и несказанный шум ужасал округу, покуда
по лесу в корчах она извивалась, а после кровавый
дух испустила8.
Но тот же гимн вслед за тем рассказывает совсем другую историю о пришествии бога в Дельфы. Согласно этой версии мифа, Аполлон, раздумывая о том, кто будет служить ему и приносить жертвы в новом святилище, принял обличье дельфина и перепрыгнул с гребня волны на корабль, плывший из критского города Кносса. Он чудесным образом устраивает так, что корабль вместо Пил оса — куда направлялся — пристает к Кирре (совр. Ксеропигади) близ плодородной равнины, названной в честь микенского города Крисы. Прежде Кирра служила портом Крисы, отныне же ей предстояло стать дельфийским портом.
Тут воспарил от челна государь Аполлон дальновержный, словно средь поддня звезда воссияла — россыпью искры заполыхали, и блеск лучей до неба достигнул, —
продолжает гимн9. Он повелел корабельщикам стать его служителями и почитать его как Аполлона Дельфинин (Δελφίνιος); так они и сделали. Считалось, что так возникло название Дельфы (Δελφοί), хотя другое объяснение гласило, что оно восходило к имени его мифического основателя Дельфа — сына Посейдона и Мелайны; однако более вероятным, нежели эти две этимологии, представляется совершенно иное истолкование, свидетельствующее в пользу критского происхождения этого слова.
Гимн воспевает Аполлона одновременно как грозного стреловержца и как мирного бога, искусного в игре на лире. Он был ослепителен и могуч (каким мечтал быть каждый юный грек), любвеобилен (будучи в то же время богом ритуальной чистоты и врачевания), а в Илиаде разом безжалостен и милосерден. Аполлон считался могущественнейшим из всех богов после своего отца Зевса, чью волю он провозглашал через свои прорицалища.
Пусть Аполлон и был божеством пришельцев-дорян, — тем не менее само дельфийское святилище действительно имело додорийское — критское, минойское — происхождение, на которое указывает гимн. Подлинное, прямое и неразрывное преемство, связывавшее культ Аполлона с предшествующими культами, еще не доказано стратиграфическими методами. Однако здесь были найдены минойские изделия, а под более поздним храмом Аполлона обнаружились следы микенского поселения. Кроме того, из-под позднейшего храма Афины Пронайи было извлечено более двухсот терракотовых статуэток, изображающих женские фигурки и относящихся по большей части к XII веку до н. э. Такие находки позволяют предположить, что культ Афины в свое время вытеснил здесь прежнее почитание некой богини позднебронзового века. К тому же драконица из мифа об Аполлоне была порождением самой Геи — матери-земли, этой главнейшей богини эпохи бронзы, а то обстоятельство, что уже в греческие времена дельфийский оракул всегда вещал устами женщины, а не мужчины, — возможно, тоже служило отголоском более древней, матриархальной и хтонической, религии.
Итак, Аполлон возвещал свои пророчества через жрицу — Пифию. Вначале она должна была испить воды из источника Кассогиды и пройти очищение в Кастальском ключе, бьющем из Федриад. Затем он восседала подле святилища Аполлона, у края расселины, откуда поднимались испарения. Вдохнув этих паров, она впадала в опьянение.
Но в наше время ничего похожего на пропасть здесь не было обнаружено, и поэтому высказывалась догадка, что знаменитая бездна в действительности была просто щелью в полу храма, уходившей вглубь земли до уровня святилища, которое чтилось испокон веков. В таком случае сомнительно, чтобы из почвы вообще поднимались какие-либо испарения Появилось предположение, что Пифия наперед одурманивалась цианистым калием, жуя лавровые листья. Наиболее недоверчивые полагают, что все действие было «подстроено». Но все же не стоит напрочь отвергать вероятность того, что пророчица-медиум в самом деле впадала в экстатическое состояние и погружалась в транс: подобное явление было известно и различным другим культурам.
Как бы то ни было, некий служитель или провидец, приставленный к священнодействию, передавал Пифии вопросы тех, кто приходил посовещаться с оракулом, а та в ответ выкрикивала какие-нибудь слова, далеко не всегда внятные и связные. Затем жрецы-прислужники перетолковывали и перелагали их звучными гекзаметрами10. Святилище, уже известное Гомеру11, понемногу стало приобретать панэллинскую славу в VII веке до н. э., если не раньше. Оно сыграло заметную роль и в великой колонизации, затеянной греками (которые часто отплывали на запад из сопредельного Коринфского залива). Иными словами, предводители будущих переселенцев сообщали оракулу о предполагаемом месте выселок и спрашивали божеского одобрения, которое служило религиозной опорой колонистам, вселяя в них бодрость духа.
