К Байкалу подъехали рано утром, когда еще только-только рассвело и серый холодный туман повис над рекой, озером и подступившими к самой дороге высокими горами, поросшими густой тайгой. Крутые синие хребты с приближением к озеру становились все выше и выше. Леса щетинились, расползаясь по склонам, теснились в ущельях, уступая место голым скалам, торчащим над снегом, как темные от времени, скрюченные старческие пальцы. В некоторых местах подступы к хребтам преграждали скопления огромных камней, а склоны были завалены буреломом.
Там, где горы чуть отступали от дороги, виднелись участки слегка подтаявшей пашни. Антон удивленно крутил головой и щелкал языком от восторга:
– Это ж сколько силы надо иметь, чтобы землю от такой дурнины расчистить! Ну прямо-таки распластали сопку, словно бараний бок...
Река бежала между двух крутых берегов. Как объяснил ямщик, она встает поздно, а при выходе из Байкала, где, как огромный зуб, торчит черная скала – Шаманский камень, – зачастую не замерзает совсем даже в самые лютые морозы из-за очень быстрого течения. Молодая Ангара, только что покинувшая своего батюшку, седой Байкал, грохотала камнями, недовольно ворчала, словно сердилась на берега, стиснувшие ее в своих объятиях и не позволявшие насладиться свободой. Она стремилась навстречу своему жениху, богатырю Енисею, и спешила скорее ускользнуть от сурового отца, опасаясь его гнева и погони, которую он непременно снарядит вслед за своенравной и непослушной дочерью...
Байкал открылся внезапно – бескрайняя плоская пустыня, уходящая за горизонт. Слежавшиеся надувы снега протянулись гигантскими языками вдоль озера, перемежаясь с участками совершенно чистого льда, сквозь который хорошо было видно воду. Маша тут же вспомнила Митино письмо, и сердце ее мучительно сжалось. Без сомнения, он следовал тем же маршрутом год назад и, как она, видел и эти угрюмые горы, и мрачные леса, и быструю реку, шумящую на порогах... А этот посвист ветра, крутящего поземку и тут же заметающего след их саней, был ли он так же тосклив, когда Митя пересекал Байкал? И что он испытывал, оставляя за спиной последний очаг цивилизации, каким был Иркутск на этой чужой и незнакомой земле?..
Несмотря на уверения ямщиков, что переезд через Байкал в это время не представляет особых трудностей, у Маши были некоторые опасения, и не без основания: Кузевановы объяснили ей, что на льду часто образуются трещины, лошади обычно чувствуют их заранее и приучены преодолевать их, но были случаи, когда подводы после метелей проваливались в присыпанные снегом ледяные ловушки. С помощью своих добрых хозяев она запаслась несколькими широкими и прочными досками, чтобы устроить нечто вроде мостика, если придется все-таки преодолевать подобные препятствия.
Доски эти везли на второй повозке. В ней ехали два приказчика Кузевановых – их Егор Савельевич отрядил сопровождать Машу до Терзинских рудников, когда узнал, что губернатор не выделил ей казаков для охраны. Оба приказчика, Зосима и Маркел, были здоровенными молодыми людьми и, как поняла Маша, не столько занимались торговлей, сколько сторожили обозы, которые Кузевановы и их компаньоны снаряжали в Москву и в Петербург.
О необыкновенной силе своих охранников Маша знала не понаслышке. Ночью, подъезжая к Байкалу, путешественники попали в сильнейший снежный занос, перегородивший дорогу, стиснутую с двух сторон высокими скалами. Лошади увязли по грудь, полозья ушли глубоко в снег, и, как ни кричали ямщики, как ни понукали лошадей, повозки оставались на месте.
Зосима и Маркел вышли из своего экипажа, приказали ямщикам выпрячь лошадей, затем спокойно в две руки подняли те и другие тяжело груженные сани и буквально вынесли их на свободный от снега участок дороги, а потом, так же молча, вернулись на свое место.
Оба сторожа были вооружены ружьями, и у Маши отпала необходимость постоянно держать наготове свой пистолет. Кроме того, при обыске багажа она скрыла от чиновников, что у нее есть оружие, и побаивалась, что ее могут отправить назад в Петербург, если обман невзначай обнаружится.
Поэтому вскоре пистолет перекочевал в карман Маркела, а Машу покинуло напряжение, прежде испытываемое при встрече с каждым мало-мальски важным чиновником или казачьим разъездом. Кузевановы предупредили ее, что казаки имеют право обыскивать любую повозку в поисках беглых, число коих неизменно увеличивается с приближением весны...
Остановившись на берегу озера, ямщики долго совещались между собой, тихо переговаривались, вглядываясь из-под козырьком сложенных ладоней в его необъятные дали.
– Море трескается, – сказал наконец один из них и посмотрел на Машу. – Боязно ехать, барыня, не прибавишь ли маненько за быструю езду?
Пришлось прибавить, и уже через полчаса мохнатые забайкальские кони лихо мчали их по льду, на ходу перемахивая глубокие трещины, так что ни разу и доски не понадобились. Только полозья повизгивали на голом от снега льду да грохотали сани, ударившись о кромку тороса.
На середине озера передохнули в установленной прямо на льду избе с железной печью, попили чаю, накормили лошадей. Зосима вызвался показать Маше чудо, которое можно встретить только на Байкале, в тех местах, где ветры не позволяют снегу задерживаться. Антон тут же увязался за ними.
