– Ну разумеется. Бразилия выиграла финальный матч чемпионата мира у Чехословакии семнадцатого числа. Все мы сидели на кухне и слушали трансляцию матча. Что же касается пистолета… я подумал, что кто-то стянул его, а потом пожалел. Или какой-нибудь подросток решил показать себя героем перед сверстниками. Может, даже пробовал стрелять где-нибудь в лесу. Но тут вот ведь какая штука…
Карл Андерссон в задумчивости забарабанил пальцами по столу.
– Одно не давало мне покоя. Из пистолета был произведен только один выстрел. Если подростки берут оружие для игры, разве не должны они опустошить весь магазин? Так или иначе, я решил не давать этому делу огласки. Я думал, что никто не пострадал. Благодарил свою счастливую звезду и больше не шутил с оружием. Вы должны понять меня, ведь об исчезновении Раймо Коскелы в газетах не было ни слова. Не было известий и о других убийствах. Поэтому я и решил, что моя беспечность не причинила серьезного вреда.
– Ну а теперь Раймо обнаружился, – подхватила Айри. – Застреленный.
– Что за пистолет? – поинтересовался Свен-Эрик.
– «Камрат-сорок», – ответил Карл Андерссон. – Сороковая модель то есть.
– Он еще у вас?
– Нет, давно утилизован. Возможно, это просто неудачное стечение обстоятельств.
– Кто из поселка мог быть замешан в чем-то подобном? Может, поблизости жил кто-нибудь из приятелей Коскелы или из боксерского клуба?
– Нет-нет, только приличные, уважаемые люди. Я составил список всех, кто жил тогда в поселке.
Карл Андерссон вытащил из кармана сложенный вчетверо листок бумаги. Развернул. Свен-Эрик пробежал список глазами – ни одного знакомого имени.
– Я знал их всех, – продолжал Карл Андерссон, глядя в бумагу. – Среди них нет убийц.
– Что ж, спасибо, что приехали, – сказал Свен-Эрик. – Спасибо и вам, Эмма. Срок давности этого убийства давно истек, но Бёрье Стрём все еще хочет знать правду. А ошибки совершают все.
Карл Андерссон с усилием поднялся.
– Я совершил не одну, а две ошибки. Во-первых, оружие следовало отвезти домой и разобрать, как это предписывает инструкция. И второе – я слишком легко принял за правду то, что внушило мне обманчивое спокойствие. А именно, что пистолет, пока он был не при мне, никому не причинил серьезного вреда. Просто не хотел сообщать начальству о том, что случилось.
Гости поблагодарили за угощение и уехали. Свен-Эрик еще раз перечитал фамилии в списке Карла Андерссона: Линдмарк, Ульссон, Нильссон, Нутти, Ярвинен – ни одна ни о чем не говорила. И все-таки было здесь нечто, чего Свен-Эрик никак не мог уяснить.
День Ребекки Мартинссон завершился в кровати с телефоном в руке. Снуррис уже похрапывал на своем лежаке, свесив язык и подергивая лапами.
Ребекка зашла на страничку сестры Кристера в «Фейсбуке». Там был ролик с Тинтин и Роем, которые прыгали вокруг Кристера, такие счастливые, будто хозяин только что вернулся с войны. Ребекка видела в основном его ноги. Собаки то выбегали из кадра, то снова появлялись. Ребекка слышала, как Кристер, со смехом в голосе, призывал их успокоиться. «Это кто же у нас такой радостный?» – вторила брату сестра.
Потом Ребекка зашла в «Инстаграм» Марит Тёрме. Свадебных фотографий, по крайней мере, не обнаружила.
Она легла на спину и уставилась в потолок, такой пустой и белый…
Среда, 4 мая
Похьянен позвонил, как только Анна-Мария вышла из машины возле здания полиции.
– Мне жаль, – прохрипел он без лишних предисловий, – но ничто не указывает на то, что Галина Кириевская подвергалась какому-либо насилию. Она вывалилась или выпрыгнула из окна – вот единственное, что здесь можно предположить.
– Черт. – Настроение у Меллы сразу испортилось. – И что, никаких синяков? Никаких свидетельств самообороны? Ничего такого под ногтями?
Она достала пропуск и открыла дверь.
– Я же сказал, все факты в пользу версии самоубийства либо несчастного случая. И у меня нет ни малейшего основания предполагать что-либо другое. Разве я стал бы говорить такое, если б заметил хоть малейшие следы самообороны? – возмутился Похьянен. – И не трать понапрасну время умирающего человека, Мелла. – Откашлявшись, он сменил тон: – Все прошло быстро, во всяком случае. При падении проломилась височная кость. Кровотечение между черепом и мозговыми оболочками. Оно распространилось и прижало мозг к противоположной стенке черепа и к основанию шеи, где головной мозг переходит в спинной. Там… – Похьянен остановился перевести дух. – Там есть дыхательный центр, и при его сдавливании смерть наступает мгновенно.
– Спасибо, это утешает.
Анна-Мария вспомнила двух громил на вилле Меки. Таким ничего не стоило бы выбросить из окна женщину с телом двенадцатилетней девочки. Она не успела бы даже осознать, что происходит, не говоря о том, чтобы оказать сопротивление.
– То есть вариант, что ее выбросили, ты исключаешь?
– Нет, конечно, – прохрипел Похьянен. – Я только говорю об отсутствии признаков насилия. Что касается синяков, ты должна уяснить себе одну вещь, Мелла…
– Да?
