Стан тем временем просыпался. От царских палаток слышался плеск воды, поросячьи взвизги и мужской хохот. Видать, там кого-то протрезвляли после вчерашней попойки. От стрельбища неслась брань и команды на трех языках, скрип орудийных колес. Наконец, появились Петр и Меньшиков.
- Поздорову, боярин Никита! - заорал Петр, Никита Андреевич отвесил государю земной поклон. - Вижу, слово сдержал, вот милорд твой, а вот и пушки. Здорово и тебе, сэр Джеймс. Ох ты, да ты, боярин, дочку с собой прихватил, - тон царя сразу изменился, кошачьи глаза замерцали маслянистым блеском, - Здравствуй, Варенька, не ждал, вот уж порадовала. А вот и дядя. Все готовы, пошли подкрепимся, а там совсем развиднеется и учнем. Хочу сегодня дело покончить и к вечеру в Москву воротиться.
Повеселевший Петр Алексеевич обхватил Варю и повлек к своему шатру, остальные двинулись следом. Недолгий завтрак доставил удовольствие лишь немногим его участникам. Отец и сын Опорьевы, вымотанные долгим ожиданием и бессонной ночью, позевывали в рукава, безуспешно борясь с дремотой. Лев Кириллович нервно крутил походный штофик, так и не решаясь налить, и вопросительно поглядывал на бледного и напуганного Кропфа. Петр был шумлив и радостен, вовсю сыпал Вареньке комплементами и поднимал здравницы в ее честь. Следом за ним и Меньшиков с офицерами старались не отставать. Варвара пыталась насладиться их вниманием, но у нее ничего не выходило, а все из-за Джеймса. С первого же момента как царь обнял ее, она чувствовала на себе тяжелый гневный взгляд Фентона. Его взгляд сердил и вызывал невесть откуда взявшееся чувство вины, а это чувство заставляло злиться еще больше. "Да что такое, - думала Варя, - Уставился как сыч, прямо не вздохнуть. С чего бы этому срамнику вести себя будто я ему жена или невеста нареченная и на его глазах другому куры строю. Что он себе позволяет! Так я и знала, что после нашего путешествия он вообще меня за свою девку посчитает. Нет уж, милорд, не думайте, что если я давеча вам кровь вытирала, спасибо говорила, позволяла себя обнимать, то вы уж и права на меня имеете. Что в пути было, то дело прошлое, сейчас мы снова среди людей и должно вам вести себя соответственно. Вы мне никто, меньше, чем никто!" Однако разум говорил одно, а странная виноватость не проходила. Злость на себя и Джеймса, желание прогнать прочь неуместное чувство, заставляли Варвару пуще вертеть хвостом перед царем, на комплементы отвечать веселее, смеяться задорнее.
Если бы Джеймса спросили, почему у него на душе так паршиво, он скорее всего стал бы рассказывать об усталости тяжелого перехода, волнении от предстоящего испытания и еще о чем-нибудь в этом роде. Однако сам он прекрасно сознавал, что это неправда. Усталость ерунда, в жизни бывало и хуже, волнение тоже: его пушки - самые лучшие, может даже, лучшие в мире.
Нет, вся душевная сумятица из-за проклятой девицы. Каждый раз она поражала его, открываясь с новой стороны. Вот и сейчас бесстрашную невозмутимую проводницу по болотам сменила юная придворная дама, безжалостная кокетка, с наслаждением принимающая знаки внимания и легко играющая мужскими сердцами. Теперь трудно поверить, что еще несколько часов назад эта утонченная красавица скакала по кочкам, отыскивая дорогу на смертельно опасном болоте. Джеймс недобро покосился на царя и его окружение. Те сыпали любезностями, иногда довольно фривольными, а она нет, чтобы смутиться. Вертится, отшучивается, глаза горят, щеки раскраснелись, чудо как хороша! Джеймсу неистово захотелось крепко взять красавицу за руку, вытащить из-за стола, отвести в свою палатку, подальше от внимания других мужчин, и там долго, до головокружения целовать, естественно, после того, как прочтет ей нотацию о ее поведении, неподобающем для... Для кого?
Простенький вопрос сбил разгулявшееся воображение. Здесь ее отец и брат, здесь ее государь, он, Джеймс, не имеет никаких прав на девушку, она может спокойно флиртовать с кем угодно, не обращая на него малейшего внимания, ведь он ей никто. Почему-то эта мысль причиняла жгучую боль, пытаясь унять которую Джеймс мрачно выцедил стаканчик красного. Бесполезно, боль не проходила.
Наконец, мучительный завтрак окончился и Петр зашагал к стрельбам, на ходу зычно выкликая главного бомбардира Акинфия Федотова.
- Давай, Акинфий, если пушки готовы, по-первому делу с обычным количеством пороха пальни, а потом по фунтику и надбавляй, да гляди в оба, какая первая сдаст.
Грянул залп, пушки окутались белыми дымами, затем залпы последовали один за другим, распугивая всю живность на многие версты окрест. Раскаленные пушки обливали водой с уксусом и дело продолжалось. Вдруг грохот умолк и Федотов заспешил наверх холмика, с которого Петр и его свита наблюдали за стрельбой.
- Петр Лексеич, а Петр Лексеич, - еще издалека кричал бомбардир. - Шутки кончились, столь пороху, сколь ранее совали, любая пушчонка, даже совсем плохонькая, выдержит, а дале дело посурьезней будет. Если кто из господ иноземных врет, и бомбарды не доброго литья, так пушкарям при тех бомбардах ангельское пение слушать - разорвет ить. Велишь - продолжим, однако, мыслю я, кого сейчас в клочья разнесет, тот в баталиях тебе уже не послужит.
