Ему тут же захотелось бежать прочь из этой квартиры. Домой… нет, только не к матери. В клуб.
Однажды, после работы, он все-таки туда дошел.
Ниркин-Юсси и Сису-Сикке кивнули, оба серьезные и сосредоточенные.
Весь вечер были одни спарринги, и ком в желудке, с которым Бёрье проходил всю неделю, наконец рассосался. В начале девятого Бёрье забросил перчатки и капу в шкаф и шел пешком до самого Ломболо. Ветер ледяными иглами впивался в кожу.
Уже в десятом часу Бёрье, наконец, появился в квартире Хильдинга. Дядя позвал его в гостиную. Он стоял там, сложив руки за спиной. Мария и дети выстроились вдоль стен, молчаливые и бледные. Для Бёрье был приготовлен стул посредине комнаты. Все слишком походило на спектакль, и он понял, что так принято наказывать в этой семье провинившихся.
Ярость матери была как кипящий котел – все бежало через край и очень быстро заканчивалось. Но гнев дяди, холодный и спокойный, проникал глубоко. И взрывал изнутри камень.
Голос дяди оставался мягок. Как снежный сугроб, под которым ледяная корка – причина зимнего голода оленей. Дядя спросил Бёрье, где тот был. Потом объяснил, что Бёрье избалован. Что сам сатана – великий растлитель – вонзил когти в его душу. Кто еще может заставить человека избивать ближних до потери сознания? И ради чего? Блестящего кубка? Преходящей славы земной?
Теперь дядя желал услышать от самого Бёрье, что с боксом покончено. Что Бёрье останется глух, когда змей-искуситель в очередной раз предложит ему ядовитый запретный плод. Дядя не мог позволить Бёрье и дальше идти этой широкой, проторенный дорогой – прямым ходом к вечным мукам. Его любовь была слишком сильна, чтобы допустить такое.
– Скажи это сам, – повторил Хильдинг. – Обещай мне, что не вернешься туда.
Бёрье оглянулся на Марию и детей. Младшая девочка сидела у Марии на коленях и сосала палец. Мальчики, по стенке, пятились к двери – как можно дальше от Хильдинга.
Очень может быть, что сатана и в самом деле вонзил когти в Бёрье. Был же кто-то, кто формулировал мысли в его голове. В том числе и о том, что вокруг дяди все шушукаются и пригибаются. И никто не осмеливается сказать правду с поднятой головой – ни в семье, ни в молитвенном доме. «Но на работе, – подумал Бёрье, – среди простых рабочих – финнов и коммунистов, не знающих деликатного обращения? Там всё наверняка иначе». Должно быть, это змей-искуситель подсказывал Бёрье, что на работе дядя Хильдинг не такой герой. Бёрье представил себе робкого Хильдинга среди грубых горняков, которые не выносят длинные проповеди, – и страха как ни бывало.
– Я жду, – напомнил Хильдинг все с тем же ледяным спокойствием. – Скажи сам, что с боксом покончено.
– Нет, – ответил Бёрье и сделал движение встать.
Он немедленно уйдет из этой квартиры. В клубе наверняка еще кто-то есть. Можно будет переночевать на полу в раздевалке.
Но дядя ударил Бёрье в грудь, так что тот снова упал задом на стул.
– Никуда ты не пойдешь, пока мы не закончим.
– Вряд ли у тебя получится мне запретить, – ответил Бёрье. – Ты мне не отец.
Бёрье снова поднялся. Дядя размахнулся…
Он был выше, но не намного. И на этот раз Бёрье оказался готов к нападению, мягко ускользнув в сторону. Хильдинг потерял равновесие, шагнул вперед, чтобы не упасть, и ударился ногой о стул. Повернулся к Бёрье. С прочерченных карандашом губ сорвалось что-то вроде недовольного ворчания.
Мария закричала, и Бёрье успел скосить глаза на нее и детей. На пятна горчичного цвета на ее шее. Встретил взгляд Антти – старшего мальчика. Так боксеры иногда смотрят на судью во время матча. Когда противник висит на канатах и едва ли соображает, на каком он свете, но колени упорно не желают сгибаться. В такие моменты в глазах боксеров стоит обращенный к судье молчаливый вопрос: «Может, хватит?»
«Хватит?» – Бёрье вгляделся в лицо Антти. Но десятилетний парень впился в него взглядом, не допускавшим иного толкования: «Заканчивай».
Покончи с вечными прогибаниями, молчанием, унижениями и ползанием на коленях. С глотанием снюса, побывавшего у кого-то во рту. Оставь это в прошлом. Давай.
Дядя попытался схватить Бёрье за запястье, но поймал только рукав. Бёрье опустил подбородок, ощутил внизу живота сгустившуюся в комок силу. В коленях – пружина, а пятки словно приклеены к полу. Теперь его невозможно вывести из равновесия или повалить обратно на стул.
– Сядь, – прошипел дядя. – Сядь, отродье сатаны… сын шлюхи.
Он выбросил левую руку – с открытой кистью, метя в щеку. Бёрье блокировал удар правой, размахнулся и нанес апперкот дяде в низ подбородка.
Бух!
Хильдинг рухнул на колени. Мария успела ссадить девочку и поддержать мужа, чтобы тот не повалился навзничь. Бёрье попросил мальчиков помочь ему собрать вещи. Все прошло быстро. Через минуту он стоял за дверью.
Спустя день после раунда с Хильдингом Бёрье бросил школу и перешел на полный рабочий день на почте. Снял однокомнатную квартиру возле водонапорной башни, в двух шагах от клуба.
