В голове, в душе, в мыслях Эдгара все смешалось и спуталось. Одна лишь мысль, обжигающая и пугающая была ясной: Беренгария?! Она?! Это она говорит с королевой?! И говорит о том, что… его любит?! Да нет, нет, такое невозможно! Но кто же это может быть еще? В лагере, если не считать пленных мусульманок, всего шесть женщин: принцесса Алиса, которая любит его друга Луи, ее служанка Эмма, которая ни разу не видела Эдгара (даже ее имя он узнал от Луи), королева Элеонора, почтенная Клотильда Ремо, служанка Беренгарии, но та говорит по-французски с каким-то смешным акцентом, и… и сама Беренгария!
«Она сказала, что между нами – бездна! Да – королева и простой рыцарь… Рыцарь? Ха-ха-ха! Знала бы она правду! Какая там бездна! Между нами – ад! Но отчего Элеонора упрекнула ее? В каком таком виде явилась она передо мной? А-а-а! Ее задранные юбки и стертые о седло бедра… Да, по мнению знатной дамы, это позор – так показаться рыцарю! Но мне-то только в радость было увидать ее красоту!»
Эдгар поймал себя на том, что кружась в вихре этих сумасшедших мыслей, он на самом дне сознания все же оценивает происходящее трезво и понимает, что, скорее всего, находится во власти какого-то дьявольского наваждения. Не может королева, преданная и пылкая жена Ричарда Львиное Сердце, питать тайную любовь к безвестному рыцарю, который даже близко не равен ее герою! Однако разговор в шатре продолжался, и Элеонора ответила своей собеседнице жестко и печально:
– Нет, девочка, ты не права. Бездна это совсем, совсем другое. Обычно бездна бывает, когда мужчина и женщина равны по положению. А невозможность это только смерть! Когда любимый умирает, быть вместе становится невозможно. У меня это было.
– Я знаю. Я слышала, что вы любили, и вашего возлюбленного…
– Да-да! Но это было пятьдесят лет назад. Стоит ли вспоминать? Речь ведь не обо мне, а о тебе. Ты хочешь любви Эдгара, но ничего не делаешь ради того, чтобы ее завоевать.
– Но у меня же нет никакой надежды.
Кажется, она заплакала. Ее голос совсем угас, зато очень твердо прозвучал голос Элеоноры:
– Сколько же раз повторять: невозможно, когда человек мертв! А вы оба живы. Живы, глупышка! И я бы хотела тебе помочь.
Тут вдруг Эдгара резанула новая мысль, столь очевидная, что было невероятно, как она не пришла ему в голову раньше: «Боже Праведный! Но она же мать Ричарда! И она хочет помочь Беренгарии ему изменить?! Или правду говорят, что она колдунья и у нее какие-то свои дьявольские замыслы?…»
В это время чуть в стороне мелькнул свет факела и послышались голоса. Несколько человек шли к королевским шатрам, видимо, возвращаясь с праздника. Это были воины охраны и один из рыцарей, поставленных охранять лагерь. Кузнец тотчас представил, что будет, если его застанут подслушивающим разговор двух королев. Конечно, самое разумное было бы, покуда люди с факелами не подошли ближе, просто обойти шатер и войти туда – никого не удивит, если французский рыцарь, близко знакомый с Элеонорой, зайдет ее навестить. Да и обе дамы никак не смогут заподозрить Эдгара в том, что он их подслушивал. Но войти после того, что он услыхал! Юноша прекрасно понимал: он не сдержится и выдаст себя. А потому повернулся и, как вор, неслышно скрылся в темноте, быстрыми шагами направившись в сторону площади, расположенной в середине лагеря. Оттуда до сих пор доносились звуки флейт и неугомонный шум пирушки.
Едва он туда добрался, как его схватил за руку какой-то английский рыцарь и немного нетвердым языком произнес:
– П… послу-шай-те, мессир! Я все время хотел у вас спросить… А… г-где вы научились так славно кидать нож? И н… не научите ли меня? Мое имя – Блондель. Эт-то я стоял возле вас, когда вы, там, на Кипре, убили сарацина.
Кузнец сперва опешил, потом сообразил, что англичанин просто путает его с Луи – такое здесь, в лагере, случалось уже несколько раз. Он объяснил Блонделю его ошибку, и тот закатился смехом, а потом потащил француза за стол. Оказывается, рыцарь был приближен к королю Ричарду, а потому они поместились в конце того самого стола, за которым пировал Львиное Сердце.
Кипрское вино в этот вечер привело короля-победителя в самое лучшее расположение, к тому же в этот день его совершенно отпустила лихорадка, и он всерьез намеревался через два дня принять участие в турнире. Ричард пил со своими рыцарями и за своих рыцарей, за дальнейший поход через палестинские земли к Иерусалиму, за победу над армией Саладина. Он так часто наполнял и осушал свой объемистый серебряный кубок, что должен был бы, казалось, уже утратить дар связной речи, однако вино, похоже, не имело над ним власти – взгляд и голос короля оставались ясными, и, очевидно, так же ясны были его мысли. Возможно, он и опьянел, но совершенно этого не показывал.
– А-а-а, Блондель! – крикнул Ричард, заметив появление в конце стола своего друга-рыцаря. – Вижу, ты привел на наш пир сира Эдгара. Правильно сделал. Помните, сир Эдгар, что вы еще не сказали мне, какой награды хотели бы за свой подвиг? Помните, да? Учтите, я не хочу прослыть неблагодарным королем! Вы уже приняли решение?
