Ее голос проник в меня. Я повернулась и посмотрела на нее. Мое лицо окаменело. Я перестала владеть им.
О, я изменилась, Элизабет. Я все время меняюсь. Иногда, Элизабет, я становлюсь тобой. Но я утратила твой образ. Мне нужно снова присмотреться к тебе.
И я присматривалась. Она была прежней. Высокая, стройная. Кремовый свитер поверх белой блузки. Джинсы. Тяжелые резиновые сапоги вместо кожаных ботинок. Пережившая крушение, но все-таки прежняя, не утратившая себя.
— Спасибо, Даниэль. Вы сделали все, что было в ваших силах. Но Рут…
Я ждала отгадки. От нее.
— Я наблюдала за тобой. Мне кажется, тебе очень нужно было явиться сюда.
— Мне тоже так кажется.
— Что ж. Входи. Раскрывай пошире глаза.
— Элизабет! Ты стала смахивать на меня. Все время иронизируешь.
Она с сомнением покачала головой.
Я вошла. Длинная белая комната с низким потолком. Большой камин из камня. Дрова. В центре тяжелый деревянный стол. Вокруг него серые кресла, покрытые пестрой тканью. Все словно приготовлено к осмотру. К дому пристроена застекленная веранда. Тяжелая дверь. Наверное, ее мастерская.
Я раскрыла глаза пошире.
— Я бы выпила вина.
Элизабет вздохнула.
— Красного?
Этот мальчик… как его зовут? А, да… Даниэль. Даниэль вынул из буфета бутылку и налил нам по стаканчику бургундского. Он тоже выпил.
Перестань, Рут. Вильям. Вильям-юноша. Каким он не успел стать. Прекрати.
— Элизабет, ты никогда не упоминала моего имени?
— Никогда.
— Он знает что-нибудь о нас?
— Ничего.
— Удивительно. Здесь все удивительно.
— Да. Даниэль, Рут… обратила на вас внимание. Будьте осторожны.
Утратила ли она свою наивность? Наверное, великодушие должно быть начеку. И вовремя справляться с приступами наивности.
Даниэль улыбнулся.
— Зачем вы приехали? — спросил он.
— Повидать Элизабет. Только и всего.
— Нас с Рут навещают одни и те же призраки, — объяснила Элизабет. — Мы обладаем тайным знанием. Это трудно понять. Я сама не очень хорошо это понимаю. Даже после…
— Это слишком тяжелые оковы, Даниэль. Надеюсь, вам не придется с этим столкнуться вплотную.
— А нельзя их уничтожить? Этих призраков?
— Нет. Это они уничтожают нас. Мы похожи на раненых солдат. Дезертировавших с поля боя.
— Дезертировавших? Добровольно покинувших поле битвы?
— Трудно сказать. Кто знает, что приходит им в голову в последний момент? Есть еще вопросы?
Я обернулась к Даниэлю.
— Нет.
— Отчего же? Вы так скромны?
— Почему бы и нет? Я привык к сдержанности.
— Вы слишком молоды, чтобы быть… таким дисциплинированным.
— Это не дисциплинированность.
— А что же?
— Любовь.
Я оглянулась. Элизабет сидела в кресле в темном углу комнаты. Откинувшись назад, она спокойно проговорила:
— Знаешь, Рут, с тобой бессмысленно бороться. Понимаешь ли ты, что именно поэтому я решила любить тебя?
— Нет.
— Это кажется странным. Я уже говорила тебе об этом. Я очень рано поняла, что с тобой опасно бороться. Это привело бы тебя только в большую ярость.
— В большую ярость?
— Да. Тебя распирало от тайной ярости. Против меня.
— Ты никогда мне не говорила об этом.
— А что я могла сказать? Я надеялась, что, если я буду внимательна к тебе, приветлива… я старалась держаться в стороне от тебя. Но ты всегда ходила по острию…
— Я не думала, что ты так наблюдательна.
— А зря. Но это не имело значения. Тогда… с Губертом. Вместе, во Франции. Ах. Это та жизнь, которую мне не удалось прожить. Знаешь, иногда я живу… во сне. Моя вторая жизнь. Во сне. И я вижу мальчиков.
— Да, этот мир снов мне тоже хорошо знаком.
Я посмотрела на Даниэля. Он сидел напротив Элизабет.
— Элизабет, ты ничего не спрашиваешь о Чарльзе.
— Кто такой Чарльз? — Даниэль взглянул на Элизабет.
— Мой муж, — ответила она.
— А.
— Теперь он живет с Рут.
Она замолчала.
— Это тот человек? Который приезжал сюда?
Она провела рукой по губам, словно из ее уст вырывались мучительные вопросы.
— Чарльз приезжал сюда? Это был Чарльз? Мне нужно знать.
— Нужно? О, это словечко вполне в твоем стиле, Рут. И ты считаешь, что я непременно отвечу. Почему?
— Потому что ты… ты — Элизабет.
— Да. Ты всегда ждала от меня определенных поступков. Я кокетничала… Я кокетничала с тобой. Но теперь у меня свой путь.
Я снова почувствовала ее силу. То, почему она навсегда входила в жизнь окружающих ее людей. И почему они так тяжело переносили ее утрату.
— Чарльз навещает меня раз в год. Это наше личное дело.
Даниэль встал и подошел к Элизабет.
— Я не знал, что он ваш муж.
— Вы встречались с ним?
Я недоверчиво посмотрела на него.
— Нет. Однажды я видел его. В окно. Я вернулся слишком рано. Я обещал Элизабет оставить их наедине. Я не знал, кто он.
— И что же вы увидели?
Наступило молчание.
— Мужчину, стоявшего на коленях перед женщиной.
