Но наибольшее значение обрел для греков другой фракийский бог, которого они стали называть Дионисом. В своей родной Фракии он покровительствовал растительности и плодородию, и его культу сопутствовали буйные оргиастические обряды — с разрыванием на части и поеданием сырого мяса затравленных на охоте зверей. Его почитали под именем Ди-унсис (связанным с именем небесного бога Дио[са]) не только в самой Фракии, но и в Малой Азии, куда переселились фригийцы из Фракии (Приложение 1).
Вероятно, фракийцы занесли культ Диониса в Грецию в начале I тысячелетия до н. э., хотя он был там известен и ранее: его имя встречается в текстах, записанных линейным письмом Б, на табличках эпохи поздней бронзы из микенского Пилоса. Гомер был наслышан о кровавых обрядах Диониса и о том, как был покаран безумием царь Ликург, противившийся его культу37. В «Илиаде» говорится, что это произошло на легендарной горе Нисе, которую древние авторы помещали в самые разные страны, — но позднее Ликург был отнесен к фракийцам (эдонам).
Хотя Дионис был известен уже грекам бронзового века, их потомки еще долгое время не переставали отмечать его чужеземную природу. Отчасти это объяснялось яростной разнузданностью, подобавшей его спутницам менадам (вакханкам), ибо такое дионисийское освобождение от привычных покровов благопристойности было совершенно чуждо исконной греческой религии — да и жизни в целом — и по-прежнему стояло особняком. Согласно знаменитому мифу (изложенному в душераздирающих Вакханках Еврипида), фиванского царя Пенфея, не желавшего признавать Диониса, постигла ужасная кара: он был растерзан в куски этими исступленными женщинами. Подобные легенды ясно свидетельствуют о том, как захватывал воображение греков этот экстатический культ, полный мрачных чудес.
В историческую эпоху «оргии» продолжали справлять на склонах Парнаса вакханки, узаконенно представлявшие различные греческие государства, — позднее же дельфийский оракул несколько поунял неуправляемый разгул древних чествований, поместив Диониса наравне с блистательным Аполлоном (отныне оба взаимно уравновешивали друг друга). Впервые изображения Диониса в греческом искусстве появляются в начале VI века до н. э., а в дальнейшем он встречается все чаще, в самых разных обличьях — особенно в вазописи; не обойдены вниманием художников и его верные служительницы менады. В Афинах празднествами Диониса были Леней и Анфестерии, а в Элевсине (Глава II, примечание 12) почитали Иакха, порой считавшегося его сыном. Диониса окружали Силены и сатиры — низшие божества, или демоны, плодородия, а в праздничных хороводах мужчины рядились в животных, чтобы уподобиться богу и тем заполучить часть его мощи. Участники дионисийских шествий несли огромное изображение фалла — как символа плодородия; зато, если в позднейшую эпоху Дионис повсеместно считался богом виноделия и опьянения, то в его раннем культе вину отводилась весьма незначительное место.
Сейчас трудно установить, какие именно из многочисленных сторон дионисийского культа напрямую восходят к фракийским корням, а какие являются местными наслоениями. Однако большинство этих разнообразных форм поклонения — по крайней мере, самые примитивные из них, — очевидно, выводимы из фракийского источника, и перекочевали они в собственно Грецию из греческих колоний на фракийских берегах.
Второй важнейшей составляющей греческой религии, тоже, по-видимому, занесенной в Грецию фракийцами, стал культ певца Орфея — сына фракийского речного бога Эагра (если только его отцом был не Аполлон) и одной из Муз, которая научила его пению. Об Орфее ходило множество разных легенд; в частности, рассказывали, что его, как и Пен-фея, растерзали на части менады-фракиянки (эту сцену любили изображать аттические вазописцы).
Существовали стойкие, хотя и противоречивые, традиции, помещавшие родину Орфея в Южной Фракии: там он жил у Геллеспонта — или (согласно более расхожей версии) в земле киконов (где в его честь справлялись мистерии — только для воинов, — объединенные с мистериями Диониса38, будто бы и основанными самим Орфеем)39. По другим источникам, певец родился в более западных краях Фракии — между реками Аксий (Вардар) и Стримон (Струма). Рассказывали, будто Орфей оставил таблички с перечнем целебных снадобий, ибо здешняя область славилась своими врачевателями. И, что удивительнее всего, Орфей зачаровывал своим пением деревья, диких зверей и даже камни.
Но для греков важнейший смысл этого культа заключался в его подспудном или явном обетовании бессмертия. Вероятно, именно это способствовало в дальнейшем развитию сходных идей в греческих землях — например, вдохновив учения Пифагора, который ссылался на Орфея и даже, как утверждали (хотя, возможно, ошибочно), распространял собственные поэмы под именем Орфея.
