– Нет-нет, – успокоила ее Ребекка. – Вы не знаете, общался ли Хенри Пеккари с отцом Бёрье Стрёма Раймо Коскелой?
Старушка посмотрела в сторону острова и как ни в чем не бывало продолжила о своем:
– Я чуть не плакала, когда мать Рагнхильд переехала в Кируну. Так, говоришь, ты Мартинссон? Откуда ты?
– Родственники отца жили в Курровааре. Вы не знаете, был ли Хенри знаком…
– Ты не дочь Виолы Мартинссон?
– Нет, я дочь сына Терезии Мартинссон, – поправила Ребекка. – Виола – тетя моего отца.
Мерви Юханссон поднялась с саней и схватила Ребекку за руку, словно чтобы убедиться, что она настоящая.
– Так ты дочь Вирпи! Она тоже жила здесь, у Пеккари. Ты, конечно, знаешь об этом. Они с Рагнхильд часто бывали у меня маленькими. Одно время у меня жил ягненок, которого они кормили из бутылочки. А Рагнхильд еще девочкой сидела на веслах и прекрасно управлялась с лодкой.
Выцветшие глаза Мерви остановилась на Ребекке.
– А ты похожа на мать, – заметила она и вдруг добавила: – Она и вправду вылитая Вирпи.
К кому обращена последняя реплика, Ребекка так и не поняла. Бывало, она и сама разговаривала со щенком, но говорить с людьми, которых нет, через голову живого, присутствующего собеседника – это уже совсем другая стадия.
«Скоро и я буду такой», – промелькнуло в голове Ребекки.
Мерви молчала несколько секунд, постепенно отпуская руку Ребекки. Наверное, вспомнила, что Вирпи мертва.
– Нет, – ответила она наконец, и ее сморщенное лицо сделалось похоже на гнилую грушу. – Нет, – повторила она, – я не знаю, был ли Хенри знаком с Раймо Коскелой. Он ведь водился с одними алкашами. Извини, что вот так, прямо… С годами все более отпетыми. Под конец остался на острове один, все собутыльники умерли. Но вот недели три назад, это была ночь на пятницу, я точно видела там снегоход. Наст еще держал, это потом у нас разразилась тропическая жара. Он еще забуксовал за старой телегой на задворках моего дома… тем, что от нее осталось… и разбудил меня. «Значит, к Хенри еще кто-то ездит», – подумала я.
– И кто это мог быть? – спросила Ребекка. – Я хотела бы встретиться с приятелями Хенри. Он ведь мог общаться с Раймо, и нам было бы интересно узнать, каким образом.
Мерви Юханссон затрясла головой, как будто у нее в черепе были кусочки пазла, которые от этого могли встать на свои места. Из капюшона выпал розовый локон. Ребекка выпучила глаза. Розовые волосы? Мерви Юханссон, заметив ее взгляд, рассмеялась:
– Это все правнучка. Гостила у меня на прошлой неделе. Сначала покрасила свои волосы, потом мои. Хорошо, что я больше не хожу на молитвенные собрания. Что сказал бы на это лестадианский священник?
– «И путь ваш – путь беспечности», – голосом ангела Судного дня провозгласила Ребекка.
Мерви Юханссон рассмеялась и подхватила писклявым голосом:
– «…и прости наши прегрешения».
А потом вдруг сразу посерьезнела:
– Нет, я не знаю, кто приезжал к Хенри на снегоходе. Мы ведь совсем не общались, я и Хенри.
Она снова опустилась на сани. А Ребекка прикинула, что для них, пожалуй, хватит места в машине. Надо бы подбросить Мерви Юханссон до дома. Иначе не выдержит обратного пути и свалится, чего доброго, замертво прямо на дороге.
– Но я помню то лето, когда пропал Раймо Коскела, – продолжала Мерви. – Люди рассказывали, он бросил своего сына, уехал пьянствовать с друзьями и не вернулся. Бедный мальчик пешком пришел в поселок посреди ночи. Постучался в дом к Поромаа, там, где начинается лесная дорога.
Мерви Юханссон махнула в направлении дома Поромаа. Поселок Курраваара вытянулся вдоль реки.
– У Раймо Коскелы были родственники в поселке? – спросила Ребекка.
– Нет, его приютила Ольга Пала. Хотя «приютила», наверное, не то слово. Она ведь была вдова, каждый эре на счету… Совсем с ума сошла после смерти своего Августа. То есть Раймо, конечно, снимал у нее дом за деньги. У Ольги был еще лес, так что нужда ей не грозила. Но она страшно боялась нищеты. Уж так ругалась, когда мы шли в поселок по ее дороге… Это было не в то лето, когда пропал Раймо, а годом раньше. Мы только смеялись. Но Ольга перегородила дорогу шлагбаумом и навесила замок. Чтобы люди не собирали ягоды на ее землях. Самая настоящая visukinttu. Ты ведь знаешь финский?
– Нет. – Ребекка покачала головой, сохраняя информацию в папке «Заметки» в телефоне. – Понимаю некоторые слова, но…
– «Скупердяйка» – вот что это значит, – сердито перевела Мерви. – Жаль, что молодежь не знает финский. Не хочешь кровяных оладий? Я замесила тесто… Или ты из этих… из веганов?
– Я ем все, – улыбнулась Ребекка, – даже то, что лежит раздавленное на дороге. А за кровяные оладьи отдам правую руку.
Бёрье и Свен-Эрик разглядывали пулевое отверстие в стене над диваном. Рагнхильд осталась стоять в дверях.
Свен-Эрик снял с пояса нож.
– Ничего, если я выну оттуда пулю? – спросил он Рагнхильд. – Постараюсь не ковырять без необходимости.
