Акрокоринф, господствующий над небольшой, но весьма плодородной и густонаселенной прибрежной равниной, был обитаем с эпохи неолита, однако в поздний бронзовый век здешнее поселение, по-видимому, затмил приморский Кора-ку — который, возможно, и был тем «богатым Коринфом», что упоминается в Гомеровой Илиаде^, — городом, зависевшим от властителей Микен. Коринф, отождествлявшийся с Эфирой (городом, в иных контекстах не известным), связывался в греческой мифологии с Сисифом — фольклорным персонажем, вором и плутом, осужденным после смерти катить большой камень на вершину горы, откуда тот снова скатывается вниз. Другим местным мифическим героем был Бел-лерофонт (тот самый, что скакал на крылатом коне Пегасе), чья связь со страной на юге Малой Азии свидетельствует о торговых отношениях с теми краями. По мере постепенного краха микенской цивилизации, примерно в XI веке до н. э., сюда проникли доряне и захватили Коринф. По преданиям, их вождем был Алет, чьи потомки впоследствии утвердились на коринфском троне.
На протяжении VIII века до н. э., возможно, в его начале, Коринф превратился в городской центр путем слияния восьми соседних деревень, за которым вскоре последовало присоединение множества других поселений по обе стороны перешейка: их жители были рады обрести защиту от морских добычников — настоящего бедствия здешних мест. Недорийское население области было низведено до полурабского подчинения под презрительной кличкой сброда «в колпаках из песьих шкур» (кгпофосАхн).
Быстро наладив вывоз своей геометрической керамики, коринфяне основали поселение на ионическом (адриатическом) острове Итака (ок. 800 г. до н. э.) и вывели колонии (как предполагается, почти одновременно, ок. 733 г. до н. э.) на Керкире (ныне Корфу, ближе к северу, почти в самом узком месте Адриатического моря) и Сиракузы в Восточной Сицилии. Эти выселки, затеянные с одобрения Дельфов, превратились в прочные опорные точки обширной коринфской колонизации, причем метрополия продолжала поддерживать со всеми ними необычайно тесные связи12.
В период, на который пришлось основание этих двух колоний, или чуть раньше, коринфяне присоединили и северную часть собственного перешейка (южный участок Мегари-ды), чтобы обезопасить свои морские пути. Здесь, в Пирее (Перахора) были найдены развалины сооружения VIII века до н. э., пролившие свет на древнейшую историю греческого зодчества и на ту важную роль, которую издавна играл в его развитии Коринф. Это была постройка с апсидами, некогда, очевидно, имевшая стены из крашеного щебня (или из обмазанного глиной плетня), соломенную кровлю с коньком и вход с крыльцом. Судя по посвятительным надписям архаической эпохи, это сооружение было святилищем Геры-Акреи и Геры-Лимении: в сотне метров от руин была найдена ограда, которая, как установлено, окружала территорию, прилегавшую к этому святилищу. Среди развалин была обнаружена и восстановлена (отчасти на основе догадок) терракотовая модель храма простой планировки, ныне датированная примерно 725–720 гг. до н. э. (и следственно, современная подобной же находке из Аргивского Герейона, см. раздел 1, выше).
Шестой коринфский царь из рода Алета носил имя Бак-хида, и его потомки составили династию Бакхиадов. Однако после того, как отцарствовали пять представителей этого дома, по-видимому, весь клан Бакхиадов, включая породненные семьи (возможно, на сомнительных основаниях), заявил о своем происхождении от царской семьи, упразднил единовластие (согласно традиции, ок. 747 г. до н. э.) и учредил собственное аристократическое правление. При этом режиме численность гражданского Народного собрания была ограничена до двухсот членов из их же рода, а надзор за его деятельностью был вверен совету восьмидесяти — с одновременно действующей группой из восьмерых человек и ежегодно избираемым председателем. Страбон подчеркивал упорство этих Бакхиадов — сперва как царей, а затем как союза аристократов: «Бакхиады — богатая, многочисленная и блистательная семья — сделались тиранами Коринфа и властвовали почти что двести лет, спокойно пользуясь плодами торговли» 13. Правители-аристократы Бакхиады призвали коринфских законников из своих же рядов — Фидона (не аргивянина) и Филолая, — дабы определить и оправдать собственное привилегированное положение. (Филолай установил должную численность семей, чтобы сохранить их.)
Эпический поэт Эвмел, виднейший пелопоннесский аэд своей эпохи (ок. 725 г. до н. э. — или следующее столетие), сам принадлежал к линии Бакхиадов и очевидно сочинил «историю» ее исконного владычества, опираясь на новые сведения из архивов и законоположений, несомненно, сфальсифицированные ради возвеличивания правящего дома. Эвмел сложил также просодион (песнь для шествия) для мессенского хора, отправлявшегося на Делос. Кроме того, он выказывал интерес — весьма ранний — к Причерноморью, привлекавшему внимание коринфян, хотя туда уже выводили колонии милетяне.
