Вышло так, что Народное собрание раскололось на три основные группировки, возглавляемые аристократами. Позднее эти три «партии» получили прозвания педиеев (яебгец, то есть «жителей равнины»), паралиев (яарбХюц «жителей приморья») и диакриев (бихкрюц «жителей гор»). Такой сугубо географический — в обход всех прежних — принцип разделения не учитывал действительного состава этих объединений — сложного и текучего, — и неоправданно отвлекал внимание от распрей, коренившихся исключительно в личной или межсемейной вражде. Следственно, в этих трех «фракциях» надлежит усматривать скорее расхожие понятия или ярлыки, нежели четко обозначенные географические единицы, — хотя они и вправду отражали более или менее прочные связи с тремя регионами Аттики, и возможно, были названы в честь тех областей, откуда происходили предводители группировок.
Среди педиеев преобладали древние семейства евпатридов, которым были не по нраву солоновские реформы. Паралии насчитывали многочисленных ремесленников и торговцев (демиургов и оргеонов), выступавших за умеренное солоновское законодательство. Их возглавили представители рода Алкмео-нидов, вернувшиеся из изгнания за убийство сообщников Ки-лона и разделявшие сравнительно передовые взгляды Солона. Основную массу диакриев (возможно, «отпочковавшихся» от паралиев) представляли пастухи и сельские наемники, трудившиеся в крупных поместьях, особенно в северо-восточной Аттике. Дарованное Солоном освобождение от долговой кабалы не смогло окончательно избавить их от нужды — или успокоить радикальные демократические настроения, вызванные этими лишениями.
Однако не следует полагать, будто за годы, последовавшие за реформами Солона, не произошло никаких политических перемен и потрясений. Ибо как раз на это время выпал бурный всплеск художественной деятельности: ваятели и художники, работавшие в ту пору в Афинах, напрямую предвосхитили славнейшие достижения грядущих эпох. Так, целая процессия куросов — изваяний обнаженных юношей (эта форма искусства, очевидно, возникла на Наксосе и Паросе — богатых мрамором островах Кикладского архипелага) — нашла свое памятное завершение в фигуре Мосхофора — юноши, несущего на плечах теленка. Эту сложно выстроенную, мастерски сработанную скульптуру с тонко выточенными деталями даритель (Р?)омб, сын (П?)ала, посвятил некоему божеству — возможно, Афине (ок. 570/560 гг. до н. э.).
Примерно в ту же пору гончар Эрготим и вазописец Кли-тий, афиняне, ознаменовали отход от протоаттического стиля в вазописи, в меру яркого, — создав кратер, известный в наше время как «ваза Франсуа». Он был найден в Клузии (Кьюзи) в Этрурии и хранится ныне во Флоренции, в Археологическом музее. Эта богато расписанная ваза 60 см в высоту, в основе своей чернофигурная, но с полихромными вкраплениями, положила начало новой эпохе (видимо, это осознавали и сами мастера — гончар с вазописцем, — так как оба горделиво начертали свои имена на совместном детище). Клитий изобразил на этом кратере 270 фигур, считая людей и животных, со 121 сопровождающей подписью. Он был в первую очередь миниатюристом, сосредоточенным на тончайших деталях, поэтому композиции в целом все еще несколько недостает единства. Вместе с тем это изысканное сплетение фигур и сцен, главным образом мифологического характера, являет взору невиданную дотоле монументальную и повествовательную сложность, какая и не снилась коринфским мастерам (сперва обращавшихся за образцами к афинской вазописи). Ближневосточные мотивы, с которыми, напрямую или косвенно, Клитий мог познакомиться на примере резьбы по металлу или узорчатых тканей, подверглись у него неожиданному переосмыслению. «Ваза Франсуа» явилась настоящим манифестом, предрекшим великолепное будущее аттической керамики и одновременно ознаменовавшим воцарение Афин на том рынке, где прежде безраздельно господствовал Коринф.
В скором времени тот факт, что Коринф окончательно уступил Афинам первенство в торговле и искусстве, был подтвержден бурным развитием чернофигурной керамики, которую стали производить в городе. В этих афинских изделиях фоном служил естественный цвет превосходной красной, бурой или ярко-рыжей глины, добывавшейся со дна Кефиса, местной речки. При обжиге использовались особые крупинки и техника полирования, придававшие вазам ослепительный лоск. На поверхность сосуда наносилась роспись — столь же блестящей черной краской, обладавшей почти непобедимой прочностью. Тонко процарапанные очертания создавали сильное впечатление органичного внутрипространственного движения. Эти чернофигурные вазы представляли самобытным мастерам упоительную свободу, одновременно удерживая их в рамках заданных возможностей.
Среди мастеров чернофигурного стиля особо выделялись двое. Одним был «вазописец Амасис» — возможно, он же и гончар, подписывавший свои вазы этим именем (если это так, мы имеем дело с редким случаем, когда гончар сам расписывал собственные сосуды). Амасис работал приблизительно в 561–514 гг. до н. э., и за этот длительный период он перебрал великое множество тем и сюжетов, как из мифологии, так и из повседневного быта31. Изделия Амасиса отличаются тщательной проработанностью, а изображенные им гибкие фигуры обнаруживают вычурное изящество, сдобренное неожиданным живым юмором.
