трическими формами, — словно снова вызывая к жизни полузабытое многоголосье древнейших народных песен, издавна сосуществовавших с более известными эпическими поэмами. Среди его сочинений были элегические эпиграммы, эпиникии (песни в честь побед на Олимпийских играх), а также дифирамбы — хоровые песни к Дионису (внушенные, по мнению Аристотеля, действием вина), которые, возможно, были предтечами греческой трагедии (Глава II, раздел 4; Глава III, раздел 2). Другие темы, встречающиеся в его стихах, — его собственное поэтическое дарование, различные мелкие обиды, угроза войны и солнечное затмение.
Вероятно, некоторые свои сочинения Архилох пел на сим-посиях — длительных вечерних пиршествах для членов гетерий (товариществ), куда входили богатые граждане. Но возможно, он был и первым из поэтов, кто воспользовался письменностью для сочинения и сохранения собственных стихов (менее вероятным представляется, что Гомер и Гесиод занимались этим самолично). По-видимому, Архилох первым из греческих авторов заговорил о собственных чувствах в личном, негомеровском, антигероическом тоне: перед нами человек, признающийся, что бросил щит, убегая с поля битвы. Правда, и Алкей позднее расскажет о себе то же самое — и это вновь напоминает нам, что если поэт повествует о случаях из собственной жизни, они отнюдь не всегда отражают некие исторические факты, а скорее, являют сюжетную условность, вымысел, лишенный автобиографичности.
Тем не менее те личины, что примеряет Архилох перед слушателями, позволяют ему пускаться в откровенные «саморазоблачения»: он рисует себя буяном и задирой, мятущимся между возбуждением и унынием, между грубостью и чувственностью, между радостями любви и ее горькими печалями, между наслаждениями — и роковым предчувствием, что за углом всегда таится нежданная беда. Брань его весьма груба, но к ней примешивается почтение к богам, не чуждое страха.
Несмотря на то что в его стихах часто можно проследить или предположить влияния более ранних жанров народной и «авторской» поэзии, слава Архилоха как одного из величайших поэтов и преобразователей поэзии62 (о которой свидетельствовали посмертные публичные чтения его стихов, наряду с гомеровскими и гесиодовскими) была во многом оправданна. Сами греки сочли бы, что не совсем верно относить Архилоха к «лирическим» поэтам, потому что стихотворные размеры, которыми он обычно пользовался, согласно строгим правилам классификации, не укладываются в такую категорию. Однако его позволено назвать «лириком» в более широком смысле слова; по сути дела, он самый ранний из поэтов, кого можно по праву так назвать. К тому же он с самого начала поднял этот род поэзии до подлинных вершин: она сразу обрела четкость, отточенность, тонкость, драматизм и, прежде всего, разнообразие. Ибо и сам Архилох был личностью многосторонней:
Я — служитель царя Эниалия, мощного бога.
Также и сладостный дар Муз хорошо мне знаком63.
В VI веке до н. э. в его честь был воздвигнут героон — святилище, подобавшее героям, — тремя веками позже восстановленный. Сохранилась биографическая надпись, связанная с его культом.
На Паросе имеются развалины храмов Асклепия, Аполлона, Артемиды, а также Зевса Кинфия и Афины Кинфии (эти два божества чтились и на соседнем Делосе); в восточной части острова были обнаружены следы еще одного храма Афины, помимо нескольких святилищ на холме к востоку от города. Но местонахождение самого главного храма, посвященного Деметре Тесмофоре, не установлено до сих пор.
В VII веке до н. э. на Паросе изготовляли собственные вазы (ранее считавшиеся «сифносскими» и «мелосскими»), добывали и вывозили большое количество мрамора для нужд ваятелей, живших в других греческих краях. Паросский мрамор ценился особенно высоко, так как он был очень податливым (хотя и более грубым, чем другие сорта) и имел прозрачную сливочно-белую или дымчато-матовую поверхность, которую оживляло посверкиванье кристаллов. Так, наравне со своим соперником Наксосом, Парос к 650–600 гг. до н. э. отказался от использования известняка, что положило начало созданию крупномасштабной скульптуры. Паросские куросы — в особенности, курос, изваянный неким Аристоном (ок. 540 г. до н. э.) — и коры отмечены печатью единой манеры, преисполненной мерного величия и некоторой парадности, что говорит о существовании на Паросе самобытной школы ваяния.
Паросские законотолкователи снискали славу отменных третейских судей. В 655 г. до н. э. их призвали разрешить спор между Халкидой и Андросом, — хотя прежде, в Делан-тийской войне, Парос и поддерживал противников халкидян Чуть позже, во второй половине VI века до н. э., паросских судей пригласили в Милет, дабы примирить враждующие партии. Очевидно, через некоторое время остров подпал под господство наксосского диктатора Лигдамида. Но в 490 г. до н. э., когда Наксос опустошили персы, Парос занял его место в качестве главного политического центра Киклад; он предусмотрительно выслал триеру в помощь флоту захватчиков.
