Придя из Средней Азии в восточную часть Европы и на Кавказ, скифы и зависимые от них народы столкнулись с киммерийцами (примечание 2), после чего многие скифы перебрались к югу — по ту сторону Кавказа, в Северо-Западную Персию и ее побережье. Оттуда они совершили первый набег на Ассирийскую державу (Приложение 1), но впоследствии заключили союз с ассирийскими властителями, один из которых, Асархаддон (ок. 681–669 гг. до н. э.), выдал свою дочь за скифского царя Бартатуа (Протофия). Вскоре скифские переселенцы уже господствовали над среднеазиатскими землями, куда они перебрались. Но спустя двадцать восемь лет после падения ассирийского владычества их изгнал царь мидийцев Киаксар (Приложение 1). Скифы снова принялись постепенно возвращаться через Кавказ на север, и вновь заселили южные районы ныне бывшего Советского Союза.
Родственные им племена переселились на запад — вплоть до Пруссии и Венгрии, — а также перебрались на территорию Румынии и Болгарии (эта область, Добруджа, была известна под названием «Малой Скифии»). Другие же устремились на восток, дойдя до Алтая (местом находок V века до н. э. стал Пазырыкский курган в Горном Алтае). Однако сердцевиной Скифии была область, лежавшая в глубь от северного (украинского) побережья Черного моря — от низовий Борисфена (Днепра) до Танаиса (Дона), а также земли на Кубани и север Херсонеса Таврического (Крыма).
В глубине, между течениями двух крупных рек, находились «царские владения самого доблестного и наиболее многочисленного скифского племени», по словам Геродота43. Их государство подразделялось на четыре части (или на три, с военными целями), и в каждой имелся наместник; так осуществлялось правление, или надзор за огромным, хотя достаточно свободным, объединением племен.
Многие их подданные занимались земледелием, остальные же — как и сами предводители «царских скифов» — придерживались традиционных кочевнических обычаев, «промышляли не земледелием, а скотоводством; их жилища — в кибитках», — хотя раскопки в Каменском, на месте торгового поста у Борисфена, заставляют усомниться в дальнейшем утверждении Геродота, будто скифы не знали ни городов, ни укреплений44. Однако он справедливо отмечал, что сила их заключалась в способности к быстрому передвижению, что позволяло им блюсти надзор над своими необъятными просторами45. Несмотря на природное беспокойство характера, они успешно осуществляли этот надзор благодаря отлаженному порядку, а также многочисленным лошадям (скифы были одним из первых народов, приручивших и объездивших лошадь); количество лошадей, которых погребали в скифских могильниках вместе с покойником, доходило со сотен. Славились они и искусными лучниками — чьи изображения появляются на афинских вазах ок. 570 г. до н. э. («кратер Франсуа») и ок. 540 г. до н. э. (работа Эксекия), — которые в последующем столетии служили в Афинах в наемных войсках и городской страже.
Геродот, описывая причудливые обычаи скифов (подчас неожиданно подтверждаемые археологией), замечал, что во многих отношениях они являют полную противоположность обыкновениям греков4**. Аттические вазописцы тщательно изображали их негреческого вида бороды и длинные космы, откинутые назад ото лба, их глубоко посаженные глаза, крупные носы и тяжелые надбровные дуги47.
Столь же негреческим по духу был и «звериный» стиль в скифском искусстве, навеянный ассирийскими, иранскими и степными мотивами. Такие орнаменты украшали разные носильные предметы (обычные для кочевого народа); они были обнаружены в большом количестве в южнорусских землях — в могильниках, относящихся к концу VII века до н. э. и позднейшим эпохам, — а также во многих других краях тех обширных территорий, что некогда были охвачены скифским влиянием. Изображавшиеся животные — в первую очередь олени (вероятно, слово «сака», то есть иранское название скифов, и обозначало «олень»), а также лошади, каменные козлы, вепри, волки, сибирские снежные барсы, орлы и различные рыбы, — были наделены религиозным смыслом и, скорее всего, имели отношение к духам животных-предков, потому что в Скифии был силен культ предков во главе с Великой богиней Табити, покровительницей зверей и огня. Кроме того, такие «духовно заряженные» изображения животных служили и эмблемами отдельных племен и родов воинов-конников4®.
Лучшие образцы скифского искусства поражают ритмичным равновесием орнамента, в котором из кажущегося хаоса рождаются изящные криволинейные узоры. У скифов существовала передовая общинная культура, а за отсутствием у них письменности мы полагаемся именно на искусство скифов (наряду с писаниями чужеземных гостей — таких, как Геродот), пытаясь составить о ней представление. В ней различимо господство иранских и среднеазиатских мотивов, но что более важно для нас в настоящей книге — это пусть вторичное, но заметно растущее влияние греческих художественных течений.