Еще через неделю у него был матч с Яри Кууселой – финской молотилкой из Кируны. Кууселе восемнадцать, но финны никогда не были особенно щепетильны в том, что касалось возраста. Во втором раунде Куусела бросился на Бёрье и отколотил его по голове. Кожа на спине Бёрье была содрана канатами, кровь из рассеченной брови заливала глаз.
Сису-Сикке подлечил его как мог между вторым и третьим раундом. Прикладывал лед к брови, натирал самодельной мазью на основе вазелина – кровотечение не останавливалось. Чертова бровь, она всегда подводила. И тогда Сису-Сикке сделал нечто странное. Пробормотал – не то какой-то финский стих, не то вису[40], – обращаясь к рассеченной брови или скорее к крови, которая из нее хлестала. И произошло чудо: кровь остановилась. Отступила, как вода во время отлива. Или как будто перевела дыхание. Так или иначе, бровь больше не кровоточила.
Бёрье сунул в рот капу и вскочил на ноги.
Куусела так и сыпал ударами, гонял его по рингу и снова прижал к канатам. Метил в голову, в бровь. Бёрье пригибался. Его мутило. Справа и слева подступал черный туман. И в этот момент он услышал, как финн называет его сатанинским отродьем и сыном шлюхи. То, что Куусела говорил голосом дяди и по-шведски, в тот момент не показалось Бёрье подозрительным. Это странности он осознал позже.
Реакция была молниеносной. Бёрье заметил брешь в гарде Кууселы. Финн бил его левой, подставляя незащищенную правую сторону челюсти. Левый хук – точно удар кошки лапой. Настолько быстро, что зрители, как потом они признавались, не успели ничего заметить.
И вот Куусела лежит на ринге, а судья считает. Ниркин-Юсси обхватывает голову Бёрье ладонями:
– Вот так и надо, парень. Божья рука. Сильная Божья рука. У тебя есть напор!
Сису-Сикке слабо улыбался в углу ринга, как будто не находил в себе сил подняться и обнять своего боксера…
Свен-Эрик посмотрел в задумчивое лицо Сису-Сикке.
– Похоже, пока закругляться. Айри заждалась с ужином.
– Заходите чаще, – пригласил Ниркин-Юсси. – Мы здесь, в последнем приюте, не особенно избалованы гостями.
– В по… пос… – заволновался Сису-Сикке.
– В последнем приюте, – повторил Ниркин-Юсси и положил руку ему на плечо.
– Вы могли бы организовать боксерский клуб в холле, – подал идею Бёрье Стрём. – Вы ведь еще бываете в «Северном полюсе»?
– Случается, – вздохнул Ниркин-Юсси. – Но молодежь не знает, кто мы такие.
– Х-хв… хватит, – выдавил из себя Сису-Сикке.
– Похоже, он и в самом деле подустал. – Ниркин-Юсси озабоченно посмотрел на друга. – Спасибо, что заглянули, в любом случае.
Закрывая за собой дверь комнаты Сису-Сикке, Бёрье Стрём и Свен-Эрик Стольнаке наткнулись еще на одного высохшего старичка в инвалидном кресле. Его рубашка в пятнах на груди пропахла водкой, и в руке он держал два зуба, которые, будучи замечен, тут же запихал в рот.
– О… какие люди! – запищал старичок, при этом у него во рту как будто что-то захлопало. – Неужели Бёрье Стрём собственной персоной?
Бёрье признался, что это действительно он.
– Читал про твоего папу в газете, – прошамкал старичок и утер коричневые следы снюса у себя под носом рукавом рубашки. Вид рукава говорил о том, что делал он это не впервые.
– Я знаю, за что его пришили, – возвысил он голос. – Могу поделиться, но не задаром.
– Идемте. – Стольнаке потянул Бёрье за рукав. – Те, кому действительно есть что сказать, не начинают с денег.
– Спасибо, так или иначе. – Бёрье широко улыбнулся. – Держите «пять».
Он протянул руку инвалиду, который в ответ представился:
– Ларре Гран. Я не имел в виду ничего плохого. Просто я действительно знал вашего отца и могу поделиться кое-какими соображениями насчет того, за что его убили. – Он вылупил выцветшие глаза на Свена-Эрика.
– Разве что задаром. – Бёрье Стрём озабоченно почесал в затылке. – Я столько лет в боксе… возможно, соображаю туговато, но если бы я платил каждому, кто хочет что-нибудь рассказать об отце, то на сегодняшний день мог бы издать увесистую книгу сказок. Свемпа прав.
– Черт с ними, с деньгами. – Старичок махнул рукой. – Пошли… – И он развернул кресло в сторону своей комнаты.
Бёрье и Свен-Эрик переглянулись.
– Хуже не будет, – вздохнул Стольнаке и дернул плечами. – Пойдем поболтаем, что ж…
Жалюзи в маленькой комнате были опущены. Ларре Гран поднялся с инвалидного кресла и плюхнулся в обычное, развернутое к экрану телевизора на стене.
– Istu[41], мальчики, – он сделал широкий жест в сторону неприбранной кровати.
Свен-Эрик и Бёрье присели на самый краешек.
– Только недолго, – предупредил Свен-Эрик, глянув на часы.
Айри заждалась с ужином. Стольнаке не верил, что Ларре Гран может сообщить что-нибудь путное, и не сомневался, что соблазн побыть минутку со звездой мирового бокса был единственной причиной их появления в этой комнате.