– Они появляются не сразу. Как-то раз на моем столе оказалась женщина… Ее запинали так, что внутри не осталось ни одного целого органа. И она умерла почти сразу, но при этом на теле не было ни одной гематомы… Так что там с Мартинссон?
– Ну ты, наверное, знаешь…
– Да-да, читал в Сети. Ее отстранили от расследования, и догадываюсь, чьих это рук дело. Передай, чтобы связалась со мной, как только ее увидишь. Она не отвечает на мои звонки. Теперь у нее, по крайней мере, есть время заняться отцом Бёрье Стрёма. Я хотел бы все-таки навести ясность в этом деле. У вас завтра праздник, кажется? Вот и передай.
– Ну… я пока не знаю, хочу ли… – начала было Анна-Мария.
Но Похьянен уже дал отбой.
«…Быть твоей секретаршей», – мысленно закончила фразу Мелла.
Она посмотрела на небо. Оно будто сжалось. Серые тучи низко висели над землей.
Ниркин-Юсси шел по коридору дома престарелых в Бриттсоммарсгордене, на ходу здороваясь с персоналом. По утрам здесь бывало особенно тихо и пахло свежесваренным кофе.
– Я только что отнес ему завтрак, но он сказал, что не голоден, – сообщил Хиба.
– Я позабочусь о том, чтобы он что-нибудь съел, – пообещал Ниркин-Юсси.
Хиба похлопал его по руке, и Ниркин-Юсси вошел в комнату Сису-Сикке.
Тот, уже причесанный и в чистой рубашке, сидел в инвалидном кресле перед столиком. Завтрак перед ним на столике был нарезан на мелкие кусочки. Цветы в горшочках Хиба тоже успел полить.
Ниркина-Юсси не в первый раз тронуло, как заботятся о его приятеле в доме престарелых.
– Ты должен поесть, дорогой, – сказал он Сису-Сикке. – Иначе не выдержишь и первый раунд.
Сису-Сикке улыбался, но в глубине взгляда таилась печаль.
– Я тут подумал, – продолжал Ниркин-Юсси, зажигая все светильники в комнате, потому что, когда снаружи бывало пасмурно, в комнатах становилось совсем тоскливо, – почему бы нам не пригласить Бёрье Стрёма на ужин?
Сису-Сикке покачал головой.
– Я все возьму на себя, – пообещал Ниркин-Юсси. – Мы закажем все готовое. Переночуешь одну ночь у меня, в постели одному так тоскливо… Вспомним старое. Он ведь никогда… я охотно выслушал бы его версию того олимпийского золота… И не надо так трясти головой, иначе потеряешь последние волосы. Что с тобой, Сису?
8 сентября 1972 года
Ниркин-Юсси гостил в доме родителей Сису-Сикке в Куоксу, заодно помогал копать картошку. В прошлый раз, в конце июля, он вместе со всеми косил сено. Братья Сикке давно считали его своим и в шутку жаловались, что мать любит Ниркина больше, чем родных сыновей.
Все сошлись на том, что Юсси и Сикке – лучшие друзья и оба тренеры в боксерском клубе «Северный полюс». Догадывалась ли семья о большем? Возможно. Родители Сикке устали повторять, что ему нужно найти девушку. А мать раскладывала диван и стелила матрас на полу в гостиной, в то время как оставшиеся взрослые дети укладывались спать кто где в большом доме. Чем занимаются Юсси и Сикке по ночам, оставалось их тайной, пока они не выказывали ничего, кроме дружбы.
Семья ценила Ниркина-Юсси за силу. Он работал за троих, несмотря на «миниатюрный формат». К тому же никогда не унывал и ел как небольшая армия. Последнее было особенно важным в глазах матери Сикке, которая вечно старалась уговорить сына на лишний кусочек. «Ты клюешь как птичка», – жаловалась она.
Картофельная ботва замерзла, не говоря о земле, которую так тяжело было ворочать лопатой. Полусгнившую ботву отбрасывали, предварительно выбрав и отсортировав картофель: крупный – людям, мелкий – животным. Детей на четверг и пятницу освободили от школы. Вечерами топили баню и смывали дневной пот.
Но в тот день с огорода вернулись раньше обычного. В пять вечера ожидалась трансляция финального поединка Олимпийских игр в Мюнхене с участием Бёрье Стрёма. Швеция уже завоевала четыре золотые медали. Ультрика Кнапе получила золото в соревнованиях по прыжкам в воду, Гуннар Ларссон – два золота в плавании, и Рагнар Сканокер – в стрельбе. Но боксерский финал в полутяжелом весе – это нечто особенное. Вся страна затаила дыхание.
Особенно Норрботтен. Когда Бёрье Стрём уже гарантировал себе серебро, в Олимпийской деревне произошло событие, поставившее под угрозу не только продолжение спортивного праздника. Палестинская террористическая группировка «Черный сентябрь» ворвалась в Олимпийскую деревню, убила двух израильских легкоатлетов и еще девятерых захватила в заложники. Игры были приостановлены, а 6 сентября немецкая полиция и военные начали спецоперацию. В результате были убиты заложники, несколько полицейских и пятеро террористов. Но Олимпийские игры было решено продолжать, и страсти вокруг финального поединка накалились до предела. Газетные заголовки кричали со всех стендов на улицах – «Бёрье Стрём победит! Никакой уступки террористам!»
Все это заставило семейство Сису-Сикке не только вернуться с картофельного поля, но и успеть вымыться в бане к двум часам дня. В четыре сели обедать – жареный окунь с картошкой. В пять, наконец, включили телевизор.