– Аласар! – подозвал шейх одного из воинов, который вместе с другими пытался достать стрелами франков, вновь тащивших к Мушиной башне свои приставные лестницы. – Сними свой пояс, он у тебя белого цвета. Привяжи его к копью и спустись к франкам [43]. Ты ведь знаешь их язык. Рамиз знает лучше, но я отослал его. Скажи тому, кто ими командует, что мы просим прекратить штурм. Мы сдаемся. Эмиру я тоже пошлю сообщить об этом. Я знаю – он не станет возражать. Скажи франкским вождям, что я прошу принять меня в их лагере, чтобы обсудить условия сдачи города.
– Слушаюсь, повелитель! – ответил Аласар и, бросив свой лук, принялся поспешно разматывать пояс. В его черных глазах сверкала сумасшедшая радость, которой он и не пытался скрыть. Он тоже не хотел умирать!
Не прошло и получаса, как над стенами крепости и над равниной протрубили рога, и задолго до полудня шум сражения повсеместно стих. Граф Анри Шампанский, успевший прочно занять часть западной стены со стороны порта, не стал отводить своих рыцарей, но велел закрепиться на новых позициях: чем закончатся переговоры, сказать трудно, а отказываться от достигнутого успеха было бы просто смешно!
Не отступили от полуразрушенной восточной башни и англичане. Они лишь отошли на безопасное расстояние, потому что оседание Проклятой башни могло продолжиться. Часть воинов и рыцарей, однако, вернулись в лагерь, и с ними вместе – король Ричард. Едва стало известно о том, что комендант Акры предлагает переговоры о сдаче города, Ричарда охватил порыв ликования – он верил в успех своего дерзкого плана, но не ожидал таких скорых результатов. Однако спустя короткое время силы покинули короля – приступ лихорадки, самый жестокий за все время болезни, свалил его с ног, и он не сумел даже сесть в седло. Рыцари, испуганные этой внезапной, столь необычной слабостью могучего монарха, соорудили носилки из копий и плаща и отнесли своего предводителя в его шатер.
– До чего же ты довел себя, сумасшедший мальчишка! – воскликнула, не войдя, а попросту вбежав в шатер, королева Элеонора и склонилась над сыном.
По лицу, шее, плечам и рукам Ричарда струями стекал пот.
– Не воображайте, матушка, что я умру и вы станете править Англией в одиночку! – проговорил король, стараясь не стучать зубами и пытаясь улыбнуться.
– Очень мне нужно на старости лет возиться со страной, в которой ты, а еще раньше твой отец натворили столько глупостей! – в тон ему вскричала Элеонора. – А потом, неужто ты позабыл, что за тобой, если ты вздумаешь умереть, трон наследует твой младший братец, заносчивый дурак, гордец и трус? Если уж я так говорю о собственном чаде, то оно того и стоит. Ты не самый лучший король, какой может быть, но ты все же куда надежнее старухи, которой пора подумать о спасении души, и молодого надутого глупца! На-ка вот, выпей: эту настойку мне дали в монастыре Святой Троицы в Кентербери. Монахи уверены, что от лихорадки она помогает лучше других лекарств.
С этими словами женщина опустилась на колени возле постели сына, приподняла ему голову и поднесла к сухим потрескавшимся губам чашку, куда налила из пузатой глиняной бутыли густой ароматной жидкости.
Ричард глотнул раз, другой, допил все до конца, и дрожь в его теле и впрямь почти сразу унялась.
– Хорошая штука! – теперь он уже улыбнулся по-настоящему. – Крепкая, как вино. Можно еще, а, мама?
– Я бы не советовала. Те же монахи сказали, что если выпить этой штуки слишком много, можно впасть в буйство. А ты и так бываешь буен, Ричард! Утром выпьешь еще чашку. А сейчас лежи спокойно и гони вон всех своих рыцарей. Условия сдачи города отлично обсудит и Филипп-Август. Воевать он не мастак, зато очень хорош, когда ему сдаются. Сейчас придет Беренгария – я попросила ее подогреть для тебя вина.
Львиное Сердце нахмурился:
– Вот это зря! Не очень бы я хотел, чтобы молодая жена видела меня в таком состоянии. Еще подумает, что вышла замуж за хилую развалину!
Элеонора искренне рассмеялась:
– Правду говорят, что чем сильнее и отважнее мужчина, тем дольше он остается ребенком. У тебя было столько женщин, а ты их вовсе не знаешь! Женщины любят восхищаться подвигами. Но не меньше того любят жалеть, сострадать, перевязывать раны и прикладывать к горячему лбу возлюбленного влажный платок. Важно только давать им возможность чередовать одно с другим. Успокойся: увидав тебя таким, эта девочка влюбится еще сильнее!
Решительная королева не только посоветовала сыну «гнать вон всех рыцарей», но и отдала приказание охранявшим шатер воинам, чтобы к королю никого не впускали. Однако едва ли нашелся бы такой караульный или даже дюжина караульных, которым удалось бы не пропустить куда-либо Седрика Сеймура. Он попросту отшвырнул от входа в шатер троих или четверых воинов и вошел.
Ричард в это время только что задремал. Рядом с ним находились лишь две женщины. Юная королева Беренгария пристроилась возле его постели прямо на ковре и нежно положила голову на плечо мужа. Ее черные, как уголь, волосы широким плащом укрывали могучую грудь короля. Элеонора сидела в кресле, возле небольшого стола и читала, доказывая тем самым, что по-прежнему обладает хорошим зрением: на столе горела лишь одна свеча в маленьком бронзовом подсвечнике.
