Ричард принял свою болезнь как наказание за чрезмерную гордыню и своеволие. И решился сделать первый шаг к примирению с Филиппом. Он спросил совета у Элеоноры, которая еще ни разу не посоветовала ему дурного, и она сказала, что такой поступок будет достоин рыцаря.
– Тогда, чтобы не уронить себя, я приглашу Филиппа-Августа в наш лагерь и в мой шатер! – заключил король.
– А вот пригласить-то его ты и не сможешь! – возразила Элеонора. – Тебе недосуг узнавать все новости, а надо бы. Король франков вот уже четвертый день не встает с постели. У него тоже лихорадка, и либо его сильнее скрутило, либо он сам слабее тебя. Так что идти придется тебе к нему, Ричард!
Это известие окончательно решило дело. Львиное Сердце, жестоко давивший любую слабость в себе, обычно проявлял снисходительность к чужой слабости, если то была не слабость духа, проявленная в бою. Он отправился в лагерь Филиппа сразу после разговора с матерью. Впрочем, Элеонора, пользуясь некоторым родством с французским королевским домом, пошла с ним вместе.
Таким образом, явившись в шатер своего монарха, граф Шато-Крайон и его молочный брат Эдгар Лионский (он же лионский кузнец Эдгар), застали там Филиппа-Августа, короля Ричарда, королеву Элеонору, нескольких рыцарей, приглашенных для участия в совещании, а среди них графа Анри Шампанского и доброго друга Эдгара сира Седрика Сеймура. Старого рыцаря позвала английская королева, которая во все время их путешествия любила беседовать с ним, а по приезде в долину Птолемиады посоветовала сыну поставить Седого Волка во главе охраны английского лагеря.
Впервые молочные братья смогли увидеть двух королей вместе и сравнить их облик. И первое, что поразило их – монархи казались людьми одних лет, хотя на самом деле Филипп был восемью годами моложе. Но на лице Ричарда Львиное Сердце годы оставили лишь тонкие росчерки морщин. В тридцать три года вокруг его глаз, на лбу и в уголках губ этих морщин было, быть может, больше, чем у иных его ровесников. При этом морщины ничуть не старили лицо короля – полное жизни, любопытства, воли, оно казалось молодым, и даже сейчас, когда болезнь оставила на нем следы усталости, королю нельзя было дать его лет. Вернее, никто обычно просто не задумывался о его возрасте. Лицо Филиппа, напротив, выглядело достаточно гладким и ухоженным, морщин на нем почти не было. Однако в этом лице успела появиться некая тяжесть, которая обычно возникает, когда теряется свежесть и непосредственность ощущений и человек начинает взвешивать свои мысли, слова и побуждения.
Филипп в этот день чувствовал себя лучше, чем накануне, и потому, узнав о приходе своего царственного вассала, довольно легко покинул постель и встретил Ричарда, сидя в удобном кресле. На нем поверх полотняной рубахи была надета стеганая боевая [40], надета только для тепла, в стремлении унять легкую дрожь лихорадки. Однако со стороны это выглядело так, словно король только что снял кольчугу или собирался ее надеть. Кроме того, на плечи Филипп-Август набросил длинный, красиво расшитый золотом плащ, который, вместе с высокими кожаными сапогами в золоченых бляшках, и золотым венцом придавал монарху действительно царственный вид. Венец, украшенный мелкими рубинами и опалами, очень шел к бедному лицу короля, обрамленному длинными, до плеч, волосами, такими же светло-каштановыми, как у его сестры Алисы, но совсем не вьющимися. Он очень коротко подстригал бороду, так что она почти не оттеняла, а лишь тонкой рамкой обводила подбородок, подчеркивая его жесткую мужественную линию и твердость рта, неожиданную при общей мягкости лица.
Ричард пришел к сюзерену в своей боевой кольчуге до колен, правда, без кольчужных чулок и без наколенников, но с мечом у пояса, что в условиях военного лагеря не могло быть воспринято как угроза или неучтивость. Тем не менее на голову король Англии тоже надел не шлем, а царский венец – тонкий золотой обруч, украшенный с четырех сторон зубцами трилистника, в которые были вправлены лиловые аметисты. Этот венец удерживал буйство его густых и пышных волос, русых, волнистых и мягких, как у женщины. Они были подстрижены «под шлем» и не падали на плечи, а шапкой вставали вокруг головы.
– А вот и наши близнецы пожаловали! – воскликнул Филипп-Август, увидав молодых рыцарей, вошедших в его шатер и склонившихся в знак приветствия, тем более что возле порога полог был для них низковат. – Ну до чего похожи, а! Когда стоят рядом, разница видна, а порознь легко спутаешь. Ну, граф, и вы, любезный Эдгар Лионский, готовы ли вы вновь показать, что не страшитесь подвигов во имя Креста?
Король спросил полушутливым тоном, однако молодые люди отлично поняли, что он вовсе не шутит.
– Когда возможно проявить отвагу, нужно проявлять ее! – ответил Луи. – И мы приехали сюда не любоваться крепостными стенами.
