— Дядя Чарльз… честно… ну пожалуйста, попробуй представить себе это… Стефан стоял на парапете, высоко над нами… Черт возьми, он не трус, дядя Чарльз. И Хендрикс — этот ужасный, заносчивый, подлый Хендрикс на плацу… И Стефан кричит: «Друзья, рядовые храбрецы и старосты, приготовьте ваши уши, я собираюсь стыдить Хендрикса, а не петь ему хвалу. Боль, которую причиняют обидчики, идет за ними. За их отчетами прячется трусость. Так давайте же не будем заодно с Хендриксом». И тогда, дядя Чарльз, один мальчик, Олдхам, закричал: «Гардинг, какого черта! Вы соображаете, что вы делаете?» — «Я, Олдхам, защищаю справедливость». О, дядя Чарльз, вы должны гордиться Стефаном. Пожалуйста, позвольте мне досказать. Пожалуйста.
— Хорошо, Вильям. Давай продолжай.
Чарльз вздохнул и печально кивнул. Вильям в лихорадочном возбуждении продолжил свой рассказ, в лицах изображая все происшедшее. Стефан смущенно переступал с ноги на ногу, хотя ему было приятно слушать гимн его отваге.
— «Вы глупый юнец, Гардинг… Вы здесь не для того, чтобы защищать что-либо». — «Как, Олдхам? Разве вы не благородный человек?» — «Спускайтесь, Гардинг, спускайтесь сию же минуту». — «Неужели старосты потеряли рассудок? Вы должны быть со мной, Олдхам». И тогда, дядя Чарльз, все мальчики затопали и закричали в знак одобрения, а Стефан раскланялся и слез с парапета.
Голос рассказчика стал тише и внезапно растаял. Я замерла. Потом я развернула аттестацию Стефана за летний семестр. Ему было четырнадцать в то время.
Летний семестр Стефан Гардинг
Возраст: 14 Класс: 3-й «А»
Стефан очень много знает. С тех пор, как он пришел в класс, он учится лучше всех. Его работы не вызывают никаких нареканий с моей стороны — ни по сути, ни с точки зрения их оформления. Из разговоров я узнал, что так обстоит дело не со всеми предметами. Как бы то ни было, его ум не раздражает других мальчиков. И этим Стефан обязан себе, своему обаянию. Мне очень хотелось бы учить его и в следующем году.
Карл Дон, учитель латыни.
Стефан прирожденный грецист. Он обладает душой античника и темпераментом художника. Мы многого ждем от него.
Ксавьер Джемс, учитель греческого языка.
Стефан — неординарный ученик. Его способности проявляются и в таком предмете, как французская литература. В настоящий момент он сильно увлечен Бодлером, и я хочу сообщить вам, что курс прошлого года прошел для него под знаком этого автора. Стефан опирался на цитату «спокойствие, роскошь и сладострастие» в язвительном сочинении на тему «Домашняя атмосфера» и этим выдал себя. Я запретил чтение книги «Цветы зла» и уверен, что вы одобрите такое решение. Будем надеяться, что этот шаг не погасит увлечение Стефана французским языком.
Алистер Найт, учитель французского языка.
Сочинения Стефана напоминают «новеллы». В них чувствуется удивительная для мальчика зрелость. Искрометное чувство юмора служит противоядием его самым мрачным фантазиям.
Джемс Сандерс, учитель английского языка.
Стефан не математик. Этим все сказано. Мы изо всех сил стараемся обучить его основам математики, совершая насилие над его природными склонностями, но по большей части безуспешно. Подозреваю, что дальше нулевого уровня нам не удастся продвинуться. Ситуация безнадежная. Тем не менее я должен отметить, что Стефан очень хорошо держится и относится к своим неудачам иронически. Мне всегда приятно видеть его в классе.
Дункан Хейчерч, учитель математики.
На мой взгляд, Стефан делает ошибку, когда позволяет себе, с энтузиазмом относясь к одним предметам, откровенно скучать на других. География очень нужная наука. Мне удалось только однажды привлечь к ней внимание Стефана — во время диспута на тему «География — это история». Его сочинение на эту тему было блестящим. Я позволил себе представить его на конкурс. Для школы будет большая честь, если он победит, хотя в воспитательных целях это вряд ли необходимо. Обычная дилемма.
Майкл Мур, учитель географии.
Стефану нравится история, и он удерживает третье место в списке. Его сочинения обращают на себя внимание и стилем, и содержанием — не всякий историк может этим похвастаться. Он с удовольствием посещает занятия и активно участвует в дискуссиях.
Алекс Даннингтон, учитель истории.
Стефан хорошо осведомлен в физике, но в этом семестре его поведение в лаборатории несколько раз чуть было не повлекло за собой опасную ситуацию. Хотелось бы, чтобы он стал более уравновешен и сосредоточен. Возможно, перевод в школу мистера Трента пойдет ему на пользу.
Колин Торнтон, учитель физики.
Стефан наделен большими способностями к живописи. Тем не менее он не оправдывает возлагаемых на него надежд. Впрочем, удивительное чувство цвета и умение видеть производят глубокое впечатление. Возможно, он еще поразит нас — по крайней мере в области искусства.
Майлис Мастерсон, учитель рисования.