Делос, лежащий к северу от Наксоса и Пароса и имеющий лишь пять километров в длину и два с половиной — в ширину, — неплодородный, сложенный гранитом и желтым песком остров с нехваткой пресной воды. Вместе с тем именно его чтили как средоточие и первоначало Киклад. Его наивысшая точка — священная скалистая гора Кинф, высота которой составляет 106,8 м. Остатки каменных жилищ на горных склонах (а также на равнине внизу) свидетельствуют о том, что здесь существовали догреческие поселения и капища, восходившие к III тысячелетию до н. э. Согласно Фукидиду, этими первыми поселенцами были карийцы65, но позднее, по преданию, их прогнал с острова критский царь Минос. На Делосе было найдено больше микенской керамики, нежели где-либо еще на архипелаге, а под основаниями позднейших храмов обнаруживались следы микенских строений. Главным божеством, чтившимся на острове в эпоху поздней бронзы, была, по всей видимости, Артемида (раздел 3, выше).
К концу II тысячелетия до н. э. из Балканской Греции явились ионийские колонисты, и к ним перешел священный грот на Кинфе. Ко времени создания Одиссеи Делос уже был знаменит как остров, где родились Аполлон с Артемидой («близнецы», — хотя первоначально их культы имели разное происхождение). Один из многочисленных мифов, увековечивавших это событие, гласил, что остров блуждал по всему Эгейскому морю, пока его не остановил Зевс, чтобы скитавшаяся титанида Лето (Латона) смогла наконец разрешиться божественной двойней.
Об этом повествует и Гимн к Аполлону — довольно раннее поэтическое сочинение, состоявшее из двух частей (возможно, принадлежавших разным авторам): в одной шла речь о Делосе (строки 1—178), а во второй — о Дельфах (строки 179–546; ср. Глава ГУ, раздел 2). «Делосская» часть гимна содержит указание на то, что ее сложил слепой певец с Хиоса, — и в древности ее часто приписывали Гомеру. Но ее автор вовсе не был творцом Илиады или Одиссеи, к тому же его произведение обрело окончательную форму позднее гомеровского эпоса, в середине VII века до н. э. Кроме того, гимн иногда приписывали Кинефу Хиосскому, творившему незадолго до 500 г. до н. э. (Про Кинефа рассказывали также, что он первым принялся декламировать Гомера в Сиракузах66.)
Эта часть гимна была призвана объяснить, как столь бесплодный островок превратился в важнейший культовый очаг. Существовало несколько версий мифа о рождении Аполлона. Но согласно Гимну к Аполлону, Лето произвела бога на свет, опершись о гору Кинф (рассказывали также, что она обняла священное пальмовое дерево) после девяти дней и девяти ночей родовых мук. Ни один другой остров не соглашался дать роженице приют, страшась рождения столь грозного бога; боялся и Делос, пока Лето не пообещала, что Аполлон воздвигнет здесь свой храм. Ее изображения, с Аполлоном и Артемидой, появляются в виде бронзовых статуэток уже в начале VII века до н. э. (из критского Дрера). Гимн рассказывает и о том, как Делос стал местом проведения величайших празднеств, куда все ионийские государства, в том числе и Афины, ежегодно отправляли посольства, чтобы восславить рождество Аполлона. Возможно, и сами эти стихи были некогда исполнены на поэтических состязаниях, сопутствовавших делосским праднествам.
(…) для души твоей, Феб, отрадою первой — Делос!
Ради тебя сюда Ионяне в длинных одежцах сходятся вместе с детьми и с честными своими женами боем кулачным потешить себя и пляской и песней — ради тебя они сии учредили ристанья.
Всяк, узревши оный собор пришедших Ионян, мнит бессмертными их и вечномладыми — толикой милостью отмечены! И ликует он сердцем, любуясь зрелых мужей красой, препоясанных жен лепотою, резвостью быстрых челнов и всем изобильем богатым.
Диво же между див, чья слава не сгинет вовеки, — девы Делосские: у Дальновержца в святом услуженье первого хвалят песней они самого Аполлона, следом Лето, за ней Артемиду меткую хвалят, после же мужей и жен стародавнего времени в песнях воспоминают и все племена чаруют людские.
Всякий говор и всякую речь с толиким искусством
перенимают они, что в ладе слышится стройном
словно бы собственный глас любому — столь песнь велелепна!
(Гимн к Аполлону, 146–164, перевод Е. Г. Рабинович)
Космополиты-ионийцы, в отличие от дорян в Олимпии брали с собой женщин на делосские празднества.
Возможно, самым ранним храмом было маленькое квадратное сооружение на прежде не тронутом месте, на полпути к вершине Кинфа (хотя такое мнение вызывало споры7), но главная святыня (ιερόν) располагалась ниже, на ровной площадке у моря. В этой священной зоне, очевидно, издревле существовал культовый центр с храмом Артемиды (как мы уже отмечали, главного божества бронзового века), где имелась сокровищница с предметами из золота, слоновой кости и бронзы, относившимися как к микенской, так и к геометрической эпохам. Она оказалась погребена ок. 700 г. до н. э., когда поверх длинной и узкой микенской постройки, вероятно служившей религиозным целям, было возведено новое здание. Рядом находился священный участок Лето с храмом, относящимся, в его настоящем виде, к середине VI века до н. э.