– Достойно! – усмехаясь, проговорил Филипп. – Достойно, ничего не скажешь. – Ну так вот, рыцари: мы с моим дорогим братом королем Ричардом только что обсудили все возможности покончить с этой тяжкой осадой и наконец взять Акру, без чего невозможно двинуть войска дальше, к Иерусалиму. Мы же не можем оставить позади себя вражеский гарнизон и крепость, из которой всегда сумеют ударить нам в тыл! Осада идет много больше года, и ради нее положены уже тысячи и тысячи жизней, а значит, мы тем более не в силах отступить. Любезный брат! – это относилось к Ричарду, тоже сидевшему в кресле с большим листом бумаги, развернутым на коленях. – Расскажите о своем замысле.
– Да он собственно не совсем мой! – Львиное Сердце пожал плечами и кивнул в сторону сира Седрика, скромно стоявшего в стороне. – Вот этот старый богатырь сегодня напомнил мне об одном неплохом способе брать крепости.
– Вы и сами его знаете, мессир! – воскликнул Седой Волк. – Я лишь решился предложить в этом свою помощь – у меня ведь есть опыт: я и во Втором крестовом походе участвовал, и много раз осаждал и штурмовал всякие твердыни. План ваш, а я готов вместе с этими юнцами еще раз испытать судьбу. Не то в нашем лагере можно скиснуть, танцуя под сарацинские дудки.
– Ладно! – махнул рукой Ричард. – Чей план, неважно, лишь бы он сработал. Идите сюда и посмотрите, – он рукой поманил к себе молочных братьев и указал на развернутый лист. – Вот это – Сен-Жан д’Акра.
На листе была очень точно изображена крепость, со всеми пропорциями, с точным рисунком стен и укреплений. Причем изображений было два – с одной и с другой «сухопутной» стороны цитадели.
– А я и не знала, что ты так хорошо рисуешь! – глядя через плечо сына, воскликнула Элеонора Аквитанская. – Да и крепость ты видишь всего несколько дней. И так нарисовать по памяти!
– Это называется хорошо? – усмехнулся король, стараясь не показать, что ему приятна похвала матери. – И не по памяти вовсе. После разговора с сиром Седриком я сел на коня и объехал стены с разных сторон, временами делая остановки и рисуя на чем попало – пришлось класть лист на камни, на седло. Сарацины взбесились: я ведь крутился у них под самым носом. Стрелами достать не смогли, так даже вылазку сделали – выскочили человек семь. Ну, там и остались.
– Так вот как тебя лихорадит! – прошептала сквозь зубы королева. – Был сумасшедший, сумасшедший и остался!
– Мне сегодня лучше, – тем же шепотом отозвался Львиное Сердце (он не хотел говорить о том, что тоже подхватил лихорадку). – Итак, стены Акры неприступны, крестоносцы убеждались в этом не раз. Граф Анри Шампанский, которого мой брат Филипп специально позвал на совет, вложил год назад громадные деньги в сооружение осадных башен, но они были сожжены, как и многие другие штурмовые приспособления. Даже тараны пришли в негодность от долгого употребления, а изготовить новые нелегко – в здешних местах мало пригодного для этой цели дерева. И теперь сир Седрик Сеймур напомнил мне, что любые неприступные стены можно разрушить, если умело подвести под них подкопы.
– Вот как! – хором воскликнули оба молодых рыцаря, изумленно посмотрев сперва на короля, затем на Седого Волка. – Разве такое возможно?
– Смотря где, – ответил Ричард. – Если бы земля здесь была каменистая, мы бы и за год не достигли цели. Но почва мягкая, кроме того, город стоит прямо на берегу моря, и в земле много подземных источников, которые ее разрушают.
– И вы предполагаете, что можно прорыть подземный ход и проникнуть в город? – спросил с любопытством граф Анри.
Ричард рассмеялся:
– Некоторые считают, что я сумасшедший. Моя матушка, к примеру. Возможно, это и так. Но я не до такой степени безумец, чтобы предложить подобное. Если каждое движение под стеной с нашей стороны сарацины замечают и сразу же отвечают стрелами, камнями, боевыми вылазками, то неужто они не заметят, как с внутренней стороны их стен появятся кротовые дыры! Да первых же, кто из такой дыры высунется, сразу проткнут копьями! У меня была мысль о ночном проникновении, однако ночью стены освещены факелами, да и вырыть ход бесшумно никак нельзя – в любом случае услышат. А вот подрыть, скажем, одну из башен так, чтобы ее стены дали трещины и стали оседать, можно вполне.
– Ничего себе! – воскликнул изумленный Эдгар. – Такие мощнейшие башни…
– Чтобы их обрушить, надо точно рассчитать, где и как рыть, – вмешался Седрик, незаметно подошедший ближе и благодаря своему росту хорошо видевший рисунок через головы остальных. – У этих стен есть один недостаток: они строились в разное время, надстраивались, утолщались, и разные части кладки дали из-за этого неравномерную осадку. Я тоже выезжал к крепости и сразу приметил трещины, идущие снизу вверх – верный признак того, что основание стен держит их уже недостаточно плотно. Подкопы могут усилить эту самую осадку, и тогда месяца не пройдет – одна из башенок рухнет.
Ричард Львиное Сердце слушал старого рыцаря, глядя на него с почтением, не прерывая его слов. Когда Седрик умолк, король бросил взгляд на Филиппа-Августа:
– Вы согласны, брат мой, что план разумный?