Это учение о бессмертии связывалось с именем Орфея не только потому, что его рассматривали как бога подземных сил, но и потому, что он якобы умел отделять душу от тела. Такие шаманские представления о билокации, или раздвоении, пришли в южные края из Скифии (см. ниже) и привились во Фракии, где они связывались, помимо Орфея, с Зал-моксидом — еще одним фракийским божеством подземного мира. Геродот передавал легенду о том, будто Залмоксид был Пифагоровым рабом*®. Однако греческие представления о бессмертии были неотрывны прежде всего от Орфея. Это вылилось и в ряд рассказов о его «нисхождениях в Аид», которые вошли в знаменитый миф о том, как певцу не удалось вернуть любимую жену Евридику из царства мертвых на землю.
Однако становление фракийского и греческого культов Орфея проследить трудно в силу того, что уже в раннюю эпоху возникло «орфическое» религиозное течение. О необычайной широте его распространения свидетельствуют золотые пластинки с записью орфических учений, обнаруженные в столь разных краях, как Южная Италия, Крит и Фессалия. Главным вкладом орфизма в религиозную мысль был рассказ о появлении человечества, стремившийся, подобно ветхозаветной Книге Иова, объяснить загадку зла. Согласно этим учениям, оно возникло оттого, что злобные титаны пожрали младенца Диониса, и их спалил перун Зевса; из этого дыма родились люди — которые, таким образом, злы по своей природе, однако несут в себе крошечную частицу божественного вещества, то есть души41. Зародились ли подобные верования в самой Фракии, или же появились в ходе дальнейшего распространения орфизма по греческому миру, — установить невозможно.
То же самое можно сказать и о так называемых орфических поэмах. Некоторые из них были собраны, а в иных случаях и явно подделаны, афинянином Ономакритом — «окололитературной» фигурой при дворе Писистрата42. В этих стихах повторялась мысль о том, что человечество греховно и осквернено титанической злобой, что оно должно пройти очищение от этой вины, чтобы сподобиться избавления в загробной жизни. (Вазописец V века до н. э. Полигнот изобразил Орфея в окружении умерших — и счастливых, и тех, кто претерпевает муки, ибо не заслужил спасения.)
В целом такие взгляды являли мощную орфическую «контркультуру» — течение, устремленное в противную сторону, нежели главные направления гражданской греческой религии: ибо она обращалась к неподвластным разуму, стихийным глубинам человеческой личности и предлагала избавление от душевных тягот и метаний, — что было не под стать более уравновешенной олимпийской религии.
Беспорядочному миру мелких фракийских царств настал конец, когда персидский властелин Дарий I ок. 513–512 гг. до н. э. затеял свой первый поход в Европу — и прежде всего нагрянул в их земли (с помощью флота, набранного среди восточных Греков). Переправившись через Боспор Фракийский по понтонному мосту, сооруженному самосским инженером Мандроклом, Дарий добился покорства от множества фракийских племен и превратил их земли в персидскую сатрапию, которая располагалась в удобном соседстве с золотыми и серебряными пангейскими рудниками и оказывала влияние на Македонское царство, лежавшее по ту сторону от Пангея.
Поход же Дария на север, в Скифию, оказался не столь успешен (как об этом будет сказано ниже), но, во всяком случае, его новая фракийская «провинция» помогала поддерживать связи с рядом племенных объединений, живших севернее Дуная. Кроме того, ее возникновение стало грозной вехой для греков, потому что этот кусок европейской прибрежной земли, оказавшись в руках персов, превратился в удобный плацдарм для нападения на Балканскую Грецию — и это значительно приблизило начало греко-персидских войн.
Когда эта угроза сделалась совсем неминуемой, ок. 492/491 г. до н. э., Мардоний взялся за переустройство фракийской сатрапии (расшатанной скифскими набегами, которые, возможно, имели место тремя годами ранее). Он низвел до подчиненного положения здешние греческие поселения (которым было суждено вновь обрести свободу по окончании греко-персидских войн) и передал власть над ними избранным дружественным племенам фракийцев — в частности, одрисам, которые достигли вершины могущества в более поздние годы того же столетия (примечание 35).
«Скифия» была несколько туманным греческим обозначением для всей той огромной восточной территории Европы, что простиралась от Карпатских гор до Танаиса (Дона). Населяло эти земли весьма пестрое скопище народов (или групп народов), изначально кочевников из Средней Азии, которые постепенно стали проникать на запад в начале II тысячелетия до н. э. Об этнической принадлежности столь различных племен остается лишь гадать, но, вероятно, большинство этих народов говорило на индоевропейском, преимущественно иранском языке, хотя не следует исключать и вкрапления угро-алтайских (урало-алтайских) элементов. Нам тоже придется пользоваться понятиями «Скифия» и «скифы» достаточно вольно, причем не только ввиду расплывчатости географических определений у Геродота и прочих авторов, но и ввиду того, что они явно смешивали правящие сословия (которые были немногочисленны и состояли из людей, которых строго говоря, нельзя отнести к скифам) и подвластные им племена (которых было огромное количество, причем весьма разнородных по составу).