– Но ты расследуешь убийство члена своей семьи. Это нехорошо.
– Не вижу в этом ничего плохого. Я не родственница Пеккари, да и Улле пока даже не подозреваемый. Тем более Рагнхильд. У тебя полгорода ходит в родственниках, а с другой половиной ты учился в одной школе. Как бы ты расследовал преступления, если б избегал общения с ними?
– Разница в том, что в моем случае об этом знают все. Иногда разумнее отойти в сторону. Прозрачность, Ребекка. Ты когда-нибудь об этом слышала?
– Я буду прозрачной, как стеклышко, – пообещала Ребекка, – только не сейчас.
– Ну да, сразу после того, как расследуем убийство… А если фон Пост пронюхает?
– О, фон Пост переведет на себя все три убийства при первой же возможности. Ну так что, поедешь со мной к Улле Пеккари? Заодно спросим, знал ли его брат отца Бёрье Стрёма.
– Поеду… – Стольнаке вздохнул. – Боюсь, ты себя подставляешь, но тебе виднее.
Телефон Ребекки запищал – сообщение от Марии Тоб.
«Скучаю» – четыре восклицательных знака, сердечко и танцующие женщины в красных платьях.
– Плохие новости? – поинтересовался Свен-Эрик.
– Девичник в четверг, – ответила Ребекка. – Бывшая коллега из Стокгольма с подругами приезжают покататься на лыжах, заодно навестят меня. Даже не представляю, чем бы их таким удивить.
– Удиви селедкой. Сюрстрёмминг[29] – это всегда впечатляет.
Он поискал на «Ютьюбе» видео, где американцы впервые попробовали сюрстрёмминг. Ребекка скосила глаза, стараясь не отрываться и от дороги. Свен-Эрик помогал, прокручивал вперед-назад, подносил телефон к ее глазам. Оба громко смеялись. Машина петляла на пустой дороге.
Улле жил в большом деревянном доме на Фёрарегатан. Дверь открыла его жена. Астрид Пеккари родилась в 1942-м, в один год с Улле, Ребекка заблаговременно навела о ней справки. Равно как и об обороте их компании, прибыли и официальном доходе семьи Пеккари и их соседей.
Из регистра народонаселения Ребекка узнала, что у Астрид есть брат и сестра. На страничке в «Фейсбуке» Астрид постила фотографии внуков, вязаные свитера и кофты, и снимки с путешествия на Тенерифе с Улле в прошлом году.
Она носила аккуратную короткую стрижку с косой челкой. И встретила гостей в тщательно выглаженной блузе, несколько не по размеру свободной юбке и с ниткой жемчуга вокруг шеи. Ребекка подумала, что лет двадцать назад такое сочетание считалось классикой. Дешевая кофта, которая дорого смотрится. Ждала ли Астрид гостей или есть люди, которые наряжаются каждый день, даже если никто из посторонних их не видит?
Ребекка вспомнила, что сама ходит по дому в ношеных трениках и с пучком немытых волос.
– Входите, – пригласила Астрид, после того как Ребекка и Свен-Эрик представились и спросили, дома ли ее муж. – Думаю, вам будет удобно расположиться в гостиной.
В прихожей стояла берестяная коробка с бахилами.
– Вы хотите, чтобы мы… – Свен-Эрик показал на коробку, но Астрид сделала отклоняющий жест:
– Нет-нет. Это все Улле. Но пока я здесь убираюсь, последнее слово за мной. Вам совсем не обязательно даже снимать обувь… – Задержала взгляд на Ребекке. – А вы похожи на Вирпи.
Она ждала реакции с открытым ртом, а когда Ребекка не ответила, поднялась на второй этаж и позвала:
– Улле!
Ребекка просто не знала, как ей быть с тем, что она похожа на Вирпи. Никакой естественной реакции на это замечание она так и не дождалась. Бабушка и Сиввинг всегда говорили, что Ребекка – вылитый отец.
Улле не отвечал.
– Наверное, слушает музыку в наушниках, – сказала Астрид. – Проходите, сейчас я его приведу.
И исчезла на втором этаже.
– Так все-таки будет лучше… – Свен-Эрик натянул на ботинки бахилы. – Раз уж это так важно для Улле.
Ребекка последовала его примеру и в бахилах зашуршала в сторону гостиной. Наверху послышался стук в дверь и голоса.
Гостиная была вполне в духе Астрид Пеккари. До блеска отполированная мебель в густавианском стиле. Витринные шкафы и хрустальная люстра. Масляная живопись на стенах. Такое впечатление, будто последние тридцать лет здесь ничего не менялось. Нигде ни пылинки, и вообще ни малейшего признака, что комната как-то используется. Ни газеты, ни книги на столе, ни вязания, ни журнала с кроссвордами.
Ребекка вспомнила бабушку. Когда они жили вместе, обе спали на кухне – бабушка на раскладном диване, Ребекка на матрасе на полу. Комната, где Ребекка спала сейчас, тогда называлась «залом» и содержалась в чистоте и неприкосновенности. Там стояло кресло – единственный предмет мягкой мебели в доме. Вышитая скатерть с кружевами на раздвижном столе. «Зал» был для особых случаев. Когда в гости заходил пастор, к примеру. Или когда Ребекка поступила в гимназию и бабушка устроила небольшое семейное торжество. На праздники.
Так было принято во многих домах в Турнедалене. Везде была комната, которая не использовалась. Может, таким образом хозяева хотели отграничить себя от неимущего люда? Мы, мол, тоже не богаты, но и ютимся не где-нибудь под елью вместе с козой, как некоторые…
Ребекка оглядела полки в книжном шкафу, ища фотографии с мамой.
