В то же время Истрия поддерживала живейшие связи и с соседями-варварами. Обнаруженные в пригороде дома из сырцового кирпича — предположительно, жилища туземцев, — наводят на мысль, что колонисты жили бок о бок с коренными обитателями — гетами, — неплохо уживаясь с этими и другими племенами, населявшими богатые зерном внутренние земли. Такой вывод подтверждается археологическими данными: на месте, туземного поселения Тариверде, в 18 км к юго-западу, в начале VI века до н. э. существовал богатый эмпорий. Греческая торговля с окрестными народами приняла следующий оборот: внутрь Европы греки отправляли вино и масло (в сосудах местного изготовления), а также домашнюю утварь и оружие, — а взамен приобретали и везли в прибрежные земли рабов, шкуры и сельскохозяйственные продукты. Кроме того, близость к Дунаю — у излучины которого был создан эмпорий (возле современной Брэилы), — позволяла подобраться к залежам золота и серебра в горах на другом берегу.
Но этим поселениям не суждено было просуществовать долго: прежде чем наступил 500 г. до н. э., нагрянули скифы (Приложение 2) и разрушили Истрию. Правда, со временем город воспрянул, и даже значительно расширил свои торговые связи в последующем столетии, — но до заката античности ему предстояло еще трижды подвергнуться основательному разрушению.
Всего десять лет спустя после основания Истрии, как рассказывали — а недавние археологические открытия опровергают более позднюю датировку, — группа предприимчивых миле-тян, с примкнувшими к ним выходцами из других греческих городов, проделала изрядный путь к северу и основала Ольвию (близ современного села Парутина) у самой дальней точки Черного моря.
Новое поселение, основанное под покровительством Аполлона — с одобрения его дельфийского оракула, — расположилось на правом (восточном) берегу Гипаниса (Буга), возле входа в его большой залив, образованный его устьем, — лиман (от греческого λιμήν), в 37 км к западу от реки Бо-рисфен (позднее Данапр, ныне Днепр), который сперва и дал колонии свое имя (пока ее не назвали ^Ολβια — от слова όλβος «счастье»). Место, выбранное для колонии, хотя и не занятое прежде оседлыми жителями, отличалось выгодным расположением, потому что отсюда легко было контролировать движение торговых кораблей в глубь суши по обеим этим крупным судоходным рекам, составляющим типичную особенность южнорусского ландшафта.
Новое поселение состояло из нижнего города возле Гипа-нисского (Днепровско-Бугского) лимана и верхнего города на плато, поднимавшегося на 36,6 м над морем. Сейчас нижний город частично погружен в воду из-за поднятия уровня моря, но недавно были произведены раскопки в четырех зонах затопленного участка. Выяснилось, что численность населения быстро возросла с шести до десяти тысяч жителей. Общественные здания в верхнем городе восходят, очевидно, к 550–500 гг. до н. э. Рядом с агорой стояли священные участки Зевса и Аполлона Дельфиния, а к северу от нее располагались большие купеческие дома с закромами для припасов (причем подобный размах даже в Балканской Греции был еще в диковинку). Контраст им составляли хижины, числом около сорока, обнаруженные неподалеку и принадлежавшие людям более скромного достатка. Другой жилой квартал был выявлен у западного края города, над Заячьей Балкой; там же имеются следы ремесленных мастерских. Могильники вокруг города поражают разнообразием форм.
Стремясь подчеркнуть свою греческую принадлежность, колония поощряла изучение гомеровских поэм. Сходное явление наблюдалось и в Синопе, но родиной подобных штудий была, разумеется, Иония, — Ольвия особенно старалась во всем походить на свою ионийскую метрополию, Милет. Она заключила с Милетом договор об исополитии (совместном гражданстве) и, возможно, освобождала милетян от налогов32. Кроме того, в Ольвии соблюдали точную последовательность милетских месяцев года (и сохраняли их названия), а также предоставляли пристанище — временное или постоянное — милетским златокузнецам.
Но великолепные золотые изделия, которые они производили, предназначались главным образом для населявших внутренние области скифских племен, с которыми ольвиополиты тоже поддерживали тесные связи. Эти отношения были отражены в многочисленных рассказах Геродота (который самолично здесь побывал и знал о Гипанисе не понаслышке, проделав многодневное путешествие вверх по его течению)33. По-видимому, между колонистами и туземцами заключалось немало смешанных браков, и по меньшей мере один из скифских кочевых народов — каллипиды — под влиянием ольвиополитов перешел к оседлому образу жизни.
Такие отношения породили разумное предположение, что уже с самого начала Ольвия — хотя и обнесенная стенами, но достаточно уязвимая, — была обязана своим существованием защите соседей-скифов, — хотя теория о том, будто скифы составляли важную прослойку в ольвийском правящем сословии, якобы подкрепляемая рассказом Геродота о прогречески настроенном скифском царе С киле (Приложение 2, примечание 50), так и остается недоказанной. Археологические свидетельства выстраиваются в схожую историю о тесном этническом взаимодействии. Так, воинское погребение в Ма-рицыне (ок. 490 г. до н. э.) являет пример полного культурного смешения: в типично скифский могильник поместили множество греческих изделий. А в другом кургане было найдено 377 наконечников от стрел, причем все — той определенной формы с гнездышком, которую занесли к скифам греки.