– Ковыряйте, чего уж там. – Рагнхильд махнула рукой. – Могу принести кувалду, если хотите.
Свен-Эрик вставил кончик ножа в отверстие.
– То есть его застрелили здесь, – прохрипел Бёрье и прокашлялся.
Рагнхильд Пеккари повернулась к нему, как будто хотела попросить прощения. У нее не было никакого объяснения тому, что Хенри застрелил отца Бёрье. Но она молчала.
Встретив ее взгляд, Бёрье чуть качнул головой. Похоже, он угадал ее мысли и хотел сказать, что извиняться Рагнхильд не за что, ведь стреляла не она. Но в следующую секунду Рагнхильд истолковала это движение как выражение презрения к ней и ее семье.
– Хорошо, что отец с матерью не дожили, – прошептала она.
Что-то вроде оправдания – что äiti и isä были не такими, как Хенри.
Свен-Эрик вынул пулю из стены и положил в бумажный конверт, который вытащил из внутреннего кармана куртки.
– Хотелось бы посмотреть, соответствует ли пуля оружию, которое было у Хенри. – Он повернулся к Рагнхильд. – Где он мог хранить оружие с того времени, не знаете? Мы могли бы проверить.
– Ни отец, ни Хенри не любили оружейных шкафов, – ответила Рагнхильд. – Если что и осталось, посмотрите на чердаке. Берите всё, что нужно.
Свен-Эрик и Бёрье поднялись на второй этаж. Небольшая каморка за двумя закрытыми дверями, а в ней еще две маленькие кладовочные дверцы вели на чердак, каждая на свою половину.
Свен-Эрик открыл одну из них и с порога увидел на полу красный клетчатый плед. Контуры того, что он скрывал, не оставляли места сомнениям.
Дробовик и штуцер. Свен-Эрик проверил то и другое – патронов нет. Завернул оружие в плед.
– Странно все это, – произнес Бёрье за его спиной.
Он открыл дверь на другую половину чердака и попал в комнату без мебели, с печкой, на которой облупилась краска. Обои вздулись, на потолке большое влажное пятно. На полу три матраса – один широкий и два поуже. У широкого два угла острые, два закругленные, что и в самом деле смотрелось немного странно. Здесь же лежали подушки и одеяла – без простыней и наволочек.
Взгляд Бёрье упал на подоконник, где лежали тюбик зубной пасты и массажная щетка для волос, как будто кем-то забытая.
– Кто-то оставался здесь на ночь, – заметил Бёрье Стрём. – Кто, интересно? Собутыльники?
– С массажной щеткой и зубной пастой? – недоверчиво спросил Свен-Эрик.
Он открыл еще одну дверь, в душевую, и раздернул грязную штору с ласточками на фоне голубых облаков. Чистота – первое, что бросилось в глаза. На полу стояла бутылочка шампуня – «Блеск и сияние окрашенных волос». «Женский шампунь», – отметил про себя Стольнаке.
Он взял проволочную вешалку на чердаке и вернулся в душевую.
– Что вы делаете? – удивился Бёрье Стрём.
– Всего лишь хочу кое-что проверить, – ответил Свен-Эрик.
Он поддел проволочным концом сито, прикрывающее слив на полу душевой. С обратной стороны его висели длинные светлые волосы. «Вот, значит, как, – сказал себе Свен-Эрик. – Визит дамы. Это ведь не бесплатное удовольствие».
И все-таки кое-что не стыковалось. Три матраса – три женщины? Но Хенри Пеккари явно был не в том возрасте.
– Черт с ним, – вслух выругался Свен-Эрик, поднимаясь. – Нам нужно выяснить, что произошло с вашим отцом в шестьдесят втором году. Для этого совсем не обязательно углубляться в интимную жизнь Хенри Пеккари. Хорошо бы для начала разузнать, были ли они вообще знакомы. Кто-нибудь жив из старых друзей вашего отца?
– Отец боксировал в клубе «Северный полюс», – ответил Бёрье. – Как и я. Оба тренера живы, Юсси Ментюнен и Сикке Фредрикссон. Вы, может, о них слышали?
– Да, конечно. – Свен-Эрик кивнул. – Клуб там же, где был всегда. Думаю, они там бывают. Вы туда не заглядывали? В нем мало что изменилось.
– Нет. – Бёрье Стрём покачал головой. – Но первый визит туда помню, как будто это было вчера…
Август 1962 года
Два месяца прошло с того дня, как пропал отец, и только началась школа, когда Бёрье Стрём впервые вошел в боксерский клуб «Северный полюс». Это был отцовский клуб. Надежда на то, что отец может быть там, на какое-то время бабочкой запорхала в желудке. Что, если он вернулся, а мать запретила ему видеться с сыном? И тогда папа отправился в клуб, боксировать. Сейчас Бёрье переступит порог зала, и отец, оторвавшись от спарринга, улыбнется ему своей белозубой улыбкой…
Клуб располагался в подвальном помещении под кондитерской, рядом с водонапорной башней, в двухэтажном доме с фасадом из зеленого гофрированного железа и коричневыми оконными рамами. В большей частью асфальтированном, огороженном штакетником дворе стояли автомобили и мотоциклы под брезентовыми чехлами. На брезенте лежали желтые листья, как золотые монеты, разбросанные чьей-то щедрой рукой, в свете фонарей.
Бёрье потоптался немного, но все-таки подошел к двери. Всего несколько ступенек вниз – и он перед табличкой: «Боксерский клуб «Северный полюс». Внизу – белый медведь с оскаленными зубами в красных боксерских перчатках. Дверь чуть приоткрыта. Изнутри – свист скакалки, глухие ритмичные удары по груше, пыхтение. Бёрье осторожно спустился по ступенькам и заглянул в зал.