держась прежнего уклада жизни с его крепостью семейных, родовых и племенных уз. И вот с их помощью старинная вражда между могущественными домами евпатридов вспыхнула с пущей лютостью, о том, что близился кризис, говорят хотя бы перечни архонтов. Ибо в 590–589 гг. до н. э., а затем в 586–584 гг. до н. э. архонты назначены не были: царила йшрх 1а — безначалие.