— Какое прекрасное местечко для медового месяца! А, Доджи?
— Согласен, — кивнул он.
Он подошел к перилам, и Анжела осторожно покосилась на него.
— Так когда же наконец, Доджи? — вдруг раздраженно спросила она. — Сколько ты еще будешь заставлять меня ждать?
— Нужно подождать, сладость моя, — вздохнул он. — Ты же знаешь порядки…
Анжела нетерпеливо вздохнула. Каждый день она чувствовала, что стареет. Она была красива. Всю жизнь ей говорили об этом. Но ведь это не могло продолжаться вечно. Постареть и остаться без мужа — это ей совсем не улыбалось.
Она была богата и пользовалась уважением. Но этого было еще недостаточно. В тех кругах, где она вращалась, незамужняя женщина была чем-то предосудительным, а к тому же, будучи не замужем, было затруднительно иметь в любовниках мужчину, который был бы ей действительно по сердцу. Не говоря уж о том, что все знакомые устали ждать, когда она станет миссис Хикс.
Анжела ощутила в груди знакомый холодок страха. Нужно было смотреть на вещи реалистично. Не так уж много вокруг нее мужчин соответствующего возраста, положения и достатка, которые польстились бы на женщину ее лет, какой бы красивой она ни была. Даже если кто-то из них наконец и овдовеет, где гарантия, что рано или поздно он не променяет ее на какую-нибудь молоденькую манекенщицу.
Анжела закрыла глаза. Перед ней маячил отвратительный призрак старости. Только в самом кошмарном сне ей могло присниться, что придется одной встречать старость и в одиночестве умирать… Она бы скорее покончила с собой.
— Нам надо думать о моей карьере, — услышала она торопливые объяснения Доджи. — Какое будущее нас ожидает, если мы будем слишком поспешны? Ведь Мириам, упокой, Господи, ее душу, еще, можно сказать, остыть не успела… — Он прочистил горло. — Демократы так не поступают, сладость моя.
Анжела вспомнила о том, как вели себя братья Кеннеди, и едва не расхохоталась.
— Доджи… любимый, — терпеливо сказала она, тщательно взвешивая каждое слово. — Я ведь ждала шесть… нет, почти семь долгих лет… — Она глубоко вздохнула. — Может быть, мы хотя бы назначим условную дату?.. Просто между собой. Пусть это будет нашим маленьким секретом, хорошо?
Что если до их брака он узнает о Джеки, о ее проклятом мюзикле? А ведь постановка уже шла полным ходом, и она ничего не могла с этим поделать. Как только Доджи станет об этом известно, он, без сомнения, воспользуется этим как предлогом для новых отсрочек. Черт побери его сентиментальную преданность демократическим принципам! В конце концов и она, Анжела, вправе рассчитывать на его преданность. Неужели он этого не в состоянии понять?
— Я бы очень этого хотел, сладость моя, однако… — Он передернул плечами и покачал головой.
Анжела искоса посмотрела на него, мысленно обрушивая на его голову самые ужасные проклятия, однако так ничего и не сказала. Напротив, пошире распахнула вырез своего пляжного халата.
— Ты знаешь мои чувства к тебе, — продолжал Доджи. — Ты знаешь, каким щедрым я могу быть…
Она лишь глубоко вздохнула. При этом ее пышная грудь поднялась и опустилась.
Глядя на жадно приоткрытый рот Доджи, она умело оплетала потенциального супруга тщательно выбираемыми словами, но мыслями уносилась в далекое прошлое, о котором вспоминала впервые за все эти годы.
Она вспомнила о том времени, когда Дэвид решил ее бросить. В ее памяти всплыло его симпатичное выразительное лицо. У нее болезненно защемило в груди. Она и теперь была уверена, что имела над ним абсолютную власть — легко могла его соблазнить, заставить остаться с ней…
— О, Энджи! — засопел Доджи, и она закрыла глаза.
Благодаря Джеки все эти годы Дэвид словно никуда и не исчезал из ее жизни. Она постоянно помнила о нем. Он, естественно, помогал Джеки деньгами. Кроме того, эта скромница Клэр дарила ей свои весьма дорогие изделия из керамики, и Джеки уже обладала ценной коллекцией.
— О, сладость моя!..
Она вздохнула. Будь они все прокляты!
Доджи уткнулся лицом между ее грудей, подставив взору свою плешивую макушку. Однако Анжела принялась привычными умелыми движениями поглаживать его шею.
— Ты мой любимый… — криво улыбнулась она. — Может быть, мы все-таки наметим дату нашей свадьбы? Почему бы нам этого не сделать?.. Мы бы могли отпраздновать вдвоем это маленькое событие, а?
Несколько секунд он молчал, а потом, подняв голову, улыбнулся своей идиотской улыбкой и взял ее за руку.
— Я скажу тебе, что я намерен сделать, — произнес Доджи, многозначительно похлопав ее по руке ладонью, словно собирался сообщить ей нечто необыкновенно умное. — Я подумаю о твоем предложении… — самодовольно заявил он. — Ну что, сладость моя, ты довольна?
Сложив руки на груди, Джеки стояла у окна, устремив невидящий взгляд на Чаринг-кросс-роуд, по которой медленно текли потоки автомобилей и пешеходов. Ее лицо даже осунулось, словно от какой-то внутренней боли.