Ибо коринфяне, по почину Бакхиадов, стремились извлечь всяческую выгоду из своего географического положения. Памятуя об этой выгоде, они строили флот, использовали как могли свои колонии, развивали — как заметил Страбон — торговую деятельность (которую доверяли, по большей части, местным уроженцам или частым гостям-чужеземцам), а наибольшую прибыль извлекали благодаря взиманию подати на прохождение грузов через их перешеек, — и таким образом скопили колоссальные, по греческим меркам, богатства.
Как писал Геродот, коринфяне менее других презирали ремесленников (Глава I, примечание 29). Они изготовляли статуэтки из слоновой кости, бронзы и, может быть, из камня, и не знали себе равных в отливке скульптуры в форме. Прорисовка контуров линиями тоже, как сообщает Плиний Старший, была изобретена коринфянином по имени Клеанф, — если только не следует поставить это изобретение в заслугу египтянину (или греку, жившему в Египте), некоему Филок-лу, — а быть может, и выходцу из древнего Сикиона, города в 17,6 км к северо-востоку от Коринфа: «одни… утверждают, что она [живопись] придумана в Сикионе, другие — что у коринфян»14. Таково предание, и по всей видимости, его подтверждают доподлинные данные в отношении коринфян, ибо за ними явно сохранялось первенство в производстве и вывозе замечательной керамики, долгое время остававшейся непревзойденной. Впоследствии за этими вазами укрепились названия протокоринфского и коринфского стилей; они зародились в конце VIII века до н. э., достигли зенита в начале VI века до н. э. и удерживались на высоте примерно вплоть до 550 г. до н. э. Чистую, беловатую коринфскую глину, которой придавали в процессе обжига бледно-зеленый или буроватый оттенок, покрывали блестящей краской, отливавшей множеством цветов — от черного до ярко-рыжего. Затем на этот фон наносили силуэты будущих изображений (изредка прибегая к стародавнему методу процарапывания, и наконец расписывали размашистыми криволинейными узорами, словно кружившимися в буйном вихре.
Эти вазы положили знаменательное начало ориентализи-рующему движению в искусстве, распространившемуся по всей Греции благодаря возобновлению связей с городами на побережье Сирии (Глава VI, раздел 4), где, начиная с первой четверти VII века до н. э., особенно ценилась коринфская утварь (это подтверждают раскопки). Но эти коринфские мастера отнюдь не подражали сирийской керамике, потому что она не казалась им привлекательной. Зато они выборочно позаимствовали множество мотивов (сразу же внеся собственные усовершенствования), обратившись к деталям скульптур и прочих изделий из бронзы и слоновой кости, а также, несомненно, и к тканям (хотя сами они и не сохранились) из ближне- и средневосточных областей, поставлявших товары в прибрежные сирийские земли. Особенно полюбились коринфянам изображения животных — козлов, оленей, собак, птиц и львов (имевших сирийское, а потом и более броское ассирийское обличье), — а также сфинксы, грифоны и другие чудища, олицетворявшие неукротимые демонические силы, которые окружают человека. Коринфские художники долгое время предпочитали именно такие предметы изображения сценам из человеческой жизни, которые понемногу «оживляли» вазопись в Афинах и других городах.
Среди прекраснейших образцов протокоринфской керамики, быстро развивавшейся в начале и середине VII века до н. э., были маленькие сосудики для благовоний и масел — арибамы (арираААоО. Их украшали четкие росписи, обнаруживавшие тщательное мастерство и изящество в проработке миниатюрных деталей. Затем последовала фаза, к которой относится шедевр протокоринфского стиля — «ваза Киджи», или олъпа (оАлгп) работы так называемого мастера Макмиллана (ныне в римском музее Вилла Джулиа), датированная приблизительно 640 г. Ольпа демонстрировала новые, более широкие возможности крупномасштабных композиций, была впервые расписана четырьмя разными красками и являла изображения людей, смело объединенные в тесные группы.
К тому времени в Коринфе была изобретена и более простая, «чернофигурная» роспись (хотя позднее она прославилась значительно больше в Афинах): такая техника сводилась к тому, что фигуры и прочие узоры заливали черным лаком, а фону оставляли естественный цвет глиняной поверхности. На 615–620 гг. до н. э. пришлось становление «зрелого» коринфского стиля15; его повсеместный успех породил более грубую и беглую технику, зато было усовершенствовано изображение человеческих фигур.
На одном сосуде для вина, или ойнохое (о1\ю%6 т\) конца VII века до н. э. — этрусской находке из Тральятеллы, сделанной в подражание утраченному коринфскому подлиннику, — изображены две сцены разнополой любви, пожалуй, самые откровенные в греческом искусстве; а на коринфских арибаллах появлялись отвлеченные изображения женских гениталий. Подобные рисунки вполне отвечали стойким представлениям о коринфянах как о распутниках и сластолюбцах. Такой дурной славой они были обязаны бытовавшему у них культу Афродиты (отождествляемой с сирийской богиней Астартой-Аш-торет), которая носила прозвище Урании, как и на Кипре.