Однако в 550 г. его сын Астиаг был захвачен Киром II Великим (559–530 гг. до н. э.), который повсеместно заменил мидийское господство персидским и заложил основу грознейшей державы, когда-либо владычившей в ближневосточных пределах. После его завоевания Лидии в 546 г. до н. э. Сарды превратились в крупнейший персидский «перевалочный пункт» посреди «царской дороги» от Суз к Средиземному морю. Этот древний путь отныне приобрел новую стратегическую значимость, потому что Гарпаг — персидский сатрап, назначенный править в Сардах, — начал использовать этот город в качестве плацдарма, откуда легко было покорять греческие полисы, рассредоточенные по западному побережью Малой Азии (за исключением Милета, пользовавшегося у персов особой благосклонностью). Как следствие, большинство жителей Фокеи и Теоса, а также многие художники, поэты и музыканты из других ионийских городов, бежали на запад. Кипрские и сиро-финикийские города-государства тоже были низведены до зависимого положения. Вавилон попал в руки персов в 539 г. до н. э., а в 525 г. до н. э. Камбис II покорил Египет. Персидский сатрап Орет заманил и коварно погубил Поликрата Самосского (ок. 522 г. до н. э.), но Дарий I казнил сатрапа за излишнюю самостоятельность в действиях.
На протяжении этого периода, благодаря выпуску знаменитых персидских золотых монет, названных «дариками» (барешн) в честь Дария, который первым стал чеканить их в Малой Азии, — значительно расширились греко-персидские связи. Так, в Сирии было позволено возродить греческий эмпорий в Аль-Мине (туда стали ввозить множество товаров из Афин). Однако персидское вторжение в Кирену (ок. 515 г. до н. э.) привело к разрушению местного храма Зевса. Далее, поход Дария против Фракии (которую он присоединил к своим владениям) и Скифии (которую ему покорить не удалось), предпринятый ок. 513–512 гг. до н. э., перенес границы Персидской державы в Европу, что неотвязной угрозой нависло над Балканской Грецией (Приложение 2).
Вспыхнувшее в скором времени массовое восстание ионийских городов против Персии (499 г. до н. э.) потерпело крах в битве при Ладе (495 г. до н. э.). Утешением для греков явилось то, что сатрап Мардоний назначал в разгромленных материковых городах не диктаторские, а скорее демократические режимы. Тем не менее участь разрушенного персами Милета повергла в ужас весь греческий мир, и недаром: так как Дарий, ранее приютивший у себя изгнанного из Афин самодержца Гиппия, вознамерился воспользоватьеся тем обстоятельством, что Афины и Эретрия выслали в помощь мя-тежникам-ионийцам корабли и воинов, как оправданием для своего будущего нападения на Грецию (в 490 и 480 гг. до н. э.)1
Главнейшими персидскими столицами имперской эпохи были: Пасаргады, строительство которых начал Кир II Великий, приглашавший лидийских и греческих каменщиков (559–550 гг. до н. э.); Персеполь, «весенняя» столица Дария I, в создании которой роль греческих зодчих и ваятелей оспаривается; и Сузы, «зимняя» столица и административный центр Персидской державы, куда, как гласит табличка об основании города, Дарий созвал искусных мастеров из числа самых разных народов — в том числе и греков. Хотя эти здания сохраняли преимущественно ассирийский и вавилонский характер (и обнаруживали следы египетского влияния), в их устройстве можно распознать множество греческих черт. При дворе Дария I и Ксеркса I работал знаменитый ваятель Телефан из Фокиды (или из Фокеи, или из Сикиона?).
С другой же стороны — что более важно, — монотеистическая зороастрийская религия персов постепенно оказывала влияние на греческую мысль. Оно ощущается, в частности, в богословской поэзии Ферекида Сиросского (ок. 550 г. до н. э.); про Пифагора же ходили слухи, будто он встречался в Вавилоне с самим Зороастром. Это была всего лишь выдумка, зато его учение о перевоплощении душ явно вторит похожим верованиям, изложенным в индийских Упанишадах, знание которых тоже вполне могло просочиться к греческим мыслителям благодаря персам-зороастрийцам. Тяга самого Пифагора к этим восточным влияниям восходила, вероятно, еще к ранней поре его жизни на Самосе.
Гераклитово представление о том, что души воспаряют в воздух после смерти, обнаруживает сходное индийское или персидское происхождение; и милетские мыслители — в частности, Анаксимандр и Анаксимен30, — высказывали воззрения, близкие учениям Упанишад и зороастрийства. Однако такие религиозные взгляды обрели по-настоящему широкую известность в Греции — из персидских источников — не раньше V века до н. э..
ВСТРЕЧНЫЕ ВЛИЯНИЯ: ФРАКИЙЦЫ И СКИФЫ
фракийцы были носителями индоевропейского языка. Но при этом — хотя и сочинялись истории о том, что их мифический фракийский царь Терей (в иных версиях он назывался правителем Давлиды в Фокиде) взял в жены Прокну, дочь афинского царя Пандиона, — они не были греками. У них не имелось собственной письменности или литературы, поэтому нам известно о них только благодаря греческим авторам. А их описания отрывочны, уничижительны и к тому же ограничены исключительно сведениями, имевшими непосредственное касательство к греческим делам. Правда, теперь к ним прибавились еще и данные археологии, хоть и не очень обильные.
