4, и примерно в ту же пору «Пифийская» («Дельфийская») часть Гимна к Аполлону (из цикла, известного под названием «гомеровского», но Гомеру не принадлежащего), упоминает об искуснейшем из певцов: «Се — слепец! На Хиосе он обитает скалистом»5. Пение считалось подходящим занятием для тех, кто был лишен зрения: так, слеп Демодок, певец Алки-ноя в Одиссее, ибо Аполлон «затмевал очи» своим пророкам. Правда, слепота могла носить и метафорический характер, ибо певцы (чье высокое назначение Гомер всячески старается подчеркнуть) всегда казались погруженными в себя, вглядываясь во внутреннюю сущность вещей, сокрытую от других6.
Очевидно, эти поэмы обрели окончательную (или почти окончательную) форму ок. 750/700 г. до н. э., то есть спустя двести с лишним лет после появления ионийцев на острове Хиос — и спустя полтысячелетия после предполагаемых событий, воспевать которые взялся поэт. Остается неясным, предшествовали ли эти поэмы двум другим, совершенно с ними не схожим, — Гесиодовым Трудам и дням и Теогонии (Глава IV, раздел 4), — или были созданы позже их. Возможно, более короткие песни, принадлежавшие ранним безымянным или неизвестным поэтам, которыми Гомер явно воспользовался, переработав их в отдельные части Илиады и Одиссеи, еще до него были связаны в песни подлиннее, легшие в основу двух завершенных эпических повествований, складывавшихся на протяжении всего долгого периода между предполагаемой порой Троянской войны и временем их окончательного становления. В целом же представляется более правдоподобным, что органичное соединение этих коротких поэм в величественную и сложную ткань двух великих эпических творений как раз и является личной заслугой Гомера.
В течение этих «промежуточных» веков певцы-исполните-ли были неграмотны, но те несохранившиеся песни, что они пели, передавались изустно, из поколения в поколение. Вне сомнения, в них попадались многочисленные повторы — своего рода формулы, служившие мнемоническими «подсказками» и вехами, помогавшими певцам-импровизаторам. Этими же формулами — эпитетами, целыми фразами и отдельными словосочетаниями («розоперстая Эос», «виноцветное море»), а также готовыми «цепочками» для описания определенных предметов и действий, — изобилуют и Илиада с Одиссеей. Собственно, из двадцати восьми тысяч строк, составляющих текст поэм, двадцать пять тысяч приходятся на такие формулы-повторы.
Усилия различных ученых установить ·— при помощи всевозможных археологических методов, — к какой эпохе относятся описанные в Гомеровом эпосе предметы, общественные порядки, обычаи и обряды, — привели к неоднозначным результатам. Прежде всего, пришлось сделать вывод, что он не пытался достоверно воссоздать приметы и особенности какого-то определенного общества, существовавшего в какую-то определенную эпоху — будь то его собственная или гораздо более ранняя. Ибо, если в его поэмах содержатся некоторые указания (более или менее искаженные) на давным-давно канувшую микенскую эпоху — особенно в пространном «каталоге ахейских кораблей» в Илиаде7, — то имеются в них и иные, более многочисленные (хотя отнюдь не упорядоченные) отсылки к окружению самого поэта, характерному для VIII века до н. э. С другой стороны, ряд прочих элементов не почерпнут ни из отдаленной микенской эпохи, ни из современной поэту действительности; скорее, они соотносятся с различными временными отрезками того пути в полутысячелетия длиной, что вклинился между двумя хронологическими вехами. Иные же эпизоды явно не отражают никаких исторических эпох и стоят вне времени.
Очевидно, Гомеру помог в его великом свершении сам перст судьбы: время его жизни, по-видимому, совпало с повторным появлением письменности в греческом мире (Глава I, примечание 35). В создавшемся положении поэт явился живым олицетворением превосходства письменной культуры над бесписьменной, — наверное, самолично воспользовавшись новым «орудием» и записав собственные стихи (или, скорее всего, продиктовав их тем, кто был обучен грамоте). Такая возможность, безусловно, помогла ему создать связные и монументальные эпические полотна, неизмеримо более совершенные, чем устные сочинения его предшественников.
Тем не менее сам он по-прежнему был наследником этой устной традиции; и, вне всякого сомнения, он сочинял свои поэмы для (а возможно, и во время) чтения или пения вслух, > сопровождая стихи звуками грубоватой лиры (кгварц, фбрцгу^). I Исполняли поэмы, вероятно, на пирах знати или в ходе | крупных празднеств, например, всеионийских сходок на горе [Микале. По таким случаям одну из двух поэм исполняли, допустим, в пятнадцать приемов, по два часа кряду, — иначе говоря, в течение трех-четырех дней.
Поэмы, которые имели счастье услышать собравшиеся, яв- | ляли настоящее чудо ясности, прямоты и стремительности. Многие их щемящие строки и по сей день — непревзойденные шедевры литературы; немало в них и тонкого, умного юмора. Богатый традиционный язык этих дактилических гек- 1 заметров (Глава I, примечание 38) способен Передать любое настроение и описать любой предмет. С лингвистической точки зрения, это смешение диалектных форм с преобладанием ионийского наречия, но имеются и вкрапления эолийских и аркадо-кипрских элементов.