Даже вначале наблюдался явный параллелизм между скифским искусством и звериными орнаментами ориентализирую-щего стиля в греческой вазописи. Но на этом раннем этапе сходство носило лишь случайный характер и свидетельствовало не о взаимном влиянии двух народов, а о независимых влияниях древнейших восточных традиций на обе школы. Но уже с конца VII века до н. э. греческие ремесленники изготовляли различные предметы, предназначавшиеся для скифской знати, — вероятно, по большей части это происходило в колониях на Черноморском побережье. В течение VI и V веков до н. э. такое производство значительно возросло. Сперва на эти дальние берега переселилась горстка ионийских мастеров (особенно работавших по металлу), бежавших от лидийского и персидского засилья, — а затем они и их дети нашли огромный сбыт для своих изделий среди скифов, живших в глубинных областях. Помимо привычных сюжетов, художники наловчились изображать, например, сцены кочевой жизни — выполненные в греческой манере, но представлявшие интерес исключительно для местных племенных вождей.
Этих греческих художников привлекала, прежде всего, возможность получить долю скифских богатств, о которых справедливо писали Геродот и другие. Скифское зерно, а также другие вывозные товары — рыба, соль, шкуры, пушнина, лес, рабы, скот, лошади — постепенно обретали все большее значение для греков (Глава VIII, раздел 3); а богатство, стекавшееся благодаря столь обширной торговле к скифским вождям, позволяло им разживаться золотом в огромных количествах — вероятно, добывавшимся на северо-востоке, в уральских и алтайских копях. Что они сами давали взамен золота (если только не захватывали его силой), мы не знаем. Но о том, что они его заполучали, свидетельствует несметное изобилие золотых украшений для сбруи, золотых блях на щитах и доспехах и прочем снаряжении, которое было найдено в скифских захоронениях. Греческие мастера из Ольвии и других причерноморских колоний — скорее всего, во мно-! гих случаях уроженцы Милета, — украшали подобные изделия рельефами; таким образом, производя прекраснейшие образцы золотого литья и чеканки, когда-либо созданные греками — потому что на их собственной родине золото было в редкость (ср. примечание 50 к Главе I).
Большинство этих греко-скифских золотых изделий относилось к V и более поздним векам до н. э., но некоторые предметы принадлежат и более ранним эпохам. Так, самые пышные захоронения на Кубани восходят примерно к 600 или 550 гг. до н. э.; в них были погребены те представители скифской знати, кто раньше других смог дать волю своему вкусу к роскоши. Позолоченное серебряное зеркало из Ке-лермесского кургана, что в Краснодарском крае, несет в себе отпечатки сразу многих культур, ибо в его рельефах дальневосточная (сибирская или китайская) форма сочетается с ближневосточными, скифскими и греческими мотивами; изображенная на нем Великая богиня (Табити) напоминает малоазийскую Кибелу, борющиеся с грифоном люди — это скифы, а крылатая Артемида наделена эллинским (ионийским) обличьем — и не только она, потому что у этих фигур имелось куда более одного ионийского прототипа.
В другом могильнике из того же района (станица Костромская), принадлежащем несколько более позднему времени, была обнаружена гравированная золотая фигурка лежащего оленя. Ее нашли поверх железного щита, к которому она, должно быть, некогда крепилась; скошенная поверхность указывает на деревянную или костяную тесаную модель, с которой делали статуэтку. Этот живой пример того, как греки работали в скифском зверином стиле; оленье туловище покрыто мелкими рельефами животных, опять-таки имеющих греческий вид. Так прослеживается становление классического эллино-скифского искусства. Подобное же переплетение стилей наблюдается и в предметах из других погребений VII или VI веков до н. э. по обе стороны Боспора Киммерийского (Керченского пролива), а также в окрестностях Ююва и даже в бывших прусских землях49.
Геродот рассказывает о своем современнике — скифском царе Скиле, который был филэллином до мозга костей50. Однако в более раннюю пору, если не считать пристрастия скифов к греческим художественным ремеслам, прямые культурные (или матримониальные) обмены между двумя народами были, по-видимому, еще редки. Исключение составлял Анахарсис (брат другого скифского монарха, Савлия), побывавший ок. 592/589 г. до н. э. в Афинах (в гостях у Солона) и прославившийся своим «скифским красноречием»51. Рассказывали, что Анахарсис не питал особой любви к грекам — и все же, эти связи стоили ему жизни: когда он вернулся на родину, соотечественники казнили за то, что он пытался 1 ввести эллинские обряды (перенятые в Кизике) в скифский культ Великой богини Табити. Анахарсис превратился в ле- | гендарную фигуру, став одним из «семи мудрецов» и своего рода примером «благородного дикаря».
Другим следом, оставленным скифами в жизни греков — несомненно, благодаря посредничеству греческих причерноморских колоний, — стал ряд верований и представлений, которые охватывает понятие шаманизм. Хотя это слово (тунгусского происхождения