– Да, ваше величество, – неожиданно для себя сказал Эдгар. – И могу попросить прямо сейчас, если вы готовы меня выслушать.
Король привстал за столом и властным движением руки заставил своих шумных товарищей умолкнуть:
– Слушаю, рыцарь! Говори, и если в моей власти исполнить твою просьбу, она будет исполнена!
Эдгар поднялся и поклонился:
– Мессир! Сегодня я с моим другом графом Шато-Крайон нашел в развалинах крепости юношу-магометанина. Его придавило обломком Проклятой башни, и мы с Луи думали, что он умирает, однако лекарь Антуан не нашел у него сильных повреждений. Юношу зовут Рамиз-Гаджи, он назвался сыном эмира Фарруха, а этот эмир, как вы знаете, погиб, и за пленника никто не заплатит выкупа. Он еще не знает этого, не знает, что его ждет неволя. Так вот, ваше величество, поскольку я и граф Луи смогли сохранить мальчику жизнь, я не хотел бы сделать эту жизнь полной отчаяния. Мы доставили пленного в ваш лагерь – во французском лагере нет такого опытного лекаря. А раз так, Рамиз-Гаджи принадлежит вам. И я прошу, если вы и впрямь хотите меня наградить за какую-то там вырытую в земле нору… я прошу вернуть ему свободу!
Ричард расхохотался:
– Похоже, похоже на тебя, сир Эдгар! Просишь в качестве награды жизнь пленника, которого я бы тебе и так отдал в полное распоряжение – ты же его откопал под обломками. Ладно, будь по-твоему: Рамиз-Гаджи, или Гажди-Рамиз, как его там, с этого мгновения свободен. Все слыхали? Но я могу выполнить и еще какое-нибудь из твоих желаний, хотя бы в уплату за то, что ты научил меня держать в руках кузнечные клещи и немного владеть молотом. Подумай, время есть. А сейчас пей с нами – и пусть не говорят, что мы не любим франков! Да здравствует Франция!
И еще раз опрокинув кубок, он расхохотался:
– Ах, слыхала бы это моя матушка! Она-то уж точно в обиде на Францию [45]. Правда, сира Эдгара она тоже любит, мне об этом говорила жена. А, кстати, куда это удалилась Беренгария? Кто-нибудь – ступайте, позовите королеву!
Эдгар, услыхав это, невольно вздрогнул. Ему больше всего не хотелось сейчас попадаться на глаза юной Беренгарии. Что если она, только что излив свои чувства королеве-матери, увидит его и каким-то образом себя выдаст?
А Элеонора, Элеонора? Как же все-таки объяснить ее странные и страшные слова: «Я бы хотела тебе помочь»? Или она и впрямь – враг своим сыновьям, как о ней поговаривали многие, и лишь делает вид, что любит Ричарда и гордится им? Или ее поведение – ловушка для Беренгарии и ее избранника? Так или иначе, ему, Эдгару, лучше сейчас держаться подальше от обеих королев!
– Я здесь, ваше величество! Ты звал меня, мой любимый?
Беренгария, легкая, стройная, в красном, шитом золотом платье, укрытая воздушным покрывалом, сквозь которое темнела ее длинная, чуть не до земли коса, порхнула к Ричарду и села рядом с ним, нежно взяв его руку, лукаво и кротко засматривая в его глаза.
Видела она сидевшего за столом Эдгара или не видела, уже не имело значения. Ничто в этой веселой, пленительной, счастливой женщине не выдавало пролитых только что слез и отчаяния, которое так явственно звучало в ее голосе. Полно, да в ее ли? Кузнец смотрел, не веря себе! Если там, в шатре была не она? Но кто мог там быть?! Если же он и в самом деле слышал признания Беренгарии, то есть ли предел ее коварству? И неужели Луи прав: нельзя положиться ни на одну женщину, они не умеют быть верными?!
С этой мыслью юноша до дна осушил поданный Блонделем кубок, и праздничная площадь, зажженный посреди нее костер, воины, плясавшие неподалеку в обнимку с какими-то полунагими сарацинками, – все это стало плавно качаться перед его глазами, будто он смотрел с борта корабля, что шел вдоль неведомого берега, на чей-то чужой загадочный праздник.
Глава 4. Турнир
Граф Анри Шампанский был в бешенстве. С одной стороны, подвиги, совершенные им во время штурма Мушиной башни, доставили ему заслуженную славу, восхищение других рыцарей и почитание простых воинов. Филипп-Август щедро наградил верного вассала, выдав ему немалую долю добычи. А с другой стороны, досадная случайность сорвала намерения отважного графа принять участие в предстоящем турнире, и это совершенно испортило ему настроение.
Как и многие рыцари, Анри въехал в побежденную Акру верхом. Возбужденный и ликующий, он захотел для чего-то уподобиться Ричарду Львиное Сердце и показать свое искусство всадника, погарцевав на ступенях одной из лестниц во дворце эмира Фарруха. Конь оступился, сделал резкий скачок, и всадник, не сохранив равновесия, поспешно соскочил с седла на одну ногу. Нога хрустнула в суставе, Анри выругался, ощутив боль, но не придал этому значения. А между тем к вечеру обнаружилась опухоль и, хотя лекарь вправил сустав, франкскому храбрецу было объявлено, что участвовать в турнире не стоит: если ему придется вновь спрыгнуть на поврежденную ногу, он может остаться калекой.