Стефан делает успехи. Он хорошо играет в теннис, хотя не прилагает особых стараний к тому, чтобы совершенствоваться, возможно, из-за результатов, которые показывает его кузен Вильям. Плаванье не является «любимым видом спорта» Стефана, так как он предрасположен к астме. Мы стараемся увлечь его. Но, боюсь, эта область деятельности чужда Стефану.
Артур Колдвел, физическое воспитание.
В этом семестре у Стефана было два небольших приступа астмы. Мы все больше убеждаемся в психосоматической природе его заболевания. Чем меньше у него будет причин для волнения, тем лучше для его самочувствия. Я могу только приветствовать идею о его переводе в школу Трентов. Я настоятельно советую вам принять это предложение.
Меган Овистон, старшая медсестра.
Я складываю бумаги и кладу их на место в деревянную резную коробку. И извлекаю смятую статью.
Художник и его время
Браннингтон Орчард, критик
Является ли старомодная манера писать недостатком для художника? Каждый художник живет в своем, «современном» ему мире. Разве мы так уж нуждаемся в вехах? Каждый надеется, что в определенных исторических рамках ему удастся сделать нечто, неподвластное времени. Импульс, свойственный художественным натурам.
Я задаю этот вопрос — ответить на который, наверное, очень трудно, — потому что мисс Элизабет Эшбридж и есть та загадка — старомодная художница. На протяжении последних десяти лет ее работы выставлялись крайне редко. Возможно, причины этого во вполне понятном стремлении предоставить возможность более «модным» художникам показать свои полотна. Тем не менее я полагаю, что, несмотря на несовременность — в обычном смысле этого слова — и отсутствие новаторства (а истинные гении всегда стремятся стать новаторами), мисс Эшбридж — художница, заслуживающая самого пристального внимания.
Небо Англии — ее наваждение — дышит чувством покинутости. Художница с болью осознает контраст между замкнутостью, теснотой нашей жизни и свободным простором небес. Сравним ее раннюю работу «Голубой Лондон» с более зрелой картиной «Полет». Легкое, рваное облако бьется о края холста, тщетно стараясь бежать яркой, почти обжигающей голубизны. Было бы крайне наивно смешивать мисс Эшбридж с другими представительницами «дамской» живописи, избравшими объектом своего творчества небо.
Ее картина «Снова в Афинах» демонстрирует возросшее мастерство по сравнению с работой «Утро в Афинах». Последняя была написана, как мне кажется, во время медового месяца. Ее муж, Губерт Баатус, трагически погиб. Они были недолго вместе. Хочу также обратить внимание на работу «Мастерская. Небо». Художница, загнанная в свою мастерскую, пытается, подобно Оскару Уайльду, схватить «голубой навес, который заключенные называют небом».
Благодаря любезности Адриана Карендона мы получили возможность увидеть в его галерее на Монт-стрит и многие другие замечательные работы мисс Эшбридж. Настоятельно рекомендую посетить эту выставку.
Голос чужого. Голос из далекой страны. Из прошлого.
23
— Я знаю.
— Знаешь о чем, Доминик?
— Рут. Я знаю.
Молчание.
— Я знаю.
Снова. И снова молчание. В молчании стремление узнать, к чему готовиться.
Он знает. Это был тяжелый удар для него. Что я должна ответить? «Прости меня»? Снова лгать? Я трусливо молчала.
— Рут?
Я уткнулась в свой бокал. Мы только что пообедали.
— Да.
— Ты слышишь меня?
— О, да.
— Тебе не интересно, как я узнал?
— Нет.
Мне было интересно, знает ли он с кем.
— Я хочу спросить тебя лишь об одном.
— О чем?
— Это будет продолжаться?
Молчание. О, какая трусливая душонка оказалась у меня.
— Насколько я понимаю, Рут, ты собираешься действовать по обстоятельствам.
Означают ли ехидные нотки, что он может «простить» меня? Это он хочет сказать? Так дешево. Я выиграла. Больше никаких забот. Я любима. И я люблю. Разве я виновата, что я люблю не того, кто любит меня? Что я принимаю подарок, от которого следовало бы отказаться? Но тогда он был бы несчастлив. А может быть, и нет. Если бы я вела себя честно с самого начала. Такие непомерные требования, Рут. Такое ужасное наказание, Рут. Подчиняться. Подчиняться мужчине.
— Я привык к тебе, Рут. Я люблю тебя с того дня, когда я впервые увидел тебя.
Разве глаза — это двери, через которые входит любовь? Я подумала, что любовь появляется вместе с вожделением.
— Ты была само совершенство.
Это напоминает формулу. Наверное, его очаровали пропорции моего тела. Мои размеры: 36–24—36. Нарисуйте мою фигуру в своем воображении. Накиньте на меня одежду. Если хотите. Можете этого не делать. Совместите с лицом. Плоскости и стыки. Темно-коричневый цвет для зрачков, черный — для бровей. Гладкая кожа. Цвета сливок. И ослепительно красные губы. Стройные и длинные ноги. Не эта ли геометрия сокрушила его?
Но почему Чарльз не сдается? Но он сдается. Нет, он не сдается. Это знание не то, что он хочет знать. Я не она. Просто дополнение. К Элизабет. Опять. Беспристрастен ли он?