Это уже было. Мой отец — на коленях — перед ней.
— Она гладила его по голове. И прижимала его голову к животу. Они находились в таком положении… о, не менее получаса. А потом он уехал.
Я знала об этом. Но предпочитала не знать. Прошлое… такое предсказуемое.
— Чарльз говорил тебе обо мне?
— Да нет. Но я знала. Я… я знала, что его чувства стали глубже.
— Откуда ты могла знать об этом?
— Я знала.
— Почему ты ушла от него?
Молчание.
— Потому что, Рут… он принадлежит тебе. Каждому свое.
— Что ты имеешь в виду?
— У меня был Губерт. Мы были созданы друг для друга. Чарльз старался… но он не сумел. Наверное, я была слишком сурова с ним.
— А Даниэль?
— Мы не связаны никакими обещаниями.
— Я готов дать любое обещание. И сдержать его. Если бы только вы разрешили.
— Но я не разрешаю вам этого, Даниэль.
Он посмотрел на меня, словно пытаясь прочесть мои мысли.
— Вы думаете о телесном несоответствии, не правда ли, Рут? Я молод, а Элизабет нет. И о юных телах девушек. О том, почему я здесь. Тела. Ведь вы думаете об этом, Рут?
— Я не так банально мыслю, как вам кажется.
— Возможно. Что ж, позвольте мне рассказать вам о телах. О моем опыте. Я жил в Калифорнии. Я впервые влюбился, когда мне было пятнадцать. Она была очень красива. Высокая, с длинными светлыми волосами. Тонкой талией. Талия переходила в нечто, напоминавшее чашу. Узкие бедра, туго натянутая кожа живота, светлые завитки на лобке. Я рисовал ее. У меня был, как это принято говорить, «глаз на натуру». Она стала моей первой «натурой». Я поклонялся ее телу каждый день, и мне казалось, что так будет вечно. Но потом я встретил Оону.
У Оону были короткие тонкие черные волосы. Она была небольшого роста. Ее груди находились в диспропорции ко всему телу. Я не мог выкинуть их из головы. До тех пор, пока не увидел Катрин.
Он провел рукой по волосам. Улыбнулся нам. Он был… молод.
— Катрин была сложена атлетически. Наполовину француженка. Карие глаза, черные волосы, тренированное тело. Знаете, такое ладное тело. Ничего лишнего. Она все время смеялась. Это все, что я помню о ней. Но ее тело… его нельзя забыть. С пятнадцати лет передо мной прошло множество… тел юных красавиц. Я знаю в этом толк. Тела. Стремительный натиск безумного наслаждения.
— И что же было потом?
— Потом наступает алчность.
— Что?
— Алчность. Жажда новых тел. Новых игр. Игр во власть. В отказ. Напускная ревность. В юности все стремятся заглотить порцию возбуждающих средств.
Я почувствовала усталость. Чарльз на коленях перед ней. Невыносимая боль.
— То, что говорит Даниэль, не так уж важно. Когда-нибудь он уедет.
— Ты очень хочешь этого, Рут? Чтобы меня снова бросили? Когда же ты наконец успокоишься? Когда я умру?
Возможно.
— Ты словно ребенок, Рут. Тебе хочется ломать то, что ты не можешь сама построить. Привычка к разрушению портит все, что было и есть в тебе. Ты уничтожишь и то, что имеешь сейчас. То, что связывает тебя с Чарльзом. Потому что тебя приводит в ярость его хрупкая привязанность ко мне.
В ее взгляде были любовь и жалость. Ее бессмысленная, данная от природы доброта рвалась наружу.
Моя застарелая ненависть подступила к горлу. Мне хотелось жалить ее слезами. Снова. И смотреть, как она оплакивает своего Губерта. Снова. И видеть, как она горюет, потеряв Чарльза. Снова. Как ее раздирает боль, которой она одарила меня — в тот день, когда ее сын утопил моего.
Если бы я могла убить тебя, Элизабет, я бы сделала это. Я сделала бы это. Если бы я могла выбрать для тебя смерть. Если бы я могла задушить тебя, я бы сделала это. Если бы я могла вонзить в твое тело нож, я бы сделала это. Если бы я могла застрелить тебя, я бы не промахнулась. Я смотрела бы на твою агонию и наконец освободилась бы от тебя.
Со мной что-то случилось. В голове шумело. Крики, пронзительные, резкие, мешали мне слышать ее слова. Лицо Даниэля застилала красная пелена, которая рывками надвигалась на меня. Во рту появился какой-то ядовитый привкус… Я, крича, бежала по коридору. Я искала выход. Какая-то неведомая сила сотрясала мое тело. Мои кости расплавились. Элизабет и Даниэль пытались собрать жидкость, которая текла на пол. Моя оболочка лопнула на множество кусков. Выкидыш. Я выкинула сама себя. Красное стало черным. Стефан и Вильям снова тонули. Второй раз. О, как это жестоко. Вода опять поглотила их. О, мальчики! Мальчики. Они кричали: «Не надо!» Неужели они тонут в моем расплавившемся теле? Под силу ли кому-либо вычерпать эту жидкость? Сделать хоть что-нибудь? Послать лодку? Что-то, что удержит меня. Соберет воедино. Слова, снова слова. В них тонут крики. Я не могу, я не хочу говорить. «Я не виновата». Я могу сказать только это.
Другие слова пробиваются на поверхность. Останови их, Рут. В ужасе я выплевываю яд ей в лицо. Я заношу руку, чтобы ударить ее. Оружие. Мне необходимо оружие. Я хватаю нож со стола. Я вижу ее глаза… воплощенная боль. И воплощенная любовь. Воплощенная доброта. И направляю лезвие к себе. Кончено. Наконец-то.