Маша вступила на совершенно чистый лед и замерла от восхищения. Застывшие в нем пузыри воздуха были необычайными по красоте, казались чудесными цветами, похожими на лотосы и хризантемы, упрятанные какой-то волшебной силой в глыбы драгоценного горного хрусталя, чьи опавшие лепестки парили, кружились и исчезали в необъятных, прозрачных, как слеза, глубинах...
К ним подошел Маркел.
– Тут глубина – несусветная! – пояснил он, кивая на лед. – Летом, бывало, едешь на лодке, дух от страха захватывает. Вода такая прозрачная, что кажется, над пропастью плывешь. Видишь, как рыба ходит, скалы под водой... Смотришь, вроде близко, а на самом деле десяток, а то и поболе, саженей. Особенно тем непривычно, кто до этого по мутной воде плавал, боязно очень!..
Байкал они перевалили за день и уже к вечеру увидели над темной полосой тайги позолоченные заходящим солнцем купола Посольского монастыря, поставленного на месте убийства царских послов местными инородцами.
Видно, счастье все-таки не совсем отвернулось от Маши, потому что озеро, которое она считала главным препятствием на своем пути, они переехали благополучно и невероятно быстро, не встретив ни одной значительной трещины или полыньи, а первых казаков, сопровождавших фельдъегерскую четверку, увидели недалеко от Посольска, где Маша и ее спутники осмотрели монастырь, пообедали, а потом решили остаться на ночь.
Не желая себе признаваться, Маша испытывала необъяснимое удовольствие, проезжая там, где, несомненно, год тому назад проезжал и Митя. Он видел и этих монахов, любезно предложивших разделить их скромную трапезу, после которой Маша и ее спутники едва поднялись из-за стола, такой она была обильной и вкусной, и купола церкви, и галок, усеявших огромную березу за воротами монастыря... Возможно, и тот старый бурят с длинной трубкой в зубах, подслеповато щурящийся на свет, точно так же сидел на корточках возле своей юрты, и те же самые голые ребятишки выскакивали из нее, справляли нехитрую нужду и мигом исчезали.
За спиной лежал заснеженный, покрытый торосами Байкал, справа громоздились то ли облака, то ли горы, переходящие в облака. Розово-голубые днем, теперь они подернулись серой дымкой, затянувшей весь горизонт, и не верилось, что еще утром проезжали мимо этих серебристых, словно вырезанных изо льда пиков...
Морозы все эти дни стояли жесточайшие. Пар, вылетавший изо рта, тут же застывал по краям мехового капора и высокого воротника шубы, которым Маша, наученная горьким опытом, старательно прикрывала лицо. Тем более удивили ее приказчики, они ходили в полушубках нараспашку, лихо сдвинув на затылок волчьи малахаи. Да и шубы у них были тоже волчьи: как объяснил Маше еще Тимофей Кузеванов, мех этого зверя особо ценится у сибиряков из-за того, что не продувается ветром и ворот не обрастает куржаком, как это бывает в шубах из любого другого меха.
До Верхнеудинска доехали без всяких препятствий, но дальше пришлось взять две безрессорные повозки на колесном ходу и трястись на них более шестисот верст – снегу в этих местах очень мало, так что передвигаться в санях по песчаной почве оказалось почти невозможным, а после Кяхты, города на границе с Китаем, снег исчез совсем, зато участились пыльные бури, переносившие тучи песка.
Кяхта поднялась им навстречу из степи. Русский купеческий город со множеством тесовых и железных крыш, с белыми наличниками окон и крашеными ставнями. Выплыли маковки церквей – одна, другая, третья... Показалась позолоченная крыша дацана... Справа от Кяхты, отделенные неширокой полосой свободной степи, возвышались неряшливые постройки, словно разбросанные ветром на пустыре. Ямщик на мгновение повернул к Маше голову, показал кнутовищем на постройки и прокричал:
– Маймачен, китайский город!..
В Кяхте они остановились в старой бревенчатой избе с двуглавым орлом над входом и покосившейся вывеской «Почтовый станок» – так здесь назывались станции – и впервые за много дней смыли с себя въевшуюся желтую дорожную пыль и хорошо пообедали. Вечером Маша с Антоном сходили к вечерне, и она хотела отправиться к ночи в дорогу, но тучи красноватой пыли повисли на Кяхтой. В такое время лучше отсидеться дома. Степная пыль ест кожу, саднит в глазах и в горле...
Зимой по Забайкалью ветры редки, но с приближением весны они дуют все чаще и подолгу и становятся настоящим бедствием для местных жителей и путешественников.
После Кяхты, несмотря на то что Маша купила для себя и своих спутников специальные попоны, защищающие от песка, вся их дальнейшая поездка превратилась в сплошную и бесполезную борьбу с этим поистине дьявольским наваждением: песок тучами висел в воздухе, скрипел на зубах, забивался в волосы, одежду, обувь... Окрестные пейзажи были скучны и унылы, похожи на один дурной, бесконечно длящийся сон: желтая безлюдная степь, голые пологие холмы, разрушенные скалы, поросшие рыжим лишайником. Какие-то странные, грубо обтесанные камни разбросаны там и тут по степи, тян