Позднее во Фракии насчитывалось более пятидесяти разных племен. Из них три поименованы еще в «Илиаде» (там, где перечисляются союзники троянцев)31: «фракияне», обитавшие у Геллеспонта; киконы, жившие между устьями Гебра (ныне Марица) и Неста (ныне Места); и пеоны — изначально иллирийское (?) племя, затем частично смешавшееся с фракийцами и заселившее земли будущей Македонии в среднем течении Стримона (ныне Стрима) и Аксия (ныне Вардар). Гомер упоминает и жителей Сеста в Херсонесе Фракийском (ныне Галлипольский полуостров).
Находки в Вулчитруне, на севере Фракии (Северная Болгария) подтверждают, что в эпоху поздней бронзы фракийцы уже достигли значительного уровня развития. И в юго-восточной части страны мегалитические захоронения и дольмены, восходящие к периодам от XII до VI века до н. э., свидетельствуют о развитой материальной культуре фракийцев. Кроме того, фракийцы опередили греков, заняв несколько важнейших островов в Северной, Средней, Западной и Восточной Эгеиде (Фасос, Самофракию, Имброс, Лемнос; Эвбею; Наксос; Лесбос, Хиос)32.
VI век до н. э. открыл новую эпоху — эпоху расцвета: фракийские племена дружно сплотились, и заметно оживи- | лись их искусства и ремесла. Несколько юго-западных племен (населявших территорию будущей Македонии), в том числе эдоны, начали чеканить монету. Их царь звался Гета: таков был царский титул и одновременно собирательное имя гетов — самого северного племени фракийской группы, обитавшего в «тылу греческих колоний на западном побережье Черного моря. Греческие авторы нередко путали гетов с родственными им даками, но Геродот, очевидно, сознавал их фракийское происхождение — когда, дополняя почерпнутые из ионийских географов сведения, он «расширил границы обитания фракийцев на север вплоть до реки Истра (Дуная)33. Всего он упоминает двенадцать племен, в том числе — долонков из Херсонеса Фракийского. Ок. 560/555 г. до н. э. этот народ рассорился со своими соседями апсинтиями и обратился за помощью к афинянину Мильтиаду Старшему, который в ту | пору занял полуостров.
Геродот отмечал многочисленность населения этой страны, а также таившуюся в ней грозную, но неумело востребуе-мую мощь. «Народ фракийский, — писал он, — после индийцев — самый многочисленный на земле. Будь фракийцы только единодушны и под властью одного владыки, то, я думаю, они были бы непобедимы и куда могущественнее всех народов. Но так как они никогда не могли прийти к единодушию, то в этом-то и коренилась их слабость34.
Должно быть, Геродот преувеличивал численность фракийского населения (Фукидид, например, сообщал, что фракийская конница не столь многочисленна, как скифская). Однако в его словах содержатся немаловажные сведения — верные не только для современных историков, изучающих V век до н. э., но и для историков более ранних периодов. Фракийские правители, получавшие множество даров от дружественных греческих государств, были неслыханно богаты. Им подчинялся воинственный народ, войска их отличались величиной и мощью; южная прибрежная равнина прекрасно подходила для коневодства. Но они не заключали между собой союзов и не воевали сообща. Отдельные царства пока еще не действовали совместно. Правда, фракийцев роднило единство крови, религии и культуры, и некоторые их поселения были особенно богаты — о чем свидетельствуют, например, пятьдесят могильных курганов в Дуванлии (близ Пловдива) VI и V веков до н. э. Но в политическом отношении они еще не преодолели стадии племенной разробленности, а в наиболее глухих областях не достигли еще и племенного единства и обитали разрозненными хаотичными селениями35.
Несмотря на воинственный нрав этих жителей внутренних земель, фракийское побережье оказалось сплошь усеяно греческими колониями: на севере Эгеиды; на Херсонесе Фракийском; вдоль северных берегов Пропонтиды (Мраморного моря) и Боспора Фракийского; на западном побережье Черного моря (Глава II, раздел 2). Помимо неизбежных столкновений, между греческими поселенцами и местными фракийскими племенами наблюдалось мирное взаимодействие и сосуществование. А это означало, в свою очередь, появление в греческих полисах немалого числа фракийцев — главным образом, лучников и рабов3^.
Однако важнейшим следствием этих связей явилось проникновение религиозных воззрений фракийцев в греческие земли. К фракийским божествам относились: Великая Матерь богов, от которой вели свой род цари; Бендида, богиня охоты и плодородия, отождествляемая с греческой Артемидой; бог войны, соответствующий Аресу; Залмоксид, повелитель мертвых — особенно чтившийся гетами, — к которому, по слухам, имели отношение верования пифагорейского братства в Кротоне; Великие боги, или Кабиры, — тоже божества подземного мира, чье знаменитое святилище находилось на острове Самофракия (Глава VIII, раздел 2); широко почитавшийся Бог-Всадник, сродни Диоскурам (Кастору с Полидевком), иногда называемый «Героем-повелителем»; и многие другие.