Маму удочерили, когда ей было три года. Ребекка ничего не знала о своей биологической бабушке. На ее вопросы мать отвечала: «Я тоже о ней ничего не знаю».
Бабушка и сама была почти ребенком, когда родила маму. Оставила ее на попечение Пеккари и укатила обратно в Сондакюля. Пеккари стали ее единственной семьей, но и с ними она не нашла контакт. Бросила Ребекку на отца, когда той было семь лет. Через год папа умер. Ребекку воспитывала бабушка по отцу. А еще через четыре года маму переехал грузовик.
С тех пор осталась одна бабушка и еще Сиввинг – вот и вся семья Ребекки.
А теперь снова Пеккари… Ребекка смутно помнила, как Сиввинг говорил бабушке, что Пеккари должны больше помогать ей с Ребеккой. Брать ее на лыжные прогулки, к примеру. Или купить новый велосипед.
– Ни за что, – отвечала бабушка. – Не нужна мне их помощь. Они вышвырнули Вирпи, когда той было всего четырнадцать.
С другой стороны, бабушка ни разу не говорила о маме. Запретная тема – Ребекка рано это усвоила. Вопросы о маме или папе как будто смущали бабушку, и она отворачивала лицо. Любила ли мама кровяную запеканку? Какие цветы ей нравились? Ничего этого Ребекка до сих пор не знала.
– Где они познакомились, тебя интересует? На танцах… да, как будто на танцах.
Когда же Ребекка собралась на юридический, одна из деревенских кумушек съязвила, что давно приметила, что Ребекка – вылитая Вирпи. Большего она не сказала, но Ребекка поняла мысль. Вирпи считалась женщиной со странностями, и Ребекка якобы пошла в нее.
Кое-кому в деревне не верилось, что дочь Микко станет адвокатом. Для этого у семьи был слишком низкий статус. Микко со своей «фирмой» еле сводил концы с концами. Он и слова не мог сказать поперек, когда Ребекку дразнили другие деревенские дети. Почему – это она поняла позже. Родители этих детей дразнили Микко, и теперь все шло по второму кругу. Как на карусели, которой положено крутиться.
И вот много лет спустя она вернулась сюда в своем дорогом пальто и сапогах… Ох уж это пальто от «Тайгер», напрочь разрушило их представление о мироустройстве!
Стокгольмская жизнь стала для нее чем-то вроде тюрьмы. Ребекка работала, работала и работала – пока почти полностью в этом не потерялась. И каждое лето наведывалась сюда. И на Рождество на несколько дней, теперь уже в пальто от «Прада».
Наконец, на похороны бабушки.
Она могла бы до сих пор жить там. Топтаться по дорогим коврам адвокатского бюро в еще более дорогой обуви. Клевать носом перед безмозглыми сериалами во все более дорогих квартирах. Но когда переехала из Стокгольма в опустевший бабушкин дом, это ощущалось как освобождение. Адвокатская карьера – что-то вроде капкана на лис. Вечные переработки. Клиенты, для которых деньги – и мораль, и жизненные принципы. Ребекке удалось вырваться – пусть израненной, зато живой. Найти дорогу к своему очагу на южном склоне холма, со старыми вещами, напоминавшими о жизни здесь с бабушкой, домоткаными гардинами, крашеной мебелью и комнатными цветами, о которых соседи вспоминали, что и сами когда-то получили от бабушки черенок.
И вот сейчас, похоже, Ребекка снова угодила в капкан. Работает как сумасшедшая, и за что? За жалкую часть своей стокгольмской зарплаты.
А теперь еще этот фон Пост…
– Черт с ним! – выругалась Ребекка вслух, не особенно задумываясь, к кому обращена эта реплика.
И в этот момент в боковое стекло постучали.
Сиввинг.
– Все мечтаешь? – спросил он, когда Ребекка открыла дверцу.
Солнце почти зашло. Щебетали птицы. С крыш капало.
– Весенний упадок сил, – объяснила Ребекка.
– Понятно… Разомлела, значит, на солнышке.
Ребекка выпустила Снурриса, который тут же принялся задирать Беллу, собаку Сиввинга. Малыш прыгал вокруг нее, поднимал зад и так ожесточенно мотал хвостом, что Сиввинг расхохотался.
«Ну, давай же!» – говорили веселые щенячьи глаза.
Но Белла на него даже не смотрела. В пасти она держала лувикковую варежку[15].
– Она сводит меня с ума. – Влюбленные глаза Сиввинга не давали усомниться в правильности выбора слов. – Сначала вообразила, что беременна, а теперь вот усыновила эту варежку. Всю ночь с ней возится – скулит, укладывает спать… Я глаз не могу сомкнуть вот уже неделю. Не возьмешь ее себе на пару дней? Хочешь укропного мяса? – Сиввинг приглашающее помахал пластиковой банкой. – Все, что нам нужно, – сварить картошки… Слушай, ты уже прошла техосмотр?
– Пройду обязательно, – пообещала Ребекка и поняла, что уснула бы на месте, имей она возможность упасть на кровать.
– Что с тобой? – забеспокоился Сиввинг.
– У меня был необычный день на работе.
– Видела Кристера?
– Что? Нет… в любом случае с Кристером это никак не связано.
Но Ребекке вдруг вспомнилось, как смотрел Кристер в ее окно.
– Ну хорошо, расскажешь за обедом. У тебя есть картошка или мне своей захватить?