После многовековых споров все же можно доказать (пусть даже сегодня такого мнения держится меньшинство), что Илиада и Одиссея являются творениями одного поэта — а именно Гомера. Разумеется, в Одиссее отражен совсем иной уклад жизни, нежели тот, что показан в Илиаде. Но едва ли это представляет серьезное препятствие традиционному ис- | толкованию, приписывающему обе поэмы единому автору (пролегающие между ними различия не больше тех, что разделяют Бурю и Короля Лира). Возможно, Илиаду Гомер сложил в молодости, а Одиссею — уже на склоне лет. Но опять-таки такой вывод отнюдь не является непременным: ведь то обстоятельство, что он рассказывал о событиях, происходивших в течение двух разных десятилетий (причем события обоих были удалены от его времени и к тому же в значительной мере порождены его собственным воображением), еще не означает, что и создание двух этих поэм должно было происходить в разные десятилетия жизни самого поэта, хотя в пользу именно такого мнения были выдвинуты доводы, опирающиеся на язык, идейное содержание и структуру поэм.
Как бы то ни было, Илиада и Одиссея — трагическая и приключенческая истории — во многих отношениях дополняют друг друга; а их несхожесть объясняется, скорее всего, не принадлежностью разным авторам и даже не тем, что они были созданы (о чем только что шла речь) одним поэтом, но в разные периоды жизни, — а тем, что они относятся к двум разным пластам в пестрой фольклорной традиции, которая досталась в наследство поэту.
Илиада повествует о событиях, предположительно происходивших несколько севернее родины самого поэта — в окрестностях Илиона (Трои) в Малой Азии — города-крепости, возвышавшейся над Геллеспонтом (Дарданеллами). В поэме изображен краткий эпизод осады Трои (уже под конец войны) союзными войсками из многочисленных ахейских государств (ахейцами, или ахеянами, Гомер называет додорийские народы, населявшие греческую метрополию), которые возглавляет царь Микен Агамемнон. Вместе со своим братом, спартанским царем Менелаем, он побудил вождей других ахейских народов отправиться в заморский поход против троянского владыки Приама, так как один из Приамовых сыновей, Парис, похитил жену Менелая, прекрасную Елену.
Греки раскинули стан неподалеку от своих кораблей, под стенами Трои, и девять лет держали осаду. Но им все еще не удавалось взять крепость, хотя они захватили и разграбили немало соседних городов; наибольшую доблесть в этих набегах выказал Ахилл, мирмидонский царевич из Фессалии, свирепейший и неукротимейший из союзников Агамемнона. Добыча, захваченная в одном из таких городов, послужила предметом раздора между Ахиллом и верховным вождем. Спор разгорелся из-за Хрисеиды — девы, полоненной ахейцами, которая досталась в награду Агамемнону. Но отец девушки Хрис, жрец Аполлона в Хрисе, Килле и на острове Тенедосе, взывает к помощи бога, и тот обрушивает свой гнев на ахеян. Чтобы умилостивить Аполлона, они понуждают царя вернуть Хрисеиду отцу. Агамемнон взамен забирает себе другую пленницу — Брисеиду, доставшуюся в награду Ахиллу. Разъяренный Ахилл прекращает сражаться с троянцами и отстраняет от битв своих мирмидонян. Таков его гнев (первое слово всей поэмы — р*гллО — гнев, который, как говорит Гомер, причинил ахеянам бессчетные беды.
Перемирие между вражескими воинствами, заключенное для того, чтобы исход войны решило единоборство Менелая с Парисом, нарушается, после чего брань возобновляется. Те-перь ахейцам, лишившимся помощи Ахилла, приходится туго но Ахилл по-прежнему отказывается сражаться, несмотря на щедрые дары, которые сулит ему Агамемнон. Гектор, сын Приама, пробивает оборонительную стену, которую ахейцы возвели вокруг своих кораблей и стана. После этого Ахилл смягчается и позволяет своему любимому старшему другу и боевому товарищу Патроклу (в отличие от позднейших авторов, Гомер ничем не дает понять, что они любовники)8 повести мирмидонян на подмогу теснимым ахейцам. Патрокл успешно сражается, но вырывается слишком далеко вперед и гибнет от руки Гектора под крепостными стенами.
Тогда-то Ахилл, вне себя от горя и ярости, наконец снова устремляется на поле брани, обращает в бегство троянцев, загоняя их за городские ворота. Он убивает Гектора и предает труп врага жестокому поруганию: гнев его столь велик, что заставляет его преступить все мыслимые границы человечности. Отец убитого, объятый скорбью Приам, по наущенью Зевса ночью приходит в шатер Ахилла вымаливать тело сына. Ахилл уступает его мольбам, и поэма завершается рассказом о погребении Гектора на фоне тревожного перемирия.
Раскопки подтверждают, что ок. 1250/1200 г. до н. э. небольшая, но занимавшая выгодное расположение крепость позднебронзовой Трои («Троя Vila») подверглась разрушению. Вполне возможно, что ее разрушителями были представители микенской культуры, пришедшие из Балканской Греции и говорившие на одной из разновидностей греческого языка, — хотя доказать это невозможно. Но вскоре крах постиг и саму микенскую цивилизацию (вместе с имевшейся у нее формой письменности), а Илиада и Одиссея, как уже говорилось, приняли сравнительно завершенный вид лишь пять веков спустя.