Когда из-за полога послышались возмущенные вопли стражи и в шатер вошел старый рыцарь, Беренгария тихо ахнула, а Элеонора быстро обернулась к вошедшему и едва не вскочила с кресла, но удержалась.
– Что это такое?! Что это значит, сир Седрик? Как вы посмели?…
Седой Волк, увидав бледное, влажное от пота лицо Ричарда и испуганно расширенные глаза Беренгарии, слегка смутился и заговорил почти шепотом:
– Право, я не хотел бы быть грубым, ваши величества! Однако есть одно важное дело, которое нужно довести до ушей короля. Мне сказали, что он сильно захворал, да я и сам это уже вижу. Вот и думаю теперь, возможно ли его разбудить ради того, чтобы он услыхал нечто важное, чего завтра может уже не услышать?
– О чем вы, мессир? – так же тихо спросила Элеонора.
Седрик коротко рассказал об узнике-монахе, которого он и молодые французские рыцари нашли в темнице под Проклятой башней и о его желании увидеть английского короля и рассказать нечто важное.
– Может, это его бредовые видения, но очень может быть, что и нет! Ведь он единственный выжил в этом страшном склепе, да еще в последнее время жил без пищи и почти без воды. Не зря же Господь дал бедняге силы, и возможно, ему действительно явилось некое откровение. А жизнь его висит на волоске, это и наш лекарь подтвердил, так что если ждать, скажем, до вечера, либо до утра, пока король проснется, то может оказаться поздно!
Элеонора Аквитанская раздумывала всего несколько мгновений. Она подошла к постели сына, слегка отстранила Беренгарию и осторожно положила руку на плечо спящего:
– Ричард! Проснись!
Король открыл глаза и обвел шатер стремительным взглядом.
– Ба-а-а! Наш герой явился! Сокрушитель вражеских башен и колебатель крепостных стен! Не иначе как вы пришли за заслуженной наградой, мессир, а?
– Он пришел не за этим, – возразила Элеонора. – Ради этого ни он, ни тем более я не стали бы тебя будить. Послушай.
И Ричард Львиное Сердце услыхал только что поведанную Седриком историю, на этот раз из уст своей матери.
При всей кажущейся резкости и беспечности, король был на самом деле человеком, вовсе не чуждым мистического настроения. И хотя он далеко не всегда усердствовал в молитве, его вера была глубокой и искренней. Поэтому сообщения Седого Волка он воспринял более чем серьезно.
– Вы говорите, монах совсем слаб и истощен? – произнес король, нахмурив брови и привставая на постели. – Так не добьет ли его лишнее напряжение? Может быть, ему лучше будет поспать, а уже потом говорить со мной?
– Он может не проснуться, ваше величество, – сказал Седрик.
– Ну что же… Тогда, Беренгария, подай-ка мне одежду. Я, пожалуй, сяду в кресло, не то представьте, каково будет зрелище: умирающего монаха приносят к немощному королю, и они беседуют, лежа друг против друга! Нет уж! Ступайте, ступайте за этим бедным страдальцем, мессир, а я пока приведу себя в пристойный вид.
Вскоре носилки, на которых заботливо укутанный плащами рыцарей лежал монах Григорий, внесли в шатер английского короля.
Ричарда поразило истощенное, высохшее лицо недавнего узника, но еще сильнее он изумился живому блеску его темных глаз и неожиданной твердости его голоса. Луи и Эдгар, на попечении которых Седрик оставил Григория, напоили его подогретым вином, и к монаху отчасти вернулись силы. Увидав короля, он даже попробовал привстать с носилок, однако смог лишь немного приподнять голову.
– Ричард Львиное Сердце! Ведь так зовут тебя люди? – спросил он.
– Да, такое у меня прозвище, – отвечал король, не без трепета глядя в пылающие глаза монаха. – Надеюсь, до сих пор я его не опозорил.
– В подземелье, куда меня заключили вместе с рыцарями-госпитальерами, – продолжал Григорий, – у меня было много времени для молитвы. Я молился все время, все эти бесконечные дни и месяцы. Здесь мне сказали, что я провел в заточении четыре года. Я молился обо всех и более всего о Святой земле, которая сейчас залита кровью. И мне было явлено откровение. Ангел Божий снизошел в темницу и говорил со мной, недостойным. Он говорил мне о многих деяниях и о многих людях. Он сказал, что я буду освобожден из узилища, что меня освободят франки, меж которых будет один англичанин, и что мне надлежит увидеть короля Англии.
Григорий закашлялся, по его телу прошла дрожь. Королева Беренгария, которая смотрела на бывшего узника, не в силах сдерживать слезы, подбежала и поднесла к его губам чашку с водой. Монах взглядом поблагодарил молодую женщину, глотнул и прошептал:
– Жена достойна тебя, Ричард! Не удивляйся: я знаю сейчас все и обо всех, но это будет недолго… Послушай: тебе угрожает опасность. Ты страшнее всех для врагов Креста Господня, и для тех, кто говорит, что верен Кресту, но готов предать его во имя власти, которую на земле может дать один Сатана! Один раз ты уже был спасен от верной смерти. Во второй раз будешь спасен совсем скоро – твою жизнь заменит своей жизнью человек, которому ты должен будешь вернуть то, что у него отняли. А в третий раз… Третий раз будет страшнее двух первых, потому что опасность придет не извне, а изнутри. И если тебе удастся ее избежать, ты совершишь еще много великого и славного! Но спасением будешь обязан человеку, который носит одно имя с тобой. Его тоже зовут Ричард. А теперь главное: знаешь ли ты, для чего пришел сюда, в Пал