Петр нахмурился, терять опытных бомбардиров не хотелось, но и испытание надо закончить, пушечный спор изрядно ему надоел. Вмешательство Джеймса избавило царя от необходимости принимать решение.
- Если позволите, ваше величество, я сам выстрелю из своих пушек. Бомбардир я не лучший, но чтобы пальнуть моего опыта хватит.
- Не боишься, что твои клочки вместе с обломками орудия будем по всем окрестностям собирать?
- Ваше величество, эти пушки сделаны на моем заводе, я их знаю, ничего дурного быть не может, - Джеймс старательно цеплялся за возможность убраться подальше от царя, уж больно невыносимо было наблюдать как рука Петра нежно поддерживала, а порой и поглаживала округлый локоток Вари.
- Пожалуй, надежа-государь, и я с ним пойду, - степенно заявил Никита Андреевич. - Вдруг подсобить чего надо будет.
- И я с вами, батюшка, - тут же влез Алешка, боярин кивнул, разрешая.
- Ну тогда и я с вами, - Варя решительно освободилась от царской руки, подобрала юбку и шагнула с холма. На окрик отца: "Куда, оглашенная, без тебя что ли не обойдемся!", она только презрительно повела плечиком и фыркнула:
- Идти, так уж всем. Вы, батюшка, этому Фентону верите, а я вам верю, я бы и на саму пушку усесться не побоялась, так ее вона как дергает, сразу вверх ногами полечу.
Царя дерзкое поведение красавицы развеселило. Он развернулся ко Льву Кирилловичу, испуганно втянувшему голову в плечи:
- Ну, что скажешь, дядюшка? - Лев Кириллович только нервно повел шеей. - Молчишь? Видать, своему интересанту не больно доверяешь. Пойдешь к пушкам?
- Коли велишь, так и пойду.
- Ан велю, не сумлевайся. А ты что же, герр Кропф? Супротивник твой голову в заклад ставит, вон еще трое с ним не бояться, а ты за спинами хоронишься. Изволь и ты за качество литья животом ответить, ступай к своим орудиям. Кто живой останется, у того товар и возьму, - царь и вся его компания дружно захохотали.
Варя легко побежала вниз, ошарашенный таким оборотом событий Джеймс в два широких шага догнал ее и, уже не обращая ни на кого внимания, крепко ухватил за руку.
- Барбара, вы с ума сошли, немедленно вернитесь!
- Сударь, вы может не приметили, но здесь мой отец есть, он мне приказывает, а вы ни при чем.
- Барбара, не ведите себя как глупая девчонка, опомнитесь! Пушки везли издалека, холод, вода, может быть всякая случайность, чем черт не шутит, когда Бог спит.
- Батюшка вам доверяет, а вы доверия не стоите, вы меня, его дочь, позорите, даже сейчас, на людях, - она высвободилась. - Так хоть в деле его не подведите, позаботьтесь, чтобы и черт не шутил, и Бог не спал.
Она решительно зашагала к пушкам. Кипящий яростью Джеймс поплелся следом. Он уже не замечал, как отец и сын Опорьевы устроились возле лафета, как пушкари, ободренные их присутствием, начали готовиться к следующему выстрелу. Он только судорожно прикидывал, возможна ли катастрофа. Он прекрасно знал, что та порция пороха, которую заряжал бомбардир, никак не могла повредить его орудиям, и если бы не Варвара, даже и не подумал бы волноваться. Но присутствие хрупкой девушки возле грохочущего чудовища приводило его в ужас. Мало ли какое случайное повреждение, и им всем конец, а эта дуреха у самой пушки вертится, скоро вообще в жерло залезет, ею стрелять будут!
Джеймса трясло от смеси раздражения и испуга, задорная улыбочка Варвары бесила чрезвычайно и в то же время страх, тягучий, липкий, мучительный, каким бывает только страх за другого, выворачивал душу. Впервые ужас заставил его потерять голову, перестать осознавать окружающее. Краем сознания Джеймс следил, как пушкари продолжали увеличивать дозу пороха, пока что ничего угрожающего не было, литье пушек вполне выдерживало возрастающий напор пороховых газов. В то же время мысли Фентона отчаянно метались, изыскивая способ вывести из под вероятной опасности упрямую ослицу в образе женщины. Обычно изобретательному сэру Джеймсу на сей раз ничего, кроме грубой силы на ум не приходило. Наконец, измотанный жуткими картинами растерзанного взрывом девичьего тела, которые услужливое воображение подбрасывало ему с каждым пушечным ударом, он, позабыв о приличиях и возможных зрителях, сгреб Варвару в охапку, намереваясь просто-напросто выкинуть ее куда подальше из гремящего и пахнущего порохом ада. Возмущенная Варя дернулась было, но устрашенная выражением его лица, затихла.
Однако порыв Джеймса оказался не только не нужным, но и, к счастью, никем не замеченным. Пока обезумивший от тревоги Джеймс света белого не видел, события у соперничающей батареи развивались своим чередом. Унылая фигура посланного к пушкарям Кропфа маячила за спинами бомбардиров. Он старался как можно незаметнее отодвинуться подальше от пушки или, на худой конец, прикрыться грузным Львом Кирилловичем. Отойти от орудий совсем он все же не осмеливался. Когда очередной пороховой заряд забивался в жерло, беднягу перекашивало, будто этот заряд пихали ему в глотку. Он делал судорожные движения руками, словно пытаясь отгрести обратно хоть часть пороха, хоть немного уменьшить закладку. С каждым выстрелом немец все больше бледнел. Пушкари, видя его страх, сами пугались все сильнее, уже с откровенным ужасом взирая на орудия. Жуткая атмосфера ожидаемой гибели нависла над батареей. Спокойней всех был боярин Нарышкин, но и он ощущал продиравшую до костей тревогу.