В письменных источниках много говорится о торговле с Причерноморьем в позднейшие периоды, но о торговом обмене, происходившем до 500 г. до н. э., они ничего не сообщают. Зато о характере этого обмена позволяют судить археологические данные. Что касается сухопутного сообщения, то главный торговый путь Ольвии уходил прямо на север, по долине реки Ингул (впадавшей в тот же лиман, что и Гипанис), — туда, где сейчас находятся Смела и Черкассы. Оль-вийские купцы плавали и вверх по Гипанису, добираясь в края, удаленные от устья по меньшей мере на 320 км: ибо в ходе раскопок в Немирове были найдены восточногреческие вазы конца VII века до н. э.
Если обратиться к морским путям, то найденные в Ягор-лыке и на Березани (см. ниже) каменные глыбы эгейского происхождения явно были использованы как судовой балласт. Это означает, что сюда прибывали корабли со сравнительно легким грузом (вино, масло), так что им требовался дополнительный вес, — а отсюда они увозили груз более тяжелый (зерно), выбрасывая не нужный более балласт. В VI веке до н. э. Милет способствовал этим межгреческим контактам, выведя очередную колонию, Тиру (ныне Белгород-Днестровский), у лимана реки Тирас (Днестр), между Ольвией и Истрией, — а последняя, как уже говорилось выше, основала собственный эмпорий, Истрийскую Гавань близ Ольвии.
Ольвиополиты подчинили себе многие греческие причерноморские поселения и торговые посты, и в их владении находилась обширная территория — глубиной в тридцать и протяженностью в 64 км. И эта прибрежная полоса была густо населена: как показали недавние исследования, здесь обитало не менее семидесяти сообществ, объединенных продуманной системой связи. Досадным упущением является невнимание большинства книг по истории Греции к этому обширному участку эллинского мира (которое объясняется тем, что отнюдь не многим под силу одолеть отчеты российских археологических экспедиций, выходящие на русском языке) составляло ядро торговых отношений греков со скифами из внутренних районов. Античные авторы писали о несметных количествах зерна, привозившегося из плодородного черноземья украинских и молдаванских равнин; а о той роли, которая принадлежала Ольвии в этой хлебной торговле, можно судить по находке в Широкой Балке — урочище в полутора километрах к югу от городища: там были раскопаны двенадцать огромных зерновых ям, а вдобавок к ним и печь — вероятно, использовавшаяся для сушки зерна.
Но хлеб был не единственным богатством, каким могли похвастаться здешние глубинные земли. Полибий позднее упоминает скот, мед и воск35; к ним можно добавить мех, строевой лес, металлы (сплавлявшиеся сюда по реке из Трансильвании), а еще — массу рабов, которых вывозили из Ольвии и прочих причерноморских городов в другие греческие края; грузили же их, по большей части, на милетские суда. Взамен греческие корабли, заходившие в черноморские порты, привозили в изрядных количествах вино и оливковое масло — и не только для греческих поселенцев, желавших пировать не хуже своих соотечественников в дальних землях, но и для варваров, населявших необъятные просторы Северной и Центральной Европы и Средней Азии. Можно заключить, что уже в VI веке до н. э. эта торговля велась в обоих направлениях.
Важнейшим из соседних поселений, находившихся под влиянием Ольвии, была Березань (ее греческое название неизвестно). Располагалась она на островке (в древности, должно быть, являвшемся полуостровом), в устье Борисфена (с которым в этом месте сливается Ингул) и Гипаниса, впадающих здесь в море и образующих крупнейший из черноморских лиманов. Существует предположение, что Березанское поселение возникло раньше Ольвии, впрочем, оно труднодоказуемо. Вероятно, дело все-таки обстояло наоборот.
Дома на Березани представляли собой крытые соломой жилища в одно помещение, чаще всего прямоугольные, но иногда и круглые, величиной примерно 1,8 м на 2,8 м или 2,8 м на 3,7 м. Они были частично врыты в землю — для защиты от зимней стужи, — и снабжены очагами. Обнаружены здесь и ямы — для хранения запасов или для отбросов. Островок, на котором ныне находятся развалины Березани (в том числе пристань на восточном берегу), оказался богат находками самых разных периодов. В частности, недавно была найдена небольшая группа монет из Электра, относящихся к VI веку до н. э.
В трещине стены было обнаружено частное письмо (ок 500 г. до н. э.), написанное на свинцовой пластине и скатанное в свиток36. Этот ранний образец торговой переписки свидетельствует о существовании «профессионального» слоя купцов. Письмо, написанное на ионийском диалекте, изобилует неясностями и намеками, но, согласно одной версии истолкования, суть сводится к следующему. Автор послания, Ахиллодор, совершает деловое путешествие по поручению некоего Анаксагора, но тут вмешивается третье лицо — Мата-сий, — захватывает его груз, а его самого пытается обратить в рабство. Возможно, посягнув на товар Анаксагора, Матасий попытался воспользоваться правом личного захвата собственности: часто гражданин одного полиса, понеся обиду от гражданина другого города, пускал против него в ход это право. Ибо Матасий заявляет, что ранее лишился имущества по вине Анаксагора, — а потому Ахиллодор, будучи рабом Анаксагора, подлежит захвату, ради возмещения убытков. Ахиллодор же просит своего сына Протагора сообщить все эти новости Анаксагору и поясняет, что он свободный человек, а не раб и потому не подлежит захвату.