Всю ночь она не сомкнула глаз и приехала в студию раньше всех. Сцена с Дрю снова и снова прокручивалась в ее памяти. Как он упрашивал и умолял ее не бросать его! Он понял, что совершил непоправимую ошибку, и его мольбы звучали почти искренне. И тем не менее он продолжал нагромождать одну ложь на другую…
Джемми, подчинившись ее желанию, ушел, и вечер был безнадежно испорчен. В конце концов ушел и Дрю. Пришлось пригрозить, что она вызовет полицию…
Джеки очнулась от воспоминаний, когда в кабинет вошел Брайн, художник-постановщик. Он нес на маленьком подносе три стаканчика с кофе.
— Ивонн сейчас подойдет, — объяснил он, кивая на поднос.
— Боюсь, что Макс задержится на полчаса, — сказала она и, благодарно кивнув, взяла стаканчик горячего кофе.
— Как тебе моя идея? — спросил Брайн, указав на макет, который он соорудил для того, чтобы они могли легче ориентироваться в переменах декораций между сценами.
Вращающийся подиум был построен специально для сцены праздничного салюта в «Мэдисон-сквер Гарден». На это пришлось вбухать кучу денег, и теперь, рассматривая декорацию, Джеки размышляла о том, что было бы неплохо, учитывая дороговизну, использовать ее еще в каких-нибудь сценах спектакля.
Брайн предложил повернуть подиум другой стороной и использовать его в том эпизоде, в котором рассказывалось о начале карьеры Монро и в котором звучала единственная во всем мюзикле не оригинальная песня под названием «Люблю я бриллианты». Эту песню никак нельзя было исключить, поскольку она прекрасно вписывалась в историю о роковой судьбе кинодивы.
— Что ж, — сказала Джеки, — если это удастся сделать, эффект будет что надо.
— Я разработал для этого довольно сложные декорации…
— Ну, я думаю, если бы в данном конкретном случае декорации были попроще, мы бы избавились от проблем с их изготовлением, а во время спектакля было бы легче с ними управляться… — Она покачала головой и вдруг пробормотала: — Господи, когда это все кончится!..
— Не беспокойся! — засмеялся Брайн. — Все будет в полном порядке! Мне обещали, что вся декорация будет обязательно готова как раз к премьере.
— Я надеюсь…
— Джеки, ты сама не своя, — заметил он, внимательно глядя на нее. — Что-нибудь случилось?
— Просто устала, Брайн, — быстро ответила она. — Вот и все.
— Привет! — с широкой улыбкой сказала появившаяся на пороге Ивонн. — Простите, что опоздала.
— Ничего, мы только что начали, — ответила Джеки, обрадовавшись возможности отвлечься от своих невеселых мыслей.
Ивонн придвинула к себе стул.
— Кажется, Брайн должен сделать эту штуку черно-белой, — сказала она, кивая на макет.
— Наша божественная костюмерша имеет в виду то, о чем говорил со мной Макс, — отозвался Брайн с притворным недовольством. — Два акта из трех декорации должны быть сплошь черными. Или, наоборот, целиком белыми. Соответственно белыми или черными должны быть костюмы.
— В первом и последнем акте, — уточнила Джеки, переводя утомленный взгляд с Брайна на Ивонн.
Сейчас главное — взять себя в руки. Над своими чувствами она поразмыслит позднее. Если, конечно, сможет. Нельзя допустить, чтобы все происшедшее, касающееся Дрю и ее матери, мешало работе над спектаклем.
— Макс уже говорил с тобой об этом? — спросил Брайн.
Джеки кивнула.
— В первой сцене, когда Монро помещают в психиатрическую лечебницу, декорации будут белыми. Не забудь, Брайн, что в этой сцене мы используем вращающийся подиум из финала. Норма Джин разлучается со своей матерью…
— Если я правильно понимаю, то в этой сцене люди, взявшие Норму Джин на воспитание, и те, кто сыграл роль в ее детстве и юности, располагаются парами по всему подиуму, вращение которого символизирует течение времени, когда Норма Джин как бы переходит из рук в руки. Так?
— Именно так.
— И все костюмы выполнены по моде 30-х годов?
— Да.
— Прекрасно.
В дверь постучали, и в кабинет заглянул Джемми.
— Телефон!
— Я же просила: никаких звонков.
— Он звонит уже в третий раз, — пробормотал Джемми. — И он не хочет меня слушать…
Джеки мгновенно поняла, кто звонит.
— Прошу прощения, — сказала она, быстро взглянув на Брайна и Ивонн. — Я на одну минуту.
— Детка, — выпалил Дрю, когда она взяла трубку, — извини…
От одного его голоса у нее пошли мурашки по коже.
— Не называй меня деткой.
— Давай поговорим! Ради Бога, Джеки!..
— Мы обо всем поговорили вчера вечером.
— Ты не права, Джеки. О, как ты не права!
— Мне нужно работать. И не звони мне сюда. Никогда.
— Послушай, ты не понимаешь…
— Я все очень хорошо понимаю.
— Нет. В этом все и дело.
— Все кончено, Дрю.
— Джеки! — взмолился он. — Джеки!..
— Прекрати.
— Я люблю тебя, Джеки!
Она не ответила. Только почувствовала, как защипало глаза и как по ее щекам покатились слезы.
— Джеки, ты слышишь меня?..
Объемистый коричневый конверт лежал около двери на потертом коврике. Еще до того, как Ричард поднял его и вскрыл, он уже знал, что содержится внутри. Он тоскливо вздохнул. Это был уже второй отказ с тех пор, как он вернулся от матери. Как и ожидалось, к его рукописи был приложен стандартно отпечатанный ответ, гласивший: «Публикация вашей рукописи не входит в наши планы».