Они со Свеном-Эриком сели в разных концах дивана, по возможности не касаясь пышных подушек. Интересно, что говорят Улле и Астрид о маме? Если, конечно, они вообще говорят. Бывают же молчаливые пары. Он у себя, на втором этаже. Она ходит в гости к подругам.
«Разговоры не для всех одинаково важны, – подумала Ребекка. – О том, к примеру, что формирует человека. Или что может вынудить его убежать в лес и сидеть там в какой-нибудь яме. Или пуститься во все тяжкие. О чем разговаривают Марит и Кристер? Что она ему говорит? Наверняка что-нибудь приятное…»
Вошел Улле – высокий, как Рагнхильд. Подтянутый для семидесяти пяти лет. Быстрые свободные движения – ни малейшего намека на возрастные проблемы. Опустился в кресло, не касаясь подлокотников. Лицом он тоже походил на Рагнхильд – что-то в глазах и изгибе рта. «Дуга Амура», – вспомнила Ребекка. Хорошо одет, как и жена. Стрелки на брюках, белая рубашка. Ребекка и Свен-Эрик представились.
– Я знаю, кто вы такие, – отмахнулся Улле.
На Ребекку он почти не смотрел, но в глазах его мелькнула искорка узнавания – опять Вирпи.
Улле обращался исключительно к Стольнаке, и Ребекка мысленно благодарила Свена-Эрика за то, что согласился составить ей компанию. Стольнаке вспомнил внучку Пеккари, которая играла в хоккей, и мужчины поговорили об этом.
– Скоро они будут выступать во второй женской лиге по юниорам, – такой итог хоккейной теме подвел Улле, после чего Стольнаке перешел к следующему пункту.
– У нас к вам несколько вопросов, – начал он, – и первый о Раймо Коскеле, которого обнаружили в морозильной камере в доме вашего брата Хенри Пеккари.
– Да, боже мой… – Улле закрыл лицо руками. – Надеюсь, вы понимаете, что я не имею ни малейшего понятия…
– Срок давности убийства Коскелы истек, – продолжал Свен-Эрик, – но нам хотелось бы навести в этом деле некоторую ясность. Это личная просьба Бёрье Стрёма.
– Я понял, – ответил Улле Пеккари. – Что ж, спрашивайте. Только не впутывайте нас в эту историю, пожалуйста. Достаточно того, что писали в газетах.
– Общался ли Хенри с Раймо Коскелой? Что вам известно об этом?
Улле Пеккари покачал головой.
– Хенри был… как это сказать… слаб. Иногда я думаю, что сам отчасти виноват в этом. Мы слишком баловали его в детстве, вот он и вырос таким бесхребетным. Пьянствовал и ни на одной работе не задерживался. Друзья были соответствующие – алкоголики и бездельники из Кируны и окрестностей. Но Раймо Коскела лет на десять его старше. Я никогда не слышал, чтобы Хенри упоминал его имя.
– Если что-нибудь вспомните, будем благодарны за любую информацию. – Свен-Эрик повернулся к Ребекке. – Тут есть еще одно…
– Ваш брат был убит, – сказала она.
Вот так сразу. Свен-Эрик чуть не подскочил от неожиданности.
– Что? – воскликнул Улле Пеккари. – Нет-нет, он умер от сердечного приступа. Или инсульта.
– Таковы были первоначальные выводы судмедэксперта, – подтвердила Ребекка. – Но при более внимательном рассмотрении выяснилось, что Хенри умер насильственной смертью. Компрессия грудной клетки…
Ребекка вкратце объяснила, что именно показало вскрытие и какие выводы Похьянен сделал позже. Рассказала о мертвых женщинах в снегу. Улле слушал, сжав губы.
– Да, мы читали о женщинах, – сказал он.
В дверях появилась Астрид Пеккари:
– Никто не хочет кофе?
Улле отмахнулся от нее, как от назойливой мухи.
– Это ошибка. – Он повернулся к Стольнаке. – Убит?
– Когда вы в последний раз разговаривали с братом? – поинтересовалась Ребекка.
– Вечность назад, – ответил Улле Пеккари. – Мы не общались. Вы же знаете, как он жил…
– В таком случае, – продолжала Ребекка, – как вы объясните, что в списке звонков, сделанных с его телефона, есть и ваш номер? Хенри звонил вам накануне смерти – как мы предполагаем, вечером пятницы восемнадцатого апреля на стационарный телефон. Может, трубку брали не вы, а кто-то другой? Ваша жена?
– Хенри иногда звонил мне по пьяни, – сказал Улле и несколько раз глубоко вдохнул. – Но вы же представляете себе, каково разговаривать с пьяным – язык заплетается, несет непонятно что… Такие разговоры заканчивают как можно скорее и потом стараются не вспоминать.
– Представляю себе. – Ребекка кивнула. – И все-таки может ли ваша жена подтвердить, что это она…
– Разумеется. Астрид!
Астрид Пеккари снова появилась в дверях.
– Надумали выпить кофе?
– Скажи, нам звонил Хенри? – спросил Улле. – Ты не разговаривала с ним?.. Я имею в виду, до того, как он…
– Нет.
– Ну если у вас всё… – Улле Пеккари поднялся, давая понять, что разговор окончен.
Он был бледен как покойник. Пытался было улыбнуться, но в последний момент как будто спохватился. Рот чуть приоткрыт. Ребекка заметила, как ходит под рубашкой его грудная клетка.