Они разогрели укропное мясо и сварили картошку. Окна на кухне запотели. А потом Ребекка рассказала Сиввингу о Хенри Пеккари, который умер на острове Палосаари, и об останках отца Бёрье Стрёма, обнаруженных в морозильнике.
Довольные, наигравшиеся собаки растянулись под столом. Они тоже получили укропного мяса в качестве добавки к сухому корму. Белла подтолкнула варежку к животу и зарычала на щенка, чтобы держался подальше.
– С шестьдесят второго года… – задумчиво повторил Сиввинг, ковыряя в зубах ногтем. – Ты уже говорила с Рагнхильд Пеккари и Улле?
– У этого убийства истек срок давности. И потом, они ведь мне никто, если по-настоящему… Ты ведь знаешь, что мы с Пеккари никогда…
Ребекка пожала плечами, не закончив фразы. Вдруг собаки вскочили и залаяли. Во двор въехала машина.
– Кто это? – удивился Сиввинг, и Ребекка посмотрела в окно.
К дому приближался только что вышедший из такси судмедэксперт Ларс Похьянен.
– Похьянен, – простонала Ребекка. – Приехал меня уговаривать.
Похьянен с благодарностью принял приглашение поужинать и перемешал мясо с картошкой в своей тарелке в однородное пюре.
– Я никогда ни о чем не просил тебя, Мартинссон, – начал он и с удовольствием положил ноги на щенка, который улегся как раз под его стулом, – но ты должна оказать мне эту услугу… В этом доме совсем нечего выпить?
Ребекка достала водку, и они выпили по две рюмки.
– Мне рано вставать, – сказал Ребекка. – Многое изменилось с тех пор, как Бьёрнфут уехал.
Она посмотрела на часы, но мужчины ее как будто не слышали. Им было хорошо здесь, на кухне, и они никуда не торопились. Знай наполняли рюмки друг друга. Когда бутылка опустела, Сиввинг, никого ни о чем не спрашивая, достал новую. Откинулся на спинку, так что плетеный стул затрещал.
– Бёрье Стрём, – начал он. – Его золото на чемпионате шестьдесят восьмого года вошло в историю. Это было больше, чем просто золото, вот что я вам скажу.
– Согласен. – Похьянен кивнул. – Противники падали, как кегли. А ведь Бёрье был еще юниор.
– Но после чемпионата в Катскилл-Маунтинс…
Сиввинг покачал головой; Похьянен тоже – и прищелкнул языком.
Но что случилось после чемпионата в Катскилл-Маунтинс, Ребекка так и не узнала. Честно говоря, она не слишком к этому стремилась, потому что страшно хотела спать.
– Бёрье Стрём заслуживал и заслуживает лучшего, – подхватил Сиввинг. – По крайней мере, мы можем попытаться выяснить, что случилось с его отцом.
«Мы? – повторила про себя Ребекка. – Кто это «мы»?
– Ребекка, – продолжал Сиввинг, теперь уже почти умоляющим тоном. – Ты не хочешь нам в этом помочь?
– Ты, кажется, хотел оставить на меня собаку? – напомнила Ребекка. – И то, и другое я не потяну.
– Уфф… – Сиввинг широким жестом призвал Ребекку забыть о собаке, после чего в очередной раз наполнил рюмки, свою и Похьянена. – Собак я беру на себя. А ты возьмешь труп из морозильника.
– Тебе лучше найти кого-нибудь другого, – обратилась Ребекка к Похьянену. – Я ведь даже не полицейский.
Эксперт издал смешок. И это прозвучало, как будто встряхнули пакет с пустыми консервными банками.
– Кого я могу найти?
– Ну… я не знаю.
Ребекка уже убирала со стола. Она не понаслышке знала истинное положение вещей. Похьянен пользовался авторитетом среди полицейских, но особенно любим не был. Его раздражало их поведение на месте преступления. Слава богу, отпечатки пальцев полицейских и образцы их ДНК есть в базах. Эту мысль Похьянен часто повторял в зале суда. Уму непостижимо стремление коллег в форме замарать всех и вся на месте преступления, включая жертву.
Полицейские мстили Похьянену, отпуская за его спиной шутки вроде той, что судмедэксперта бывает трудно отличить от мертвецов, которые попадают к нему на стол. Что, если в один прекрасный день Анна Гранлунд по ошибке распилит его череп? Между собой они называли Похьянена Горлумом. «Горлум считает, что смерть наступила мгновенно», – примерно так это могло звучать.
– Прокурор ведет частное расследование в свободное от работы время. Представляешь себе, как это выглядит со стороны?
– Плевать я хотел на то, как это выглядит. – Голос Похьянена дрогнул. – Я прошу тебя, Мартинссон, потому что сам я этого не потяну. Ты должна мне помочь, это последняя просьба умирающего.
Похьянен постучал указательным пальцем по столу, как будто его желание лежало здесь, перед ее глазами. В голосе совершенно не чувствовалось обычной ворчливости.
Щенок поднялся и положил голову на колени Похьянену.
– Давай начистоту, – сказала Ребекка. – Почему это для тебя так важно?
Похьянен медленно вдохнул, как будто взял разбег. Похоже, ответ залегал глубоко внутри.
– Грехи отцов. Ты ведь читала об этом в Писании, верно? Я должен этому человеку, понимаешь? И надеюсь расплатиться с ним, хотя бы отчасти, если хоть чем-то попытаюсь помочь. – Он откашлялся. – Облегчи мою ношу. Ты можешь, Мартинссон. Сделай это, перед тем как я отправлюсь в последний путь.