Однако чрезвычайно трудно понять характер этих пророческих высказываний и, например, оценить, насколько они в действительности влияли на деятельность колонистов. Дело в том, что хотя некоторые из дошедших текстов, передающих эти предсказания, представляются подлинными, многие другие — просто подделки. Их составляли либо города, желавшие заручиться дельфийской поддержкой для походов, которые они собирались предпринять или уже предприняли, либо само дельфийское жречество, которое пытались таким образом «исправить» свои былые промахи или вытравить их из людской памяти. По этой причине — а также ввиду непомерных слухов о святости самого прорицалища — множество этих якобы аполлоновских изречений превратилось в предмет анекдотов, которые обычно в той или иной степени смахивают на вымысел. Ибо нередко их сочиняли для того, чтобы показать, сколь темны и двусмысленны все эти оракулы, — а на деле они такими и задумывались, дабы всегда можно было избегнуть обвинений в обмане, сославшись на превратное истолкование ответа. Тем не менее соль подобных анекдотов заключалась как раз в том, что предсказания в конце концов сбывались — точнее говоря, сбывались, если их верно толковали.
В действительности, насколько можно судить, все предсказания давались весьма осторожно — так, чтобы в будущем их можно было повернуть сообразно обстоятельствам, — к тому же они, видимо, основывались на надежных и доступных источниках сведений. Правда, порой случались осечки. Так, убеждение дельфийских властей в том, что лидийский нарь Крез (563–546 гг. до н. э.) победит персидского царя Кира II Великого, оказалось ошибочным, — но они с ловкостью вышли из положения, «вывернув наизнанку» смысл предсказания. (О другом промахе, уже в связи с греко-персидскими войнами, пойдет речь ниже.) Впрочем, в большинстве случаев оракулы являли пример политического здравомыслия, как это стремился показать Эсхил в своей трагической трилогии Орестея.
Дельфы прославились еще и довольно «афористичным», лишенным аристократского высокомерия назидательным тоном, какой постепенно приняли изречения Аполлоновых глашатаев; тон сказался, например, в наставлениях, высеченных на стене храма: «Познай себя самого», «Ничего сверх меры». Позднее считалось, что подобными советами Дельфы уже в VI веке до н. э. призывали обратиться к первоначалам закона, порядка, благости и света (ибо сам Аполлон был еще и Фебом — Φοίβο], — богом солнца). Но изречение Γνώθι σεαυτόν — «Познай себя самого» — первоначально означало «познай себя как человека — и следуй богу» — то есть познай положенные тебе пределы; и лишь под влиянием позднейшего философского мышления (в духе геракли-товского «я искал самого себя») возникло мнение, что в этом наставлении речь идет о самопознании, — и оно было перетолковано как «исследуй свое сознание». Что касается изречения Μηδέν ύγαν — «Ничего сверх меры», — то, опять-таки, влиянию Аполлона оказался приписан срединный идеал греков — умеренность (σωφροσύνη) (ибо именно ее достижение они считали особенно ^грудным). Смысл изречения всегда был таков: «ни в чем не переусердствуй» (иначе говоря, «не поступай чрезмерно самолюбиво, презрев права и желания других, — то есть ведомый дерзостью [ύβρις]»; или даже, позднее, — «не будь чересчур удачлив»). Избегать же этих крайностей следует потому, что в противном случае пересечение заветной черты повлечет за собой божественный гнев, или возмездие (νέμεσις); такой образ мышления перейдет и в последующую эпоху, определив главную тему аттической трагедии.
Вслед за быстрым подъемом в течение VIII века до н. э Дельфы стяжали себе славу по всему греческому миру. Здесь было две священных зоны: святилище Афины Прона&и («Предхрамовой») к востоку от Кастальского ключа, в так называемой Мармарии, — и святилище самого Аполлона Пифийского к западу от ключа. Относящийся к VII или началу VIII века до н. э. храм Афины Пронайи, как мы говорили, был возведен на микенских развалинах. К нему примыкало святилище VI века до н. э. с двумя помещениями или чертогами, посвященными Афине и Артемиде. Что касается святилища Аполлона, к которому вела, петляя вверх, Священная дорога, — то, согласно Гимну к Аполлону Пифийскому, прочное каменное основание храма заложили, с помощью самого Аполлона, «с Агамедом любезный Трофоний»1·2 — зодчие из беотийской Лебадии. Это мифические фигуры: Трофоний почитался и как герой-прорицатель, а согласно некоторым преданиям, они с сотоварищем были сыновьями Зевса или Аполлона, — но храм, удостоившийся такого описания, едва ли мог быть сооружен ранее VII века до н. э. Он стоял внутри огороженного участка, на платформе из местной конгломератной породы.
С древнейших времен культ Аполлона включал в себя празднества, проводившиеся через каждые восемь лет. Эго был прообраз будущих Пифийских игр (см. ниже), потому что на них устраивались музыкальные — вернее, мусические — состязания, где особое место занимал гимн, обращенный к богу и исполнявшийся в сопровождении лиры. В связи с Аполлоном здесь чтили и Диониса (считалось, что он на три месяца в году заступает в Дельфах место Аполлона, когда тот удаляется), хотя, по-видимому, дельфийские жрецы изменили и несколько сгладили экстатический характер, который носил дионисийский культ, занесенный в начале железного века из Фракии (см. Приложение 2).