Между тем в третьей четверти того же столетия появился совершенно иной, но не менее яркий и талантливый мастер Эксекий (его клеймо ясно говорит о том, что он работал одновременно как гончар и вазописец). Эксекий обогатил свои изображения, процарапывая мельчайшие детали острым резцом. Для него характерны сцены, полные напряженного драматизма и накала чувств (предвосхищавшие напряжение и накал у трагиков). Новаторство Эксекия заключалось в том, что он стал изображать не только решающие мгновенья каких-либо действий, но и предшествующее им напряженное ожидание. Его работы отмечены печатью такой психологической глубины и проникновенности чувства, какую едва ли мыслимо было превзойти в столь тесных творческих рамках.
В то время как афинские чернофигурные вазы завоевывали главное место на греческом рынке керамических изделий, политическая обстановка в городе, расколовшемся на три «областные партии», приняла такой оборот, который показался бы привычным в любом другом месте, но для Афин был совершенно беспрецедентным: здесь было установлено автократическое диктаторское правление — «тирания».
Самовластие учинил Писистрат, возводивший свой род к пилосским царям, а по материнской линии приходившийся родственником Солону. Будучи архонтом в 569/568 гг. до н. э., он отличился в войне против мегарян, которые временно уступили Афинам свой порт Нисею. Затем Писистрат возглавил фракцию диакриев — которая, быть может, ему и была обязана своим существованием (или, по крайней мере, своим четким определением), — и стараниями своих подручных залучил в ее ряды немало городских жителей, недавно получивших гражданство, но все еще бедствовавших, а заодно и прочих недовольных крикунов. В 561 г. до н. э. с помощью телохранителей, которых приставило к нему Народное собрание, он захватил в свои руки власть. Его свергли педиеи и паралии, возглавляемые соответственно Ликургом (предводителем Этеобутадов) и Мегаклом (вождем Алкмеонидов), но впоследствии извлек выгоду из распрей между этими двумя партиями, заручившись доверием Мегакла и женившись на его дочери. Однако Писистрат не довершил брака, порвал с Мегаклом и снова попытался совершить государственный переворот в Афинах (555 г. до н. э.). Вторая попытка тоже оказалась неудачной, и Писистрату пришлось вновь отступить, исчезнув вместе с сообщниками и друзьями.
Но на этот раз он выгодно воспользовался своим отступлением, вначале основав собственное новое поселение на границе между Македонией и Фракией — Рекел (позже Энея) на берегу Фермейского залива, а затем укрывшись в окрестностях горы Пангея и добравшись до залежей золота и серебра, которыми она была чрезвычайно богата. Примерно в эту же пору Мильтиад Старший, отважный представитель рода Филаидов, захватил Херсонес Фракийский (Галлипольский полуостров) и принялся самовластно править им наподобие «карманного царства», побуждая других афинских переселенцев перейти к нему. В этой авантюре его поддержал Писистрат, который и сам за годы выжидания заключил ряд выгодных союзов с разными другими греческими полисами. Наконец, в 546 г. до н. э., дождавшись решающего чужеземного подкрепления и получив помощь из самой Аттики, он высадился у Марафона, разбил противников и, с третьей попытки, объявил себя верховным правителем полиса. Он продержался у власти до самой смерти, вплоть до 527 г. до н. э.
Опираясь на наемническое войско (состоявшее из конни-ков-фессалийцев и, возможно, лучников-скифов), набранное благодаря связям с чужеземными государствами, Писистрат, как говорили, правил городом с умеренной строгостью — скорее как гражданин, нежели тиран, — и пользовался поддержкой как знати, так и демоса. Аристократы, в целом, признавали его потому, что он сам был одним из них и блюл прежние родоплеменные отношения с их этикой. Однако он настаивал на прекращении междоусобной розни — собственно, такое поддержание общественного порядка и легло в основу его правления. Стараясь приструнить евпатридов и загнать их в рамки законности, он постоянно ограничивал их влияние.
Писистрат окончательно утвердил афинское господство над Саламином (призвав в качестве третейского судьи Спарту, которая решила спор с Мегарами в пользу Афин), а также укрепил связи с другими островами Эгейского моря. Он решил оправдать представление об Афинах как прародине и предводительнице всех греков-ионийцев, положив начало ионийской стадии в аттическом искусстве и взяв под свою опеку Делосские празднества.
Не утратил он интереса и к прибрежным землям Фракии и Македонии, изобильным не только металлом, но и строевым лесом, и занимавшим выгодное расположение на хлебном пути из Причерноморья. Вдобавок вскоре после своего окончательного водворения в Афинах Писистрат установил — или восстановил — господство над Сигеем, лежавшим по ту сторону Геллеспонта (Дарданелл), передав его своему сыну Гегесистрату (Глава VIII, раздел 2). Обезопасив таким образом пути сообщения с Пангейскими рудниками (с какого времени были окончательно освоены местные Лаврионские рудники, точно не известно), по-видимому, именно Писистрат положил начало чеканке афинских монет (хотя некоторые предпочитают более ранние даты). Эта серия серебряных монет впоследствии получила немецкое название Wappenmiinzel («гербового чекана»), так как на них изображались геральдические эмблемы или значки. Ранее считалось, что это были самостоятельные и, быть может, даже соперничавшие между собой серии монет, чеканившиеся отдельными знатными родами — например, в ознаменование того, что их представитель был избран в архонты. Но скорее всего, это была единая серия, выпущенная самим Писистратом в знак примирения с домами евпатридов. (Другие мнения, согласно которым выбитые изображения были эмблемами либо наемных войск Писистрата, либо десяти фил, образовавшихся уже после Писистратидов, — не встретили широкой поддержки.) Возможно, появление на одной из монет народного символа — головы Горгоны — ознаменовало переход к чеканке, не связанной